Труднопроизносимые слова. Статьи законов. Далекие от жизни обороты. Но зато я знаю одно: это новый приговор. Суд поверил мне еще раз. Я это знала, но уже не надеялась.
И вот все они оказались за решеткой. А адвокатесса, как после окончания очередного судебного заседания это умеет делать только она, улыбается мне одними глазами и сильно сжимает своей рукой мою руку.
Когда мы вышли из зала суда, она закурила сигарету, и мы с ней долго стояли вместе на лестнице и не могли налюбоваться на сияние дня.
Ах да, чуть не забыла: суд квалифицировал как лжесвидетелей дона Антонио и сестру Мимму.
– Очень может быть, что теперь они попытаются обжаловать приговор, – сказала мне Розальба.
– Я знаю.
– Пока приговор не подтвержден третьей инстанцией, они считаются невиновными.
– Я знаю.
– Так что нам придется еще немного побороться.
Внедорожник Розальбы скользит по шоссе.
«Адвокатесса, суд признал нашу правоту еще раз, и я не устала. Когда они увозили меня за город, когда я все время соглашалась, когда у меня не было сил взбунтоваться и я думала, что такова, наверное, моя судьба, – тогда я никогда не сопротивлялась, но все-таки я чувствовала, что уже устала, в какой-то мере устала. Но вот когда говоришь „Нет“ – не устаешь никогда. И когда хочешь чувствовать себя свободным – не устаешь никогда».
Городок
– В хорошем же виде она выставляет наш город! Мы ее все поддерживаем, но вот почему-то мы же за все и отдуваемся.
– У нас тут много порядочных людей, не все же мы здесь насильники.
– Вот теперь будут говорить, что это произошло именно здесь, потому что тут у нас Калабрия. Так давайте же защитим нашу Калабрию вместо того, чтобы так ее обвинять.
– Все и всегда должны заниматься только своими делами. Так-то будет лучше, а иначе у нас всегда будет случаться такое.
Программа защиты
Мы все сидим на кухне: мой папа, моя мама, моя сестра, адвокатесса и я. Сидим за столом. И все молчим.
– Адвокатесса, хотите кофе? Или, может, стакан воды? Или еще что-нибудь? – суетится мама.
– Нет-нет… спасибо. – Адвокатесса почти не отвечает, а только делает знак рукой, показывая, что ей ничего не надо.
И все снова стало тихо.
Сначала я подала заявление, потом состоялся суд, были вынесены приговоры по трем делам, но я до сих пор все еще не свободна, я так и не начала новую жизнь.
Нет, все еще не начала.
Приговоры имеют силу только в суде. А вот город живет совсем по другим законам.
У нас здесь считается, что правильно – это помалкивать, держать язык за зубами. Но вот я-то помалкивать не стала.
Родные и близкие всех тех, кого я засадила за решетку, живут тут же, на моей улице, на улице Гарибальди. А другие живут в тридцати, пятидесяти, ста метрах от нас.
Угрозы становятся все настойчивей. Мы уже не выходим из дому. Заявляем обо всем карабинерам.
Нас угрожают убить. Оскорбляют. Зверски убили мою собаку. Измазали кровью висевшее на веревке белье. Постоянно звонят по телефону.
Они тут с нами всегда, и всегда рядом: такой вот они вынесли нам приговор, к такому вот они нас приговорили наказанию. Они хотят выгнать нас из города. Но они этого не говорят, не говорят словами. Калабрийцы говорят мало. Калабрийцы вообще не говорят.
– Розальба, так они хотят нас отсюда выгнать? – крикнула я.
И все повернулись в мою сторону.
– Анна Мария, положение сложное. Государство предлагает тебе программу защиты, и я тебе уже объясняла, что это такое. Ты можешь начать новую жизнь: в новом городе, с новым паспортом. Первое время будешь получать пособие. Так что уезжай отсюда одна. Или уезжайте все вместе. Комиссар полиции провинции Реджо-Калабрия утвердил программу защиты на основе нового закона о столкинге: в этой программе шесть пунктов о предостережении тех, кто занимается запугиванием. Так что пусть они только попробуют к тебе приблизиться: теперь они серьезно рискуют. Ваши заявления уже поступили на рассмотрение мирового судьи. Мы сделали все, что только можно было сделать. Но, сама понимаешь, это дело серьезное, раз уж государство готово защищать вас далеко отсюда, всех вас. Но…
– Но… – прерывает ее мой отец, и мы оборачиваемся к нему. – Но, адвокатесса, отсюда мы никуда не уедем. Потому что мы не хотим, чтобы нас считали преступниками. Преступники удирают. Ну а мы-то почему должны удирать, а? Моя дочь заявила о том, о чем она сочла нужным заявить, и мы решили ее поддержать. И вот теперь нам надо удирать? А с какой стати? Разве я бандит? Мафиози? – Отец говорит медленно.
Едва он успел замолчать, как заговорила мать.
– Так, значит, мы уже никогда не сможем сюда вернуться? А если у нас умрет кто-то из родственников? Мы что, не попадем на похороны? А если у наших родственников будет свадьба? Мы что, уже никогда не сможем с ними общаться? – причитает моя мать, у которой тут родители, одиннадцать сестер и еще двадцать племянников и племянниц.
– Да и я не хочу уезжать в другой город. Что мы там будем делать? Еще подумают, что мы удираем и подчиняемся вот этим, здешним. И это после того, как они такое сделали с Анной? Это им надо отсюда удирать. А уж никак не нам. – Даже моя сестра и та взбунтовалась.
Ну что ж, вот вся моя семья и высказалась. А она у меня маленькая, но сплоченная.
Адвокатесса им ничего не возразила, но ее лицо потемнело.
А я пока молчу, но все ждут, что я скажу и что я обо всем этом думаю.
Что я думаю? Чего бы мне хотелось? Что до меня, то я бы отсюда уехала, и немедленно. И неважно куда, в какой именно город. Уехала бы – и все. Но только вместе со всеми моими домашними, а не одна. Но уж если они хотят остаться, то тогда и я тоже останусь.
– Тут у меня и работа, тут у меня и семья. Тут наш дом, наши традиции, – гнет свою линию мой отец.
– Мы люди простые, так чего же мы там забыли, в большом городе? – сетует моя мать.
И вот тогда слово беру я:
– Адвокатесса, нам звонят по телефону, нам угрожают. Они убили нашу собаку, измазали свиной кровью наше белье на веревке… Но даже если нам и придется жить дома как взаперти и даже если произойдет что-нибудь… ужасное… мы все равно отказываемся от программы защиты. Нет, отсюда мы никуда не уедем.
Городок
Теперь они ничего не говорят вслух. Зато они все говорят одними взглядами.
Анна Мария живет под охраной полиции. До восьми вечера перед домом семьи Скарфо постоянно дежурит полицейская машина с двумя карабинерами. А по ночам мимо их дома все время ездит патрульная машина, останавливаясь на десять минут. И теперь, когда Анна, ее сестра и их родители выходят из дому, они уже не предоставлены самим себе.
Они уже не гуляют, не ходят пешком. И не бывают в тех местах, где много народа.
Небольшой городок Сан-Мартино замкнулся в себе: живет с затемненными окнами и с запертыми на засов дверями.
Городок выжидает. Он осторожно и изумленно наблюдает за девушкой, которую охраняет полиция.
Под охраной
Словно хрустальные бокалы в корабельном трюме. Это вот мы. Вот так мы и существуем у себя дома – словно хрустальные бокалы. Не падаем, держимся, но дрожим. Держимся рядышком, но с трудом удерживаем равновесие всякий раз, когда налетает очередная волна.
Адвокатесса как могла пыталась меня уговорить, приводила возможные доводы, но все время повторяла, что в любом случае выбор останется только за мной. Я отказалась от программы защиты. Начальник отделения полиции Сан-Мартино помог мне составить заявление. В нем я обвиняла в столкинге и соседей по дому, которые мне угрожают, и тех, кто хочет выгнать меня из родного города. Адвокатесса Розальба мне объяснила, что закон о столкинге – это такой новый закон, направленный на защиту женщин, да и вообще всех тех, кого донимают чересчур настойчивыми угрозами. И я стала первой в Италии, кому государство предложило программу защиты. И вот теперь я думаю: «А ведь я, наверное, и впрямь боюсь».
