Петро приоткрыл створку и, увидав, что лыжник от развилки повернул вправо, позвал спутника.
– Пошли, товарищ Иван. Той пан в лес кататься поехал, а нам в другой бик, до переезду…
Не отвечая, напарник начал пробираться к дороге, стараясь ступать в свои же следы, и тут где-то выше, за косогором, глухо треснул выстрел.
– Что, винтовка?
Товарищ Иван замер и инстинктивно пригнулся, как будто стреляли в него.
– Та чого ви боитесь? – удивился Петро. – Ну и що, що стрельнули?.. Тут в дубняках кабанов до чорта, вот пани по дзикам из карабинов й палять…
– А у вас что, запрета на охоту нет?
– А які у пана запрети?.. У пана тут на все дозвіл…
Они выбрались на дорогу и молча зашагали дальше. Уже на самой развилке, еще раз глянув на лыжню, круто свернувшую в сторону, товарищ Иван вдруг сказал:
– Ты не думай, что я выстрела испугался. Это у меня, брат, привычка такая…
– Не знаю…
– И хорошо, что не знаешь, – негромко отозвался товарищ Иван и зачем-то поглядел на чащу, в которой минуту назад кто-то стрелял из карабина по кабанам…
* * *
Кабинет полковника Янушевского больше напоминал малую гостиную 10 х годов начала века. Сюда не долетали звонки варшавских трамваев, гудки автомобилей, да и вообще шум столичной улицы только угадывался за плотно зашторенными окнами. И только большой трехдиапазонный «Телефункен», что-то мурлыкавший на приставном столике, точно указывал на время, царившее где-то там снаружи. Дневной свет тоже не проникал в помещение, и его заменяла настольная электрическая лампа, сильно напоминавшая зеленоватый стеклянный гриб.
Сам полковник, утонув в глубоком кожаном кресле, только что срезал кончик сигары и, затягиваясь дорогой «Гаваной», внимательно наблюдал за своим визави, плотным майором, который сидел подчеркнуто прямо и быстро просматривал листки тоненькой папки.
– Познакомились, пан майор? – Янушевский положил сигару и, зная, что его собеседник не курит, вежливо разогнал ладонью поднявшуюся над пепельницей струйку дыма.
– Так, пан полковник. – Майор поднял голову. – Но, признаться, пока только уяснил, что поручик Гжельский убит во время лыжной прогулки и не более.
Янушевский откинулся на мягкую спинку и, глядя на дымок, вновь поднявшийся над пепельницей, заговорил:
– Дело в том, что Гжельский отвечал за сохранение тайны на объекте С-22. Это сборочная площадка в шестнадцати километрах от железной дороги. Детали поступают из Варшавы, Львова и Люблина. Руководит работами инженер Брониславский, и факт убийства поручика меня весьма настораживает.
– Но это, так сказать, не мой профиль, – осторожно возразил майор. – Кажется, что-то связанное с пресловутыми «живыми торпедами»?
Последнее время начали ходить слухи о новом оружии под этим интригующим названием. Были даже добровольцы, готовые записаться в «живые торпеды», и сейчас собеседник Янушевского слегка прошелся на этот счет, но полковник не принял иронии.
– Да, связано. – Янушевский наклонился вперед и снизил голос: – И именно здесь мне нужен человек, которому я доверяю безоговорочно.
Майор признательно поклонился, и Янушевский снова откинулся назад.
– Я думаю, знакомить пана майора с обстановкой нет нужды. Скажу только, что считаю необходимым сохранить все детали расследования втайне.
– Но, насколько я понял, о гибели поручика знают все.
– Разумеется. И официальное следствие идет полным ходом.
– Так. Догадываюсь… Значит, в целях сохранения тайны желательно вести два следствия и соответственно иметь два вывода?
– Именно так, – кивнул Янушевский. – Общественность должна быть успокоена, а тайна, по возможности, сохранена.
– Понимаю. Но, боюсь, одному мне…
– Предусмотрено. Вам передается группа офицеров Польской Организации Войсковой.
– Из местных?
– Само собой. Люди проверенные. Так что никаких приезжих.
– Но тогда и мне лучше сохранить инкогнито.
– Именно так, – согласился Янушевский. – Кстати, два года назад здесь, в Варшаве, вы носили имя Казимира Дембицкого и имели связи в журналистских кругах. Как вы на это смотрите?
– Значит, снова пан Казимир… Пожалуй. – Майор задумчиво покачал головой. – А нельзя ли организовать от моего имени две-три статейки, ну, скажем, что-то вроде очерков по родному краю?
– Вполне.
– И еще… Мне кажется, в воеводстве следует намекнуть, что истинная моя цель совсем другая.
– Поясните… – не понял полковник.
– Ну, скажем, анализ общественного мнения и национально-политической ориентации в связи с изменением международной обстановки. Поскольку наша «двуйка»[9] считает, что мы вступили в предвоенный период, это будет убедительно и обеспечит мне полную поддержку в поле деятельности.
– Пан майор верен себе и, как всегда, стремится зарыться поглубже? – полковник дружески улыбнулся и, не выдержав, потянулся за сигарой.
– Что делать? Когда я еще служил у генерала Самойло, один веселый штабс-капитан… – Майор развел руками и шутливо показал на Янушевского. – Называл это системой «луковка», ибо, чем больше шкур на нас напялено, тем труднее нас разоблачить.
Полковник быстро посмотрел на майора, и в глазах у него промелькнули веселые бесики.
– У вас хорошая память… – Улыбка внезапно пропала, и Янушевский перешел на деловой тон. – Дополнительные просьбы есть?
– Да. Я хотел бы детально пересмотреть наш резерв.
– Хотите подыскать для себя еще кого-нибудь? Ну что ж… Не возражаю. – Полковник окончательно отложил сигару и встал. – Желаю успеха… пан Казимир…
* * *
Шеф воеводской полиции пан Зарембо был явно не в духе. Он сидел в своем кабинете и бесцельно крутил в руках карманное зеркальце, время от времени ловя в нем отражение белого орла на красном квадрате, украшавшем за его спиной стену. Дело в том, что вчера пану Зарембо конфиденциально сообщили, что из Варшавы выехал некто Казимир Дембицкий с самыми широкими полномочиями. При этом шеф «коменды» нюхом чуял, как эти самые полномочия распространяются на дело Гжельского, отчего зеркальце в его руке вздрагивало.
Внимание начальника привлек шорох у двери, и пан Зарембо метнул бешеный взгляд на вошедшего чиновника в прилизанной униформе.
– Что?
Пан Зарембо владел собой, и его голос звучал ровно, но белки глаз начальника постепенно наливались кровью, и уж кто-кто, а подчиненные слишком хорошо знали, что это значит.
– Что по делу Гжельского? – с некоторым нажимом спросил Зарембо.
– Версия о случайном выстреле отработана. – Офицер полиции неслышно приблизился. – Опрошены все, кто был в тот день в лесу и кто кого видел.
– Лес большой. – Поджав губы, со знанием дела Зарембо многозначительно добавил: – И нет гарантии, что все говорят правду.
– Учитываем.
– Ну и?..
– Уже есть кое-какой результат.
– Слушаю.
– В Загайчиках политический отдел вел слежку по своей линии. Оказалось, что некто Меланюк вывел за околицу кого-то неизвестного и пошел с ним в сторону леса.
– Это все?
– Нет. В сарае с сеном прятались двое. Остались очень характерные следы.
– Одних следов мало.
Голос начальника звучал так же, однако белки постепенно становились нормальными. Заметив это, подчиненный позволил себе возразить по ходу дела:
– Но лыжня Гжельского делает там странный поворот. Как будто он что-то увидел и вильнул в сторону. Следователь Вальчак считает возможным выстрел из этого сарая.
– Но от сарая до места, где нашли Гжельского, больше ста метров.
– Конь мог испугаться выстрела, а если ремень был перехлестнут через руку, то и тащить тело.
– Логично… – Шеф задумался. – Меланюк арестован?
– Уже.
– Хорошо. И учтите, Варшава заинтересовалась нашей работой.
– Я понял… Да, меня просили передать, что какой-то Дембицкий, литератор из Варшавы, хочет поговорить с вами.
– Кто?.. Литератор? – Зарембо не сумел сдержаться и слишком поспешно спросил: – Где он?