— Прежде всего, Рамон, мы хотели просить тебя сохранить в тайне наш визит. Ты ведь знаешь нынешнее положение Мануэля?

— Да, я кое-что слышал.

— Нами руководит лишь желание помочь жандармерии Алькасара, — добавил Плиний.

— Не беспокойтесь, все останется сугубо между нами. Так чем могу служить?

— Скорее всего ничем. Но вы были последним, кто видел дона Антонио в ночь его исчезновения... К тому же он ваш лучший друг.

— Да, верно, мы с ним подружились, как только оба приехали в Томельосо. И всегда относились друг к другу с большой симпатией. Поскольку он холост, а моя семья большую часть года живет в Мадриде, мы каждый вечер встречались в казино, а потом немного прогуливались. В ночь происшествия, как говорим мы, адвокаты, я пришел в казино позже обычного, поскольку до самой ночи задержался в Сокуэльямосе... Там у меня тоже нотариальная контора... Он закончил партию в домино, подсел ко мне, мы недолго поболтали с другими нашими приятелями и пошли немножко пройтись. Я говорю «немножко», потому что он торопился куда-то.

— В котором часу это было?

— В два часа, Мануэль.

— Он отправился куда-нибудь по делу? Что-нибудь связанное с его профессией?

— Нет, убежден, что нет. У него была или есть — дай ему бог здоровья! — девушка, любовь к которой он хранил в тайне. Раза два в неделю он навещал ее. Думаю, кроме меня, об этом в городе никто не знает. Да и я в основном только догадываюсь. И если я сейчас заговорил о ней, то лишь потому, что дело приняло слишком серьезный оборот.

— Кто бы мог подумать, что у такого скромника, как дон Антонио, была любимая девушка.

— И тем не менее это так, Лотарио, она есть, хотя об этом никто не знает.

— Раз уж наш разговор принял столь конфиденциальный характер... скажите, кто она?

— Сам не знаю, Мануэль. Антонио никогда не говорил о ней, а я его не расспрашивал. В некоторых делах он был очень скрытен.

— А вы не догадываетесь случайно, где она живет, хотя бы приблизительно?

— Мне известно только, что в те ночи, когда Антонио шел к ней на свидание, он направлялся вверх по улице Нуэва.

— Пешком?

— В хорошую погоду пешком. Но всегда очень поздно, часа в два ночи, когда на улицах уже не было ни души.

— Души, возможно, и не было, дон Рамон, но всевидящее око...

— Да, да, конечно.

— Я не сомневаюсь, что кому-нибудь это известно, несмотря на то, что они встречались по ночам.

— Вполне вероятно, но до меня ни разу не доходили подобные слухи.

— Ничего удивительного, в наше время любовные истории уже не пробуждают в людях такого интереса, как когда-то, — заметил ветеринар.

— Да, возможно, дон Лотарио, но только не в таких маленьких городах, как наш.

— А что представляет собой дон Антонио?

— Он совсем такой, каким кажется, Мануэль. Сдержанный, застенчивый, во многом скептик... Хотя довольно откровенен с теми, кому доверяет, и даже остроумен. Все его порывы благородны, а главное — он замечательный человек.

— Но если он так застенчив, как вы утверждаете, трудно представить себе, что у него был роман, — снова заметил дон Лотарио.

— Я убежден, что избранница его сердца — девушка скромная, порядочная. Он терпеть не мог в людях шика.

Плиний не удержался и подмигнул дону Лотарио, потому что нотариус хоть и был наделен самыми лучшими качествами, но шика в нем было предостаточно.

— Послушай, Рамон, а не было ли у него какого-нибудь недруга или кого-нибудь, кто ему угрожал, тогда легче было бы понять причину его исчезновения?

— Что вы, Лотарио... Конечно, в чужую душу не залезешь. Но, по-моему, кроме тайных ночных свиданий вся его жизнь заключалась в работе, доме и казино.

— Он был жаден?

— Нет. Но, вероятно, имеет неплохие сбережения: он ведь много работал и мало тратил.

— А как, по-вашему, что с ним могло произойти?

— Не знаю, Мануэль. Даже представить себе не могу.

— В ту ночь, когда вы виделись с ним в последний раз, он не говорил ничего такого, что могло показаться вам странным?

— Нет, я уже сказал, мы мало разговаривали. Он очень торопился. Разве что... меня несколько удивили тогда его слова, сказанные на прощанье: «Представляешь, сегодня со мной произошел типично иберийский фарс, я тебе потом расскажу...» Мне запомнилось это выражение «иберийский фарс», но я не принял его всерьез, поскольку мне показалось, что сам Антонио не придал ему особого значения... Он любил пользоваться красочными выражениями, когда о чем-нибудь рассказывал.

Нотариус замолчал и отпил глоток виски. Плиний и дон Лотарио переглянулись, давая друг другу понять, что разговор исчерпан и больше они ничего не узнают.

Солнечные лучи, проникая сквозь огромное окно, оживляли гостиную.

— Но Антонио был родом из Наварры и, само собой, очень интересовался местными обычаями, — добавил вдруг нотариус. — То, что ему показалось «иберийским фарсом», для каждого из нас — я ведь родом из Толедо — может быть вполне нормальным явлением.

— Ну что ж, нам пора, Рамон, — сказал дон Лотарио, вставая и краем глаза взглянув на Плиния.

— С вашего позволения, дон Рамон, я передам наш разговор инспектору, который официально занимается расследованием, и, если у него возникнут какие-нибудь вопросы, вы уж не откажите в любезности побеседовать с ним.

— Хорошо, Мануэль. Я повторю ему все, только не буду ничего рассказывать о девушке Антонио.

— Да, да. Как вы сочтете нужным. Кстати, сегодня приехала сестра дона Антонио. Если у вас есть желание встретиться с ней, я предупрежу ее.

— Разумеется, Мануэль. Спасибо.

Сев в машину, дон Лотарио какое-то время не заводил мотор, желая обменяться впечатлениями с Мануэлем.

— Занятно, — проговорил ветеринар, — что у дона Антонио есть или была невеста, о которой никто даже не подозревал... Вот бы никогда не подумал.

— По-вашему, он женоненавистник?

— Нет, просто доктор слишком застенчив, как справедливо заметил нотариус.

— Вы думаете, дон Рамон действительно не знает, кто его невеста?

— Уверен. Иначе он непременно сказал бы нам, тем более в такой ситуации. Он человек искренний.

— Хотя и любит шик.

— Есть немного. У него это в крови, от рождения.

— Да, шика в нем многовато.

— Скажите, дон Лотарио... вы ведь человек начитанный... какой смысл вкладывает доктор в это выражение: «иберийский фарс»?

— Самое обычное выражение. Им пользуются, когда хотят подчеркнуть что-то типично испанское. Иберийскими называют такие, например, зрелища, как бой быков, фламенко и, разумеется, фарсы. Все это очень в нашем духе.

— Понимаю, понимаю.

— Но, как верно подметил нотариус, наваррцу может показаться иберийским фарсом то, что мы считаем вполне нормальным явлением.

— Ясно. Что ж, заводите мотор, поедем в ресторан «Эль Крус», что возле проспекта Алавеса; там нас ждет инспектор Мансилья, чтобы вместе пообедать... Посмотрим, что он расскажет нам о сеньоре наваррской.

Было уже три часа дня, и улицы выглядели пустынными.

— Знаешь, Мануэль, обжорство не доведет нас до добра.

— Не беспокойтесь, дон Лотарио, мы уже целую вечность не держали во рту ни крошки.

— Да, в этой жизни на каждом шагу нас подстерегает западня.

— И не говорите.

На проспекте Алавеса, тоже довольно пустынном, все ослепительно сияло под ярким, но не греющим солнцем: трава, маленький канал Пантано и, разумеется, асфальт. Да, солнце было удивительно ярким.

В большом обеденном зале за столом сидел в одиночестве Мансилья и, вытаращив глаза, читал газету.

— Вы только послушайте, что здесь пишут, начальник: «Возможное похищение в Томельосо доктора Антонио Барандиарана волнует всех его коллег в Испании».

— А что еще там написано?

— Пустая болтовня.

— По-моему, самое сложное в профессии журналиста, — заметил дон Лотарио, бегло просматривая сообщение, — пересказать в одном-двух столбцах то, о чем уже писалось и о чем известно лишь по газетным заголовкам.