Поначалу Макар подумал, вот-де, как ухлестался, аж блазнит! И сам себе не поверил бы, мало ли чего в эту пору может привидеться, кабы давнее поверье не всплыло в уме.

Подошел поближе к горну, вгляделся: это же сама Горновуха.

Еще в молодости наслышан он был от отца про нее. Горновуха нарочито приставлена батюшкой Уралом к кузнечному ремеслу. Велено ей славным мастерам потакать, нерадивых наказывать, чтобы худой славы про наш край они не чинили.

Испугался Макар. Неужто, мол, он согрешил, где-то совестью попустился и тем прогневил Горновуху?

Поклонился в пояс:

— Прости, матушка! За прибытком не гонюсь, ковать не ленюсь, делаю, на сколь уменья хватает. Да и без помощника роблю.

— Все знаю, Макар, — промолвила Горновуха. — И не хаю тебя. А хочу я твою новорожденную дочку в крестницы взять. Чеканой ее назови. И вот ей от меня подаренье.

Оставила ему в руке колечко-перстенек, сама вмиг исчезла.

Хотел Макар рассмотреть, каков перстенек, дорог ли он, да дрема одолела и сон сморил.

Вроде бы и поспал-то немного, а когда поднялся от наковальни, уже рассвело. На свету оглядел Макар перстенек — ни золотинки, ни серебринки, весь из железа. Только по всему ободку выбита надпись: «Наденешь — не снимешь, потеряешь — никогда не найдешь!»

Что к чему — мудрено! Не к мастерству ли наказ? Ведь коль пристанешь к ремеслу, то на весь свой век, а коль отстанешь, уменье утратишь и к мастерству охладеешь, так тоже прощай навсегда!

Окольцевали девчонку и, как велено было, Чеканой назвали. Агафья сначала заохала, имечко-де не деревенское, люди на смех подымут, а потом уступила.

Полюбилась Макару младшенькая пуще других дочерей. Те двое, Парунька и Дунька, постоянно возле материного подола, ей помощницы и послушницы, а Чекана с малых лет к отцу прилепилась. Прибежит, бывало, сядет у наковальни, с поковок глазенки не сводит: одно ей покажи, про другое расскажи, третье дай руками потрогать.

Годам к семнадцати взросла она бойкой, проворной и востроглазой. Нередко становил ее Макар к наковальне. Чуял, находится в ней большая способность. На иную поковку надо бы семь потов пролить, раз десять ее в горне подержать, а Чекана примерится глазом, найдет верное место и в два-три приема сготовит.

Много женихов сваталось, она каждому напрочь отказывала.

Макар ее не неволил. Паруньку и Дуньку замуж выдал, а о Чекане Агафье сказал:

— Пусть свободно живет! Не зря, поди, она Горновухина крестница.

Хоть и помогала Чекана отцу безотказно, только стало приметно: простое кузнечное ремесло для нее, все равно как одежа не по плечу, — узковато и тесновато.

Повлекло девку на искусные безделушки. Наловчилась по листовому железу картинки выбивать. Чудно у нее получалось! Первую картинку домой принесла, в простенок повесила. Родное ведь место: спереди отцова изба, рядом тополь, дальше плетень и колодец, и везде зимний куржак. Другая картинка еще краше: осенний лес с прогалинками, в небе косяк журавлей.

Избегал Макар эти картинки нахваливать, а от сомнения не мог удержаться:

— Попусту время проводишь, Чекана! Ни прибытку, ни убытку от такого товара.

Но она так ответила:

— Это, тятенька, всего лишь зачин.

Не торопилась задумки свои выдавать.

Вскоре, на именины матери, поднесла ей в подарок брошку-застежку.

Агафья — баба темная, сроду даже самых дешевых украшений не нашивала, и то руками всплеснула:

— Как это ухитрилась ты?

Да и Макар с толку сбился: немыслимый труд! Надо же было как-то приладиться: без станка, без оснастки вытянуть железную проволоку тоньше конского волоса, сплести ее, как кружево из узора в узор, подставить под плетево еще что-то, кое простым глазом не видно, хотя искрит оно там, будто угли в горне.

— И эта брошка тоже покуда зачин, — сказала Чекана.

После и отцу угодила. Он постоянно цигарками пальцы себе обжигал. Покуда собирался для курева трубку купить, Чекана сама изготовила, да не простую, как у других мужиков, а с выдумкой, со смешинкой. По виду — медный самоварчик: заглушка сверху, по бокам захватики, краник внизу. Мундштучок деревянный с медными ободками и врезками. Закуришь — сверху дымок, в самоварчике — бульк, бульк! Будто вода кипит.

Бакалейщик Анпадист навеливал Макару за нее два пуда муки, фунт сахару, четвертинку чаю и три аршина сукна.

По тем временам шибко была дорогая цена.

— Дочерью дарено и потому непродажно, — отказал Макар.

Шире-дале расходилась молва про Чекану.

Добрая слава родилась, но вслед за ней злая зависть явилась.

Донеслась молва до попа. Тому до крайности надо было церковное кадило поправить: он ведь без кадила, что черт без хвоста!

Призвал поп Макара к себе.

— Возьмись и к завтрему почини!

У кадила донышко прогорело, на крышке дыра.

— Нет, батюшко, не починить!

— Девке своей поручи. Она, сказывают, у тебя мастерица.

— И ее не стану конфузить, — отказался Макар.

Поп ногами затопал:

— Прокляну, коль ослушаешься!

Принес Макар эту рухлядь в кузню, голову опустил. Что делать? Проще взять бы кувалду, одним махом кадило разбить — и на свалку!

На ту пору Чекана пришла. Так и эдак осмотрела попову утварь, ногтем поковыряла и, слова не говоря, бросила в кучу ржавого железа.

— Ступай, тятенька, домой! Я одна тут управлюсь. Не придется попу нас корить и на всю округу ославить.

Напролет с вечера до утра маялся Макар дома на полатях, выходил из избы, порывался наведаться в кузню, надо, мол, чем-ничем Чекане помочь, но удержался — с подсказками не надо соваться, ведь девка сама на уме.

Ну, и верно, не зря понадеялся. Заново сработала кадило Чекана. Из простого железа поделка, а под стать чистому серебру. Вдобавок чашечка для углей изукрашена разными завитушками, коваными листочками и цветками.

Надо бы мастерицу-умелицу похвалить, по-отцовски за нее погордиться, но Макар почуял беду:

— Не дразни собаку лакомой костью, попу способность свою не выказывай, доченька! Разохотится он, житья не даст. Давай-ко спрячем кадило подале, а я схожу повинюсь: ничего, мол, батюшко, не получилось, не поимел я удачи, принимаю грех на себя...

— Позор-то носить! — возразила Чекана.

— Небось, перетерпим.

— Таиться от людей не хочу! Бери кадило, неси!

— А если попу еще чего-нибудь вздумается? Шкатулку под деньги, не то замок с музыкой? Следом за ним всякое начальство подступит. Оно ведь на редкости падкое. Пропадет наше коренное занятие! Куда же тогда мужикам подеваться с мелочной нуждой?

— Сразу попу дай от ворот поворот. Получи-де свое, и на том до свиданьица! Да и на меня, тятенька, не сердись. Словом огонь не погасить, каленую искру в душе не прихлопнуть ладонью. Любую муку приму, призванье свое не оставлю...

Схватил поп поделку Чеканы.

— Изготовлено славно-преславно! Это тебе, кузнец, бог помог.

У Макара чуть не сорвалось с языка: «К тому, кто робит, бог на помощь не ходит!» Но вовремя спохватился.

— По совести поступаю, честь не мараю.

— Я тебя за то в молитве упомяну, — посулил поп, а про оплату за труд даже не заикнулся. — Вот еще надобно и новые двери поставить в алтарь.

— Недосуг, батюшко! — засобирался Макар уходить. — И подходящего железа у меня не припасено.

Всяко стращал поп, уламывал, дескать, без его благословения Макара удачи покинут, у девки руки отымутся, хворости нападут, — только попусту этак старался. Не поддался Макар.

Вскоре Чекана опять занялась какой-то поделкой. Отцу ничего не показывала. В кузне на ночь одна оставалась.

Агафья приставала к Макару:

— Приструни ты ее, отец! Надорвется без отдыху!

Тот отмахивался.

— Баба ты беспонятная! Нельзя росток надламывать, а тем более не гоже досаждать человеку, коему дан дар чего-то творить!

Ден через двадцать после того утром раненько засобирался Макар в кузню. И как раз в эту пору в открытые створки окошек донесло кукушкино кукование.