- Если не хочешь вернуться в дом без штанов, советую убрать руки от ширинки.

Все еще сохраняя подобие спокойствия, я говорил и приближался к ним, видя шокированное лицо мужчины, но это наплевать, пусть хоть сдохнет здесь, гораздо важнее было иное. Моя хрупкая, нежная девочка, мой воробей… она продолжала лежать с разведенными ногами, оголенной грудью, даже и не думая прикрываться, наоборот, как будто пытаясь выставиться еще сильнее, если такое возможно. Полностью входя в образ портовой проститутки, которая обслужит столько, сколько надо, лишь бы платили, с одной только разницей – все ее действия были бесплатными, ради «удовольствия», в чем бы оно не заключалось. Но весь мир практически растворился вокруг нас, когда я увидел ее взгляд, все что в нем было: нет, то не были глаза напившегося человека, полные бессмысленной, тупой радости – в них была боль и какая – то отчаянная решимость.

- Месье Минола… решили прогуляться? Так стоило выбрать другой маршрут или же проявить гостеприимство хозяина вечера и не мешать нашему уединению.

После ее слов, все перестало иметь значение. Я слышал, как со стороны, что, буквально рыча, приказал этому щенку убираться куда подальше и оставить меня наедине с «мадемуазель». Видел, как подхожу к ней, стоя совсем близко, касаясь ногами ее ног, все еще в том же положение, раскрывающих ее нутро как на ладони, для всеобщего обозрения и чувствовал такой знакомый запах, столько раз вдыхаемый мной, когда моя голова склонялась к ней, мои руки ласкали изнутри, а я смотрел прямо ей в глаза, ловя тот момент, когда она постепенно теряла связь с реальностью. Сейчас все было так похоже на наше прошлое, за тем исключением, что для другого она исходила влагой, а столь любимый и дорогой запах, обонял прежде меня иной мужчина. Это стало именно тем, что свело меня с ума окончательно, отключило сознание, оставляя только самца, с первобытным инстинктом: взять, пометить, наказать, раз и навсегда указать ее место, кому она принадлежит. Но при этом, все также наблюдал и слышал, как со стороны, за своими действиями, словами.

- Чертова сука, ты привела его именно сюда, ты знала, что делаешь, что я не оставлю вашу прогулку без внимания. На черта? После того как потребовала убраться из твоей жизни и более не возвращаться? – говорил, а сам в это время уже протягивал руку, ведя по нежной коже бедра, еще не лаская, только касаясь, но не отрывая от нее взгляда и замечая, как теперь уже только на одних инстинктах, ее тело начинает слегка подрагивать, чувствуя знакомые руки, хотя, кто знает, сколько их уже было после меня. – Хотела привлечь мое внимание, довести до бешенства? Тебе это удалось.

Она не отвечала, но мне и не нужны были в данный момент ее слова, а только чувства, реакция ее тела в тот момент, когда проникал в нее двумя пальцами, ощущая насколько она влажная, горячая, моя сука. Как отвечает мне, возможно даже против воли, не касаясь меня, но заведя руки за голову и цепляясь за скамью, но не закрывая глаз, а пристально смотря на меня. Вздрагивая, каждый раз, когда я вынимал пальцы, чтобы еще сильнее вогнать их в ее жаждущее тело. Смотря, как другой рукой тянусь к ее груди, касаясь по очереди каждой, не трогая сосков, которые были наверняка крайне чувствительны именно в этот момент.

- Никто другой не сможет дать тебе этого, не так ли? Никому просто настолько хорошо неизвестно твое тело. Вставай! – приказ, что разрезал воздух как хлыст, но я не хотел брать ее в таком виде, с платьем, что снимал не я, в позе, предназначенной для другого. Убрав руки, я наблюдал, как она поднимается, неуверенно держась на ногах, но выполняя мой приказ, подчиняясь, как и раньше. Тот вид, в котором она предстала перед мной, почему – то в большей степени вызывал отвращение и ярость, чем, когда я просто застал их вместе. Встрепанные волосы, платье кое – как опавшее, но по-прежнему открывающее ее ноги по всей длине и возбужденная, со острыми от возбуждения сосками. Шлюха, бл*ть, но моя.

Нетерпеливо дергая и не особо заботясь о сохранности материи, срывал с нее платье, слыша легкий треск, от возможно порванной ткани, но зато открывая себе полный доступ к ее телу, горя желанием стереть все прикосновения, которые были после и теперь уже до меня. Хотелось мять и оставлять следы на нежной коже, но как только она оказалась обнаженной, я не мог и не хотел касаться ее с грубостью. Руки против воли нежно скользили по ее стану, обрисовывая такие знакомые линии и в тоже время вспоминая, каково это – касаться ее, ласкать, быть в ней.

Но когда увидел, как она приоткрыла губы, явно желая, что – то сказать, тут же приложил пальцы к ее рту, уже не приказывая, а призывая к молчанию:

- Не сейчас, потом, обо всем на свете, сейчас – только мы.

И она ответила мне тем, что обхватила указательный палец губами, слегка втягивая внутрь, но не решаясь делать что – то еще, чувствуя, что я не приму ее ласк, но хочу отдать свои, а ей остается только подчиняться моим рукам, так, как это умеет только она одна.

Прикосновение, сначала легкие, практически не ощутимые, с каждой минутой, что мы были вдвоем становились все более яростными, когда я ласкал ее между ног, склонив голову, покусывая плечи, прижимая второй рукой как можно более ближе к себе, чтобы ощутить ее тело, так как это было раньше.

До тех пор, пока желание не стало настолько не переносимым, что казалось разорвет, особенно, когда ощутил как она кончает, от моих пальцев внутри нее, как тяжело оседает на мою руку, впервые прикрывая глаза, в которых отражалось тягуче – медленное удовольствие, от моих действий. Но пока она все еще подрагивала на моей руке, я как совсем недавно другой мужчина, нервно дергал ремень на брюках, стремясь оказаться внутри нее, ощутить не только пальцами, но и членом, насколько она горяча и как гостеприимна – для меня, а ни кого – то другого.

С чертыханиями, приспуская брюки, подхватывая ее под ягодицы уже обеими руками, прижал к одному из столбов, думая о том, что вполне возможно, эта чертова беседка закончит свою жизнь именно сегодня, но забывая об этом, стоило упереться плотью между ее ножек, ощутить, как она приоткрывается, давая мне проскользнуть внутрь, как обхватывает изнутри, сводя с ума уже одним только этим.

Сцепленные вместе, как оно и было все эти годы, я двигался в ней, все наращивая темп и понимая, что меня не хватит надолго. Только несколько минут, прежде чем излиться в нее, в очередной раз кусая плечо, но на этот раз с силой сжимая зубы, исторгая из нее крик боли, в то время как я сдерживал стоны удовольствия.

В то время как наше дыхание становилось все тише, я все более ясно осознавал, что это очередной виток, нашей болезненной карты, что лишь на недолгое время была отправлена на хранение в архив. Еще одно начало, но на этот раз совсем другое.

- Мы продолжим, после того как ты приведешь себя в порядок. Нам надо поговорить, теперь, когда мы на равных и в одинаковом состояние.

НИКОЛЬ

У человека есть множество страхов. Каждый борется с ними по-разному: кто – то встречаясь со своим кошмаром, превращается в изваяние, не способное ни на какое действие. Для других, каждое столкновение – это попытка перебороть себя, достичь и открыть в себе нечто новое. Долгое время, я не могла понять, к какому типу людей отношусь я, ровно до сегодняшнего вечера, пока сама не превратила свой самый жуткий ужас, не в грезу, а в реальность. После стольких лет, когда меня охватывало дичайшее состояние паники, при мысли, что Лукас может во мне разочароваться, увидеть измену, предательство, там, где этого нет и в помине, я своими собственными руками подвела его к этому. Зачем? Сейчас не могла и сама себе ответить, возможно просто из желания привлечь внимания, причинить боль, такую же, какую испытывала и я, каждый раз, когда видела его в обществе Каролины. Стоило ли это того? Разочарования в его глазах, слов о том, что теперь мы в равном положение, чтобы это не значило. Возможно, тем самым он хотел сказать, что теперь, более отчетливо, чем когда – либо прежде, понимает мое состояние. А возможно... да черт его знает, что он держит в голове, этот самоуверенный, столь любимый мной мужчина, который теперь даже не давал себе труда оглянуться, проверить, иду ли я за ним, пребывая в полной уверенности, что не смею ослушаться, а уподобляясь животному идущему на скотобойню, вяло следую своему пути, не пытаясь найти иного выхода.Вот оно, кем я в действительности являлась все это время – овцой, коровой, пригодной только для мяса, слепо следующей указаниям своего пастуха, не имеющая собственной воли и мыслей, только лишь изредка взбрыкивающая. И и в последний раз – мой поводырь решил отпустить меня на волю, не протестовал, когда я ее потребовала, как будто знал, что долго не смогу продержаться в одиночестве, все равно вернусь к стаду, состоящему из меня одной, а он успеет отдохнуть. Глупости конечно, но сейчас мне представлялось это именно так. Впрочем, появлялась и другая аналогия, о всей это ситуации, какое – то предвиденье, основанное на прошлом опыте, на том, как бывало раньше, каждый раз, стоило нам поссорится: он будет жестким, неумолимым, а я буду просить прощения, умолять, объясняться. Или же есть еще один сценарий – тот по которому развивались наши отношение в последние разы: когда я требовала свободы и в итоге действительно выпорхнула из клетки, сотканной моими и его чувствами, да только вкус оказался горьким, не было в этом воздухе сладости и радости свободы.