Еще через час мы садимся в Амдерме. Ночь не наступает, да теперь уже и не наступит — ведь мы за Полярным кругом. Унылая картина побережья и поселка, не имеющего ни бухты, ни уюта. На Карском море серые, рваные льдины до горизонта, кое-где просветы воды, клочья холодного тумана, налетающие с северо-запада. Еще через два часа — широкие протоки устья Лены, залив и порт Тикси. Здесь чуть уютнее, благодаря просвету солнца, большей солидности построек и холмистому рельефу. Рядом с аэровокзалом — осоковое болото, далее — пушицевая тундра, как бы подернутая первым снегом. Прилетевшие женщины, дети, мужчины мужественно, не обращая внимания на тучи комаров, шагают со своими пожитками к поселку. Видно, что народ бывалый, возвратившийся из отпусков, с курортов. Новый подъем в воздух — и, наконец, мы над Чокурдахом. Мелькают свинцовые полосы извилистой и мутной Индигирки, ее протоков и сеть бесконечных тундровых озер.
Нас мило встречают Русанов и якут Петя Лазарев, знакомят с аэродромным начальством, потом ведут на временную базу экспедиции.
Сам поселок — райцентр — стоит на высоком левом берегу реки, сложенном вулканогенной породой. Два-три ряда деревянных домов, бараков, соединены какими-то, казалось бы, нелепыми перемычками, — длинными деревянными ящиками, набитыми опилками. Это необходимое утепление паровой отопительной системы, которую нельзя ни закопать в землю — там мерзлота (!), — ни изолировать как-то иначе, изящнее. На улочках в сухую погоду лежит толстый слой серой лессовой пыли, которую несет ветрами в дома. При дожде всюду разводится невообразимое месиво грязи.
Среди домов и отбросов бродят одиночки и стаи бездомных собак. Собаки, собаки, собаки — мохнатые, лаечьего и дворового облика, всех мастей и сложек, обычно наполовину линялые. Они лениво лежат на помойках, на завалинках домов, озабоченно бегают или степенно шагают между домами по каким-то своим собачьим делам. У каждой стаи есть, однако, свой район, и забредший чужак изгоняется с позором совершенно немилосердно. Собаки голодны, но они стойко переносят эту маленькую неприятность, и нельзя заметить, что они попрошайничают и пристают к прохожим. Наоборот, они, казалось бы, совершенно не замечают людей и только опасливо и недоверчиво сторонятся при попытках их подозвать. Вот стайка из пяти еще молодых собак почему-то следует за тремя коровами, которые, проходя между домами и помойками, разыскивают и срывают кустики зеленой травы. Собаки крутятся перед коровьими мордами, стараясь понять технику поедания такой невкусной зелени, и сами хватают ту же траву, но, пожевав, бросают. Наконец, одна из них, полосато-гиенного окраса, решает взять на себя роль ментора. Она энергично вырывает большой пучок травы вместе с корнями, а остальные выстраиваются близ нее полукругом и наблюдают. Однако этим все и кончается. Пожевав пучок, пес печально выплевывает его, а зрители с презрением отворачиваются и разбегаются в стороны.
Совсем иначе ведут себя настоящие ездовые лайки, привязанные на колья и, очевидно, регулярно подкармливаемые хозяевами. От скуки и в попытках спрятаться от палящего солнца они вырывают ямы и короткие норы в пределах радиуса цепей, ограничивая круг владения валиком своих экскрементов. Гремя цепями, они яростно облаивают каждого прохожего, давая ясно понять, что занимаемая территория недоступна для посторонних.
По решению районной власти мы располагаемся в дощатом бараке — домике музыкальной школы. Здесь подготовлены раскладушки, чистые спальные мешки. В поселковой столовой можно подкрепиться жареным омулем и оленятиной с макаронами. Нам предстоит дожидаться здесь магаданцев — геоморфолога и пыльцевика, — а потом лететь вертолетом на левый приток Индигирки — заветный Берелех. Там нас давно ждет передовой отряд и ... «кладбище» мамонтов, бизонов, росомах.
Местные базы «Аэрофлота», располагающие на лето двумя-тремя вертолетами и одним-двумя гидросамолетами, работу своих воздушных извозчиков строили тогда на крупных договорных сделках с большими экспедициями, и попытки откупить рейс вертолета на Берелех удались не сразу. Только на шестой день мы спешно погрузили разобранные по частям ящики, спальные мешки и рюкзаки в кабину МИ-4.
Под противные выстрелы двигателя быстро раскрутился огромный обвисший винт, нас плавно качнула и подняла неведомая сила, а внизу замелькали окраинные развалюшки Чокурдаха, палаточный городок арктических геологов, потом тундровая целина. В жестяной кабине вертолета было тесно и темновато. Мы, восемь человек, сидели «навалом» на спальных мешках, рюкзаках, палатках, ящиках. Круглые окошечки, забранные помутневшим оргстеклом, давали скудный обзор. Смотреть можно было в сущности лишь через круглое отверстие диаметром в 50 мм, устроенное посередине стекол. Через эти дырки с грехом пополам можно было даже фотографировать.
Внизу, метрах в полутораста непрерывно, как в калейдоскопе, меняется равнинный ландшафт тундры. Появляются все новые и новые комбинации ее участков разных расцветок — палевых, зеленовато-желтых, коричневатых. Справа игриво изогнулись петли какого-то протока с тусклой водой, напоминающей молочно-кофейную жижу. По его сторонам среди желто-зеленой равнины — десятки плоских озер, овальных, круглых, сердцевидных. Одни из них голубые, с каемками светлой зелени, другие мутно-белесые, третьи розоваты. По поверхности озер разбегаются веерами, образуя бурунчики, какие-то миниатюрные моторки и внезапно исчезают, ныряя в глубину от налетающего страшилища. Это черношейные гагары и утки-морянки. С болотистых берегов срываются временами серые, трепещущие комарики разных размеров — не иначе как кулики, турухтаны, плавунчики, перевозчики и другие. В темно-зеленой извилистой западинке против солнца показалась длинная цепочка тусклых серебряных круглых зеркалец — миниозер, далее видны какие-то очень пологие коричневатые и пятнистые всхолмления.
По сторонам пологих, как бы ленивых петель появившейся мутной речки видны правильные четырех-пяти-шестиугольники, залитые водой. Будь это тысяч на шесть километров южнее — в Китае, Индии, Вьетнаме, — можно было бы поклясться, что это чеки затепленных рисовых полей. На самом же деле то было широко распространенное в тундре мерзлотное полигональное растрескивание грунта от жестоких зимних морозов.
Вот большое овальное озеро явно вгрызается в пологую возвышенность — гриву. Видны крутые обрывы с оползнями и пупырышками — бугорками. Немного далее другое озеро почти сгрызло свою добычу — от гривы-холма остался только полулунный приподнятый на десять-пятнадцать метров участок. В нем под нависающими и над сползающими лохмотьями дерна сверкают массивные включения жильного грунта льда. Это похоже несколько на разрезанный бисквитный торт.
Все читанное и слышанное ранее о «вечной мерзлоте» становится теперь более или менее понятным. Возвышенные участки — гривы и холмы — это и есть, вероятно, остатки древней заледеневшей равнины, так называемые мамонтовые могилы. Именно в них по береговым обрывам с пупырышками — байджерахами — собирали на протяжении столетий и собирают в наши дни мамонтову кость. С первого взгляда трудно и поверить, что именно озера с их несколько большим резервом тепла переработали прежнюю плейстоценовую равнину и обнизили ее на 12—15 м. Ведь в ней было накоплено по объему до 60—70% льда! Работая в союзе с теплым воздухом и солнцем, озера растопили грунтовые подземные льды. Освободившийся из ледового плена илистый грунт, стекая в холодных ручейках с обрывов, переотложился на дне озер вместе с костями мохнатых гигантов, живших когда-то на холодной травянистой равнине. У мерзлотоведов этот процесс вытаивания грунтового льда и образования озер был назван кем-то «термокарстом». Термин этот не отражает сути дела, поскольку карстования, т. е. выщелачивания горной породы с образованием подземных пустот, воронок и т. п., как в югославском Карсте, здесь нет — есть размораживание горной породы и вытаивание ледовых стен, с образованием озер и болот.
Однако бог с ней, с терминологией; внизу так много интересного. Впереди показались какие-то странные огромные бугры, словно кратеры небольших вулканов, рядом большие овальные озера, а между ними — травяное болото. На нем — две крупные птицы — то ли белые цапли, то ли аисты. Они поднимаются на широких крыльях и отлетают в сторону от нашей трассы. Ба! Да ведь это же стерхи — белые журавли, которых по подсчетам орнитологов и арктических вертолетчиков осталось в якутских тундрах всего около 400 штук. В Японии и Корее эти птицы в числе нескольких уцелевших десятков давно объявлены священными.
