– «Кто есть ху»? – у мичмана наконец прорезался голос.

– Что в лоб, что по лбу – одна шишка. И вообще наших командировочных, дядя Ваня, только на семечки и хватит, – Мослаков закинул на плечо сумку, скомандовал мичману: – За мной!

Встретили их без особого восторга. Единственное, что было хорошо, – по кабинетам не стали гонять, оформили машину без проволочек.

Хмурый, с жестким ртом полковник, вручая бумаги Мослакову, сказал:

– По Москве, капитан, особо не болтайтесь!

– Капитан-лейтенант, – поправил Мослаков.

– Станешь полковником, тогда и будешь поправлять, – полковник оказался человеком нервным, не терпящим возражений. – Понял, капитан?

– Так точно! – Мослаков звонко щелкнул каблуками и вытянулся. А что, собственно, ему оставалось делать?

– Забирайте машину и дуйте отсюда! Чем быстрее – тем лучше. Чтобы ни духа вашего, ни запаха в столице не было!

Вот такой суровый человек попался им в управлении, которому надлежало обеспечивать границу техникой.

И – никаких талонов на кашу и белье, никакого ночлега.

– Ничего, Пашок, в машине переночуем, – успокоил Мослакова мичман.

– Если для этого будут условия.

– Знаешь, когда я в Якутии ездил на рыбалку, то свою «Ниву» за четыре с половиной минуты превращал в настоящий спальный вагон. На три персоны в полный рост.

Машину брали по принципу «дареному коню в зубы не смотрят» – что дадут, за то и надо благодарить. Мослаков думал, что им как военным людям, представителям целой морской бригады, дадут уазик, который они перекрасят в цвет каспийской волны – сталистый, значит, цвет, на бока нашлепнут трехцветные липучки – небольшие российские знамена, и машина будет что надо. Но им вместо уазика дали рафик.

Впрочем, уазик тоже можно было взять – рассыпающийся, старый, с помятыми дверцами и полувыпотрошенным мотором. Мослаков выразительно переглянулся с мичманом, и оба они, дружно, в один голос воскликнули: «Нет!» Ведь этот уазик даже со двора не выгнать. Если только вручную. А дальше как?

Рафик хоть и был потрепан, но все же не настолько. Он прошел всего двенадцать тысяч километров, резина на нем стояла почти новая, протектор был стерт лишь чуть, корпус не украшали царапины и вмятины – зловещие следы дорожных происшествий, бока были на удивление чистые, хоть смотрись в них. И Мослаков с мичманом решили взять рафик.

Прапорщик, выдававший им машину, закряхтел с досадой, почесал налитой салом затылок – видать, хотел пустить этот рафик налево, но астраханские «беженцы» опередили его. «Беженцы» дружно хлопнули руками по корпусу рафика:

– Берем!

Прапорщик вновь закряхтел и поскреб пальцами по тугому красному затылку. В конце концов, понимая, что «беженцы» от своего не откажутся, махнул рукой:

– Берите, хрен с вами! – жалобно сморщился. – Хоть бутылку поставьте! Жаль ведь такую машину отдавать. Вы посмотрите – автомобиль находится в идеальном состоянии. Спрашивается: почему? Да потому что эта машина – гостевая, гостей развозила. Потому и выглядит как новенькая. Так что гоните, мариманы, бутыль. Иначе не отдам.

Мослаков понял, что прапорщик без бутылки действительно не отдаст машину, переглянулся с мичманом и с досадой рубанул рукою воздух – денег-то ведь не было, не хотелось тратить то, что отложено на еду, но иного выхода не было.

Надо было покупать бутылку. Мослаков втянул сквозь зубы воздух, выдохнул, остужая себя.

– Ладно, – сказал он, – ты, дядя Ваня, принимай это выдающееся произведение отечественного автомобилестроения, а я пойду в магазин за магарычом.

– Только это… – попросил прапорщик, – не покупай всякую лабудень, сваренную из разведенной жидкости от тараканов и клюквенного киселя, у меня от этого живот пучит. Купи «Смирновскую». Хорошая русская водка. Запомни, парень, на будущее.

«Хорошая русская водка» кусалась в цене. Она лишала Мослакова с мичманом не только денег на хлеб – лишала даже денег на бензин. М-да, прав был сухогубый полковник, когда выдал им заклятье-команду: «В Москве не задерживайтесь!» Москва – город кусачий.

Он купил бутылку «Смирновской» и вприпрыжку понесся к прапорщику.

Прапорщик, увидев бутылку, раздвинул в улыбке толстые влажные губы, ободряюще подмигнул Мослакову:

– Молодец! То купил, самое то, – подхватил бутылку из рук капитан-лейтенанта, звучно чмокнул ее в донышко.

Машина была справной, прапорщик не обманул – тянула, как новая, это Мослаков почувствовал, едва выехали с хозяйственного двора. Руль ходил легко, коробка скоростей была хорошо смазана, в мосту ничего не скрипело, не стучало.

– Машинка – м-м, действительно ухожена, – Мослаков с одобрением качнул головой, – прапор нас не наколол, – он послушал звук движка и вновь одобрительно качнул головой. – Хотя запросто мог нас ободрать. Запросил бы за машину не одну бутылку, а ящик – и все. Ты, дядя Ваня, пил когда-нибудь «Смирновскую»?

– Никогда не пил.

– И я никогда, – с сожалением произнес Мослаков. – А вот прапор пил. Неплохо бы попробовать.

– Неплохо бы. Но на какие тити-мити?

– Ладно! – решительно проговорил Мослаков. – Глядишь, по дороге подсадим кого-нибудь и малость подзаработаем. А если подзаработаем, то позволим себе скоромное.

– Жизнь ныне, Паша, вон какая стала: век живи – век пробуй новое.

– Все течет, все изменяется…

Паша Мослаков вдруг приподнялся с сиденья, вытянул голову и восхищенно почмокал губами:

– Ты смотри, дядя Ваня, какая девушка идет! Не идет, а легенду складывает.

– Где легенда?

– Да вон идет! Не туда смотришь! Смотри на противоположную сторону улицы! – Мослаков, охнув, прижал рафик к бровке тротуара, стремительно вывалился из кабины.

Он боялся упустить девушку.

Перебежал через улицу, едва не столкнувшись со стареньким жигуленком-копейкой и громоздким, страшноватым, как паровоз, джипом черного цвета, на секунду задержался на разделительной зеленой полосе, где росли розы – на удивление сочные и яркие в этом сизом чаду, сорвал одну, самую крупную, с длинной ножкой, и, не обращая внимания на улюлюканье какого-то пенсионера, который, держась обеими руками за края соломенной шляпы, предавал Мослакова анафеме, помчался за девушкой.

Он догнал ее через пятьдесят метров и, как опытный спортсмен, обошел почти впритирку с левой стороны, круто развернулся и, оказавшись с ней лицом к лицу, упал на одно колено. Девушка остановилась с недоуменным видом.

Мослаков протянул ей розу:

– Девушка, примите, пожалуйста, от Вооруженных сил Каспийского моря. Не откажите, а?

Девушка вспыхнула, цвет ее щек сровнялся с цветом розы. Она нерешительно приняла цветок.

– Ах, Пашок-Запашок, – покачал головой мичман, наблюдая за этой картиной. – Клоун Олег Попов.

Мослаков поднялся с колена, накрыл голову одной рукой, развернул ладонь, чтобы над носом образовался козырек, другую руку притиснул к виску, отрапортовал:

– Капитан-лейтенант морской пограничной бригады Мослаков Павел Александрович!

Девушка молчала – еще не пришла в себя от столь стремительного знакомства.

– Попросту Паша, – добавил Мослаков, перевел дыхание и выпалил стремительно, слепив слова в один комок: – Друзья еще зовут Пашком, Пашучком, Пашуком, Пашечкой, Паней, Паньком, Пашукенциным, Пашкевичем – по-разному. Кто во что горазд, тот так и зовет.

Девушка продолжала молчать, но не уходила, смотрела на Мослакова с интересом.

– Хотите, я еще раз перед вами на колени встану? – предложил Мослаков. – Чтобы узнать, как вас зовут? Можно?

Девушка качнула головой:

– Не надо.

Мослаков почувствовал, как затылок ему сдавило что-то жаркое, распаренный асфальт под ногами дрогнул.

– Тогда скажите хоть, из какой вы сказки? – взмолился он.

– Вы не боитесь, что с вас за эту розу возьмут штраф в пятьдесят минимальных окладов? – спросила она строго.

– Не боюсь! – Паша гордо выпятил грудь. – Такие розы не имеют права расти на уличных газонах.

Наконец он смог получше рассмотреть девушку. Всякие красотки с обложек модных журналов, дивные топ-модели с ногами-ходулями и роскошными, до пояса волосами не годились ей в подметки. Это была настоящая врубелевская царевна. Длинная шея, персиковые, с легким, золотящимся на солнце пушком, щеки. Глаза такие, что в них можно утонуть – нырнешь и не вынырнешь, во взгляде скрыто нечто такое, что никогда не разгадать – ласковое, зовущее, таинственное. Верхняя губа приподнята вопросительным уголком, словно бы девушка хотела что-то спросить, но не решалась.