Брови Харьюнпя приподнялись, когда он прочел, что стаканы и бутылки были отправлены прямо в Центральную уголовную полицию. Он поразмыслил над этим минуту и пришел к выводу, что Норри поступил разумно. Их собственный технический отдел проводил некоторые дела безукоризненно, там работали несколько хороших специалистов, однако горький опыт показал, что в серьезных случаях надежнее отправить вещественные доказательства прямиком высококвалифицированным профессионалам. Последним в деле лежало заключение Центральной уголовной полиции, удостоверяющее личность Континена.

Ни звука — только вдруг возникший запах одеколона возвестил о появлении Норри. Харьюнпя повернул голову и одновременно опустил брови. Норри стоял в дверях. На нем был костюм стального цвета, свежая рубашка. Галстук цвета красного вина с узкими жемчужно-серыми полосками. На замкнутом лице при внимательном изучении можно было обнаружить лишь легкое удивление, и по нему Харьюнпя сразу определил, что Норри не спал всю прошлую ночь.

— Доброе утро...

— Утро доброе, Тимотеус, — ответил Норри вполне довольным и, к удивлению Харьюнпя, даже бодрым тоном.

Через полчаса они все собрались у Норри, бумаги были разложены на столе, и Норри принялся составлять описание последнего дня Континена.

— Да-да. Снял деньги и зашел в «Алко»[19] на улице Пурсимиехенкату, взял две бутылки — «Коскенкорва» и «Сорбус»[20]. И вот здесь возникает промежуток до трех — что было в это время? — говорит Монтонен.

— Да. Он мог быть в это время и дома.

— Да, возможно... но это надо подтвердить.

— Нужно пройтись вновь, поискать свидетелей.

— Наверное. Хорошо, а как насчет орудия убийства? Я думаю...

— Не выдержит. Не выдержит пивная бутылка таких ударов — должна была вдребезги разбиться.

— Это не исключается. Полная разбилась бы наверняка...

— А не наоборот?

— Пустая или полная — один черт, дух вышибет наверняка.

— Никакого другого подходящего орудия убийства в квартире мы не обнаружили.

— Почему же они оставили его? Могли бы забрать с собой и бросить в море или в водосточную трубу.

— И барахлишко тоже?

— Их же было двое...

— Да, но вторая — женщина...

— Удар нанесен бутылкой. Вспомни волосы и кровь.

— Постойте. По-моему, хватит молоть ерунду, — бросил раздраженно Хярьконен.

Харьюнпя не участвовал в споре, это его не заинтересовало, а скорее надоело. Он стоял по-прежнему у окна, бесцельно разглядывая черные жестяные крыши, одетые шапкой дыма из трубы, и не прислушивался к разгоревшейся полемике. А она продолжалась — то снова разгоралась, то затихала.

Внезапно у Харьюнпя возникло чувство вины, ибо он на этот раз не чувствовал обычно пробуждающейся в таких случаях сопричастности и страстного ожидания. Это огорчило его. Он попытался следить за беседой.

— ...совершенно неизвестные, которых он случайно встретил.

— Я и не отрицаю, такое возможно, но тогда это послужит доказательством, если они будут задержаны и выяснится, что по крайней мере один из них участник убийства. По окуркам еще можно определить группу крови.

— Учти, что они сохли уже более недели.

— И все же можно...

— Можно, все можно. Может и преступник явиться сюда и сказать, что, мол, пристукнул я тут одного Континена, в его квартире.

— Или объявит об этом на смертном одре священнику...

— Конечно... Конечно, это так... скажи только, почему их все же никто не видел, если тебе все известно!

— Но-но. Я вовсе не утверждал, что знаю... ты просто плохо искал. Свидетель там же, где и преступник, как писал Алексис Киви.

— Киви!.. Никакой не Киви, а Хану Салама...

— Черта с два...

Спор вели в основном Хярьконен и Монтонен, который скорее подтрунивал над Быком-Убивцем, хотя последний, как обычно, этого не замечал. Тупала вставлял иногда слово-другое, в основном же он сидел молча и с улыбкой разглядывал свои сцепленные пальцы. Из коридора доносились живые голоса. Звонили телефоны, кто-то говорил. Ботинки выстукивали по половику, равномерно жужжал мотор лифта.

Норри сидел откинувшись в своем кресле. Он так и не закончил описание последнего дня Континена и теперь сидел, заложив руку за голову. Он неотрывно смотрел на противоположную стену, нижняя губа его при этом то отваливалась, то приподнималась — это напомнило Харьюнпя рыбу, всасывающую в себя пищу с морского подводного камня. Норри не следил за беседой. Она не представляла интереса и наполовину состояла из шуточек — собравшиеся просто проветривали себе мозги и лишь случайно могли выдать заслуживающую внимания идею. Харьюнпя видел, что Норри думает. Думает, полностью отключившись от обстановки своего кабинета, от нестерпимо жаркой батареи, от запаха своего одеколона, от Монтонена, Хярьконена, Тупала и Харьюнпя.

Наблюдая за Норри, Харьюнпя почувствовал легкую зависть. Он завидовал тому, что Норри способен так увлечься неразгаданным преступлением, в то время как ему оно представлялось докукой, от которой следует избавиться возможно скорее.

Некоторую неприязнь вызывала у Харьюнпя и способность Норри сосредоточиваться, ибо сам он на такое не был способен. Он знал, о чем думает Норри. Норри не строил теорий. Их ведь можно придумать сколько угодно, а толку — чуть. Поэтому Норри лишь перебирал в уме принятые меры, старался выяснить, что осталось несделанным, решить, что еще можно предпринять.

Эффективность или слабость оперативного работника зависят от того, в какой мере он способен использовать счастливый случай. В случае же неудачи весь труд на девяносто девять процентов пропадает. Эта неоспоримая истина была способна заранее притушить всякий энтузиазм. Харьюнпя следил за Норри и, видя, как его нижняя губа вновь пришла в движение, почувствовал уверенность в том, что этот человек способен устроить так, что ему выпадет счастливый случай. Если же этого не произойдет, значит, Норри со своими ребятами выполнил всю работу зазря. Харьюнпя вдруг вспомнил, что именно сегодня его теще исполняется пятьдесят лет.

— Наверное, следовало бы сегодня оповестить прессу? Хотя, правда, об убийстве пока ни слуху ни духу, — сказал Монтонен.

Харьюнпя заметил на лице Норри сомнение и досаду оттого, что его оторвали от раздумий.

— Хм... я подумаю об этом.

— Не торопитесь, ребята! После этого каждый третий звонок будет из какой-нибудь редакции. Они зажмут нас, — сказал Хярьконен, горько усмехнувшись, точно попал в такое положение, когда хуже некуда.

На лбу Норри прорезалось несколько морщин. Харьюнпя подумал, что Хярьконену лучше бы помолчать. Норри всегда умел сохранять спокойствие и владел собой, однако пресса делала его беспомощным. Конечно же, он с удовольствием прочел бы в газете что-нибудь вроде: «...по словам комиссара Вейкко Норри, ведущего расследование по делу...», однако у него, как и у других полицейских, преобладало чувство неприязни к прессе. Они были врагами. Газетчики вечно тяжело дышат в затылок и издевательски покусывают за пятки.

Норри быстро покончил с сомнениями, и его лицо снова приняло бесстрастное выражение.

— Возьми на себя, Саку, это дело с железнодорожным вокзалом... Тупала и Хярьконен должны непременно раздобыть этих Тамминена и Ристиля — они наверняка болтаются где-нибудь на ближайшем углу. Прихватите и бары. Харьюнпя... — Норри снял очки и посмотрел на Харьюнпя. — Ты останешься пока дежурить у телефона и перепишешь начисто последние допросы жильцов.

От разочарования и гнева кровь прилила к голове Харьюнпя. Ему с трудом удавалось сохранять рабочее настроение, хотелось побыстрее выбраться отсюда. Хотелось отправиться на поле боя — допрашивать людей, звонить в квартиры, предъявлять фото Континена. Хотелось оказаться на решающем для исхода дела участке. Харьюнпя почувствовал во рту привкус желчи. Он поднялся, собрал бумаги со стола Норри и едва не принялся насвистывать, чтобы показать, что ему все нипочем. Харьюнпя пошел к выходу из этой комнаты, пропитанной приторным запахом одеколона, и с неприязнью подумал о своем закутке, где по углам висит топорщащаяся одежда, а отопительные батареи либо нестерпимо раскалены, либо совсем холодные.