Второй уровень: одноразовый белый комбинезон из тонкого, как бумага, тайвека[17]; на сапоги надеваются бахилы, а на руки – защитные перчатки «Серебряный щит» для работы с химикалиями, – и то и другое приклеивается скотчем к нейлоновым браслетам, плотно облегающим лодыжки и запястья. Далее следует автономный аппарат для дыхания: сбруя, легкий титановый баллон со сжатым воздухом, маска-респиратор, закрывающая все лицо. Дополняет этот набор персональная аварийная сигнализация, подобная той, которой оснащены пожарные: в чрезвычайной ситуации она позволяет мгновенно подать сигнал бедствия.

Наконец третий, внешний слой: желтая, скорее даже канареечно-желтая герметичная оболочка, похожая на космический скафандр; к ней прикрепляются шлем (угол обзора двести десять градусов) и перчатки.

Все вместе и представляло собой изолирующий костюм высшей степени защиты: двенадцать слоев разных тканевых материалов. После герметизации костюм полностью предохранял находящегося внутри его человека от агентов внешней среды.

Перед тем как надеть маски, оба замялись. Нора слабо улыбнулась и коснулась рукой щеки Эфа. А потом поцеловала его:

– Ты в порядке?

– Ну да.

– А по лицу не скажешь. Как Зак?

– Мрачен. Зол. Как и положено.

– Тут нет твоей вины.

– И что с того? Главное – я лишился выходных с сыном, и этих дней уже не вернешь. – Эф приготовил маску. – Знаешь, в моей жизни наступил период, когда нужно выбирать: семья или работа. Я думал, что выбрал семью. Наверное, недодумал.

В такие моменты – а это случается обычно в самое неподходящее время, например в кризисной ситуации, – ты смотришь на человека и понимаешь, что без него тебе будет плохо. Вот и Эф видел, что поступал с Норой несправедливо, цепляясь за Келли… даже не за Келли, а за прошлое, за семейную жизнь, какой она была когда-то, и все, казалось бы, ради Зака. А ведь Норе нравился Зак. И Заку нравилась Нора, в этом не могло быть сомнений.

Однако сейчас думать об этом было недосуг. Эф надел маску-респиратор, удостоверился, что воздух исправно поступает из баллона.

Нора проверила герметичность его костюма, он – ее. Люди, работающие в биологически опасных зонах, пользовались той же системой, что и водолазы-аквалангисты. Их костюмы чуть-чуть раздувались от циркулирующего внутри воздуха. Барьер, создаваемый для внешних патогенов, был одновременно и барьером для пота и тепла, выделяемых телом человека, поэтому температура внутри скафандра могла подниматься до сорока градусов Цельсия.

– На вид – герметичность полная, – сказал Эф в микрофон с речевым управлением, установленный в шлеме.

Нора кивнула и встретилась с ним взглядом сквозь разделяющие их маски. Какие-то секунды она не отводила глаз, словно хотела что-то сказать, но все-таки передумала. Только спросила:

– Готов?

– За работу, – утвердительно качнул шлемом Эф.

После того как они вышли на летное поле, Джим Кент включил свой пульт управления на колесном ходу и установил по разным линиям связь с видеокамерами, смонтированными на шлемах Эфа и Норы. Затем прикрепил к их плечевым ремням шнуры от маленьких, заранее включенных фонариков: многослойные толстые перчатки сильно ограничивали подвижность пальцев.

Вновь подошли парни из УТБ, попытались заговорить, но Эф прикинулся, будто ничего не слышит: покачал головой и коснулся шлема рукой.

Уже у самого «боинга» Кент продемонстрировал Эфу и Норе ламинированную план-схему самолета с проставленными цифрами; цифры соответствовали номерам в списках пассажиров и экипажа, имевшихся на оборотной стороне схемы. Джим указал на красную точку, которой было помечено кресло 18А.

– Воздушный маршал, – сказал Джим в свой микрофон. – Фамилия – Шарпантье. Место в первом же ряду у выхода, возле иллюминатора.

– Понял, – ответил Эф.

Джим перешел ко второй красной точке:

– УТБ отметило еще одного пассажира, представляющего интерес. Этим рейсом летел немецкий дипломат Рольф Губерман. Бизнес-класс, второй ряд, кресло Е. Он должен был принять участие в работе Совета Безопасности ООН, где предполагается обсуждение ситуации в Корее. Возможно, при нем дипломатический чемоданчик, из тех, что не подлежат досмотру. Скорее всего, там нет ничего особенного, но немцы из ООН уже едут сюда, чтобы забрать его.

– Ясно.

Джим оставил их на границе освещенного круга и вернулся к своим мониторам. В само́м круге было светлее, чем днем. Эф и Нора двигались, почти не отбрасывая теней. Эф первым поднялся по выдвижной лестнице на крыло, а затем по его расширяющейся плоскости продвинулся к открытому люку.

Первым он вошел и в самолет. Царящий внутри покой, казалось, можно было пощупать. Нора последовала за Эфом, и скоро они стояли плечом к плечу в начале среднего салона.

Лицами к ним ряд за рядом сидели трупы. Фонарики Эфа и Норы тускло отражались в мертвых самоцветах их распахнутых глаз.

Ни у кого не шла носом кровь. Ни у кого не вылезли глазные яблоки. Никаких вздутостей или пятен на коже. Ни пены, ни кровяных пятен в уголках рта. Все сидели на своих местах без каких бы то ни было признаков паники или борьбы. Руки свешивались в проход или лежали на коленях. Никаких явных травм.

Мобильные телефоны – на коленях, в карманах, в сумках и сумочках – либо сигнализировали о непринятых вызовах, либо то и дело звонили; веселые рингтоны накладывались друг на друга. Других звуков в салоне не было.

Они сразу нашли воздушного маршала – как им и рассказывали, тот сидел у иллюминатора в первом ряду среднего салона. На вид лет сорок пять. Черные редеющие волосы. Застегнутая на все пуговицы рубашка поло с сине-оранжевой окантовкой – цвета «Нью-Йорк метс»; на груди рубашки вышит талисман команды Мистер Мет – человечек с головой в виде бейсбольного мяча. Синие джинсы. Подбородок мужчина опустил на грудь, будто задремал.

Эф стал на одно колено – более широкий проход перед первым рядом предоставлял такую возможность. Он коснулся лба воздушного маршала, толкнул голову. Она легко откинулась назад. Нора, стоя рядом, поводила лучом фонарика по глазам мужчины: зрачки Шарпантье не реагировали. Взявшись за подбородок маршала, Эф оттянул вниз его челюсть, осветил полость рта, язык, верхнюю часть глотки. Все розовое, никаких признаков отравления.

Для Эфа здесь было слишком темно. Он потянулся и поднял шторку. Сияние прожекторов ворвалось в салон, словно яркий, ослепительно-белый вопль света.

Никаких следов рвотной массы, а ведь при вдыхании определенных газов рвота обязательно должна быть. У жертв отравления угарным газом кожа покрывается волдырями и обесцвечивается, лица при этом становятся пергаментными и вместе с тем опухшими. Здесь же Шарпантье и все остальные сидели как живые – в расслабленных позах, без единого признака предсмертных страданий. У соседки воздушного маршала, женщины средних лет в курортной одежде, на носу перед невидящими глазами висели очки. Спинки всех кресел были приведены в вертикальное положение. Трупы сидели как совершенно нормальные пассажиры, словно ожидая, когда погаснет табло «Пристегните ремни» и можно будет подняться и направиться к выходу.

Вещи пассажиров первого ряда этого салона лежали в проволочных контейнерах, прикрепленных к перегородке. Из контейнера, расположенного перед Шарпантье, Эф вынул мягкую дорожную сумку с логотипом авиакомпании «Вирджин Атлантик» и расстегнул молнию. Он достал спортивную фуфайку Университета Нотр-Дам, несколько потрепанных сборников кроссвордов, аудиокнигу (судя по всему, какой-то триллер), а затем выудил еще одну сумку – нейлоновую, овально-изогнутую и довольно тяжелую. Достаточно было слегка потянуть за молнию, чтобы понять: там лежит черный пистолет с обрезиненной рукояткой.

– Вы видите? – спросил Эф.

– Видим, – ответил Джим по радио.

Джим Кент, агенты УТБ и все остальные, кто имел на это право по чину, стояли у мониторов пульта управления, наблюдая картинку, которую передавала видеокамера, закрепленная на шлеме Эфа.