Этот срок тоже давно прошел.
Девочка умерла сидя, потом труп положили на спину. В связи с этим Эф ожидал, что скопившаяся в тканях кровь окрасит нижнюю часть спины в темно-фиолетовый цвет.
Он окинул взглядом ряды мешков:
– Почему тела не разлагаются, как положено?
Эф вновь перевернул девочку на спину, большим пальцем оттянул правое веко – это движение было у него заучено до автоматизма. Роговица помутневшая; склера – белочная оболочка глаза – сухая. Как и следовало ожидать. Эф осмотрел кончики пальцев правой руки девочки, той, которую она вложила в руку матери, – подушечки слегка сморщились: результат обезвоживания. Опять-таки ничего необычного.
Вот только синюшность. Точнее, ее отсутствие…
Эф сел на пятки и некоторое время не двигался, размышляя. Противоречивость картины ставила его в тупик. Потом он просунул большие пальцы рук между сухими губами девочки. Когда нижняя челюсть отошла от верхней, девочка словно выдохнула: это вышел газ, скопившийся во рту и верхней части горла.
В полости рта Эф поначалу не увидел ничего странного, но все же просунул внутрь палец и придавил язык, чтобы проверить его на сухость.
Нёбо и язык были действительно сухие и совершенно белые, словно вырезанные из слоновой кости. Этакое анатомическое нэцке. Язык обрел жесткость и, что удивительно, стоял торчком. Эф отодвинул его в сторону, чтобы посмотреть, что под ним, – там тоже все было сухо.
«Сухо? Обескровлено? – подумал он. – И что же дальше?»
В памяти всплыло: «Тела обескровлены… в них не осталось ни капли крови»[24]. А если эта строчка не так запомнилась, то вот другая – из телесериала «Мрачные тени» Дэна Кертиса[25], шедшего на экранах в начале семидесятых годов: «Лейтенант… эти трупы… они… они обескровлены!» И – органная музыка.
Усталость давала о себе знать. Ухватив жесткий язык девочки большим и указательным пальцем, Эф направил луч фонарика в белое горло. Оно выглядело как нечто гинекологическое. Порнонэцке?
И вдруг язык шевельнулся. Эф дернулся назад, вытащил изо рта пальцы:
– Господи Исусе!
Лицо девочки оставалось маской смерти, губы по-прежнему были слегка разомкнуты.
Стоявшая рядом Нора вздрогнула.
– Что это было? – спросила она.
Хотя пальцы были в перчатках, Эф все равно вытер их о брюки.
– Просто рефлекс, – сказал он, вставая.
Еще какое-то время Эф смотрел на лицо девочки, а когда больше не смог смотреть, наклонился и застегнул молнию, отрезав покойницу от окружающего мира.
– Что это может быть? – спросила Нора. – Что замедлило разложение тканей? Эти люди мертвы…
– Во всех смыслах. Вот только не разлагаются. – Эф встревоженно покачал головой. – Нельзя задерживать их транспортировку. Самое важное – доставить тела в морг. Проведем вскрытия. Может, эта история станет понятнее, если взглянуть на нее изнутри.
Он заметил, что Нора смотрит на ящик с резной крышкой, стоявший на полу ангара несколько в стороне от разгруженного багажа.
– Вряд ли. В этой истории вообще ничего не складывается.
Эф перевел взгляд вверх, на огромный самолет, возвышавшийся над ними. Ему захотелось вновь подняться на борт. Что-то они упустили. Ответ должен быть там.
Однако не успел Эф сделать и шага, как в ангар вошел директор ЦКПЗ Эверетт Барнс в сопровождении Джима Кента.
Барнсу было за шестьдесят, и выглядел он по-прежнему как сельский доктор с далекого Юга, где когда-то и начинал. Служба здравоохранения США, частью которой были Центры по контролю и профилактике заболеваний, когда-то принадлежала военно-морским силам, и, хотя служба давно уже оформилась в самостоятельное ведомство, многие высшие чиновники ЦКПЗ тяготели к военной форме, не исключая самого директора Барнса. Налицо было явное противоречие: с одной стороны, деревенский, очень домашнего вида джентльмен с седой козлиной бородкой, а с другой – отставной адмирал в приталенном кителе цвета хаки с цацками на груди. Более всего он напоминал полковника Сандерса[26], нацепившего боевые награды.
Выслушав короткий доклад Эфа и мельком осмотрев один из трупов, директор Барнс спросил о выживших.
– Никто не имеет ни малейшего представления о случившемся, – ответил Эф. – Они не в силах нам помочь.
– Симптомы?
– Головные боли, порой сильные. Мышечные боли. Звон в ушах. Дезориентация. Сухость во рту. Проблемы с координацией движений.
– В общем, примерно то же, что может испытать любой человек после трансатлантического перелета, – констатировал директор Барнс.
– Нет, Эверетт, это что-то необыкновенное, – возразил Эф. – Мы с Норой вошли в самолет первыми. Пассажиры, все до единого, были уже за чертой. Никто не дышал. Четыре минуты без кислорода – это предел, затем повреждение головного мозга становится необратимым. А эти люди, вероятно, оставались без кислорода больше часа.
– Получается, не так, – усомнился директор. – И что же выжившие? Они так-таки ничего тебе и не рассказали?
– Они задали мне больше вопросов, чем я им.
– Есть у этих четверых что-то общее?
– Я как раз это и выясняю. Хочу попросить у тебя помощи – нужно подержать их в изоляторе, пока мы не закончим работу.
– Помощи?
– Важно, чтобы эти четверо пациентов сотрудничали с нами.
– Так они и сотрудничают.
– Пока. Я просто хотел бы… В общем, мы не можем рисковать.
Директор пригладил свою аккуратную седую бородку – верный признак, что он скажет какую-то банальность.
– Я уверен, что, умело обращаясь с больными, применяя тактику мягкого убеждения, мы сможем эффективно использовать их признательность судьбе за чудесное спасение от страшной гибели и добьемся от них максимальной покладистости.
Барнс улыбнулся, продемонстрировав безупречные искусственные зубы, эмалированные, очевидно, в несколько слоев.
– Как насчет Закона об охране здоровья в чрезвычайной ситуации?
– Эфраим, ты ведь знаешь, есть гигантская разница между тем, чтобы поместить несколько пассажиров в изолятор для профилактического лечения на условиях полной добровольности, и тем, чтобы принудительно удерживать их в карантине. Тут следует задуматься об очень серьезных аспектах. Буду откровенен, прежде всего – об аспекте публичной огласки.
– Эверетт, при всем к тебе уважении я вынужден не согласиться…
Маленькая рука директора мягко опустилась на плечо Эфа. Он несколько усилил свой протяжный южный выговор – видимо, чтобы смягчить удар.
– Давай не будем тратить время попусту, Эфраим. Объективно глядя на все случившееся, отметим, что этот трагический инцидент, к счастью – а можно было бы сказать, слава богу, – локализован. Скоро восемнадцать часов, с тех пор как этот самолет совершил посадку, и за это время больше никто не умер – ни в других самолетах, ни в других аэропортах по всему миру. Это положительный момент, и мы должны делать упор именно на него. Следует дать знать широкой общественности, что наша система воздушных сообщений в полном порядке. Я уверен, Эфраим, что стоит воззвать к чувству долга и гражданской ответственности наших четверых счастливчиков, как они сразу согласятся на полное сотрудничество с нами.
Директор убрал руку и улыбнулся Эфу, как мог бы улыбаться кадровый военный, подтрунивающий над своим сыном-пацифистом.
– А кроме того, – подытожил Барнс, – налицо явные признаки утечки какого-то дьявольского газа. Все жертвы были обездвижены практически мгновенно – это раз. В замкнутой среде – это два. Выжившие быстро восстановили силы, после того как их удалили из самолета, – это три.
– Вот только вентиляционная система работала исправно вплоть до того момента, когда вырубилось электричество, – вставила Нора. – А это произошло сразу после посадки.
Директор Барнс кивнул и сложил руки на груди, словно обдумывая ее слова:
– Да, тут есть над чем поработать, не сомневаюсь. Но посмотрите еще вот с какой стороны – ваша команда, можно сказать, провела боевые учения. И вы отлично справились с задачей. Теперь же, когда ситуация, судя по всему, приходит в норму, давайте сделаем все, чтобы вы смогли докопаться до сути происшедшего. Но сначала надо провести эту чертову пресс-конференцию.
