Девчонки в школе от него просто кипятком писали, хотя мне он никогда не казался особо привлекательным — лицо словно вырублено топором.

— Привет, — небрежно поздоровалась я и уселась напротив.

— Привет, — ответил Ханну и помахал мне рукой, хотя я сидела всего в нескольких сантиметрах от него.

Я была и в самом деле рада его видеть. Рядом с ним жизнь казалась проще.

Мы заказали по пиву.

— Ну, как жизнь молодая? — спросил Ханну с наигранной развязностью, как всегда, когда он смущался.

— Я же уже сказала: хреново.

— А че так? Общага не нравится?

Я сделала большой глоток. Времени было без двух минут одиннадцать. Моя жизнь медленно катилась под откос.

— Да не в общаге дело. У меня, понимаешь ли, кризис в личной жизни.

Ханну понимающе кивнул, хотя я прекрасно знала, что он ни черта не смыслит в этих вещах.

— Но не будем об этом, — бодро сказала я. — Как у тебя дела?

— Да ничего особенного… Работа и все такое.

— А как на личном фронте?

Ханну поспешно хмыкнул.

— Ну… была у меня одна некоторое время… но не знаю. Она была такая нерешительная… из разряда тех, кому надо бы вначале врезать хорошенько по башке, а уж потом разговаривать, все равно о чем, хоть о рытье траншеи.

— Понятно.

— А сейчас я встречаюсь с Тойни, где-то уже неделю. Она работает продавщицей в «Анттиле».

Неделя для него — это уже рекорд.

Мы поболтали о том о сем. Я рассказала о работе, об общаге, немного о Йоуни. Ханну расслабился. Мы заказали по второй кружке пива.

— Мне за руль не раньше вечера, — пояснил он, слизывая пену с губ.

— Да мне-то какое дело, — сказала я.

То, что мама будет дома, когда я приеду забирать вещи, меня тоже мало волновало.

Мы сидели, молча пили пиво и смотрели в окно. Было пасмурно. По улице, закутавшись в шубу, шла женщина и вела на поводке пуделя.

— Так, значит, ты теперь типа встречаешься? — спросила я, не придумав ничего более умного.

Ханну усмехнулся:

— Ну, типа да.

— Ясно…

Ханну уставился в стенку.

— Тойни, говоришь?

— Тойни.

Я понимающе кивнула. Я никак не могла перейти к интересующей меня теме. И тогда я решила спросить напрямую.

— Слушай, — бодро и непринужденно начала я. — Расскажи мне о своих подругах. Какие они в постели? Ничего?

— Кхе, кхе… — закашлялся Ханну. Он удивленно посмотрел на меня. — Чего это ты вдруг?

— Да ничего. Опиши мне какую-нибудь из твоих подруг. Например, какую-нибудь плохую.

— Плохую? Да у меня вроде плохих-то и не было.

— Ну, самую закомплексованную тогда.

— Да что ты от меня хочешь-то?

— Давай колись.

— Ну…

Он выдержал паузу и тяжело вздохнул.

— Была у меня одна чокнутая. Стеснительная вся из себя такая, никак не хотела раздеваться при свете. А как улеглась в койку, тут и понеслось — представь, говорит, что я фрукт. Ее, типа, это возбуждало.

— Какой еще фрукт? — спросила я, покатываясь со смеху. Ничего смешнее я в жизни не слышала.

— Ну, какой-нибудь гладкий. Манго, например. Или авокадо. «Представь, что я фрукт». Тут у всякого желание пропадет.

— Врешь небось?

— Чистая правда! А потом еще велела мне представить, что мой член — дикий банан в ее тропиках. И тут я сказал «стоп». Такой бред я выслушивать не намерен.

— Расскажи еще что-нибудь, — чуть не плача от смеха, попросила я.

— Не знаю даже, что еще рассказать…

— Ну пожалуйста! Я так хочу об этом поговорить. А была у тебя когда-нибудь такая, которая все время требовала чего-то нового, и что бы ты ни делал, ничего-то ей не подходило?

Ханну задумался. Лицо его вытягивалось все больше и больше. Ему явно не очень-то хотелось разговаривать на эту тему.

— He-а, не было, — наконец сказал он.

— Никогда-никогда?

— Не-а.

— А бывало такое, чтобы ты себя неуверенно чувствовал как мужчина?

Ханну пристально рассматривал девочку-официантку за барной стойкой, избегая моего взгляда.

— Ну, — тихим голосом сказал он, — было дело. Была у меня как-то одна баба постарше, красивая — глаз не оторвать, а я немного напился, ну и, в общем, вначале у меня никак не хотел стоять…

— И что ты сделал?

Я ждала, что сейчас он расскажет о том, как они выясняли отношения.

— Ничего.

— Ничего?

— Ничего. Она не заметила. Я сам справился. Мне как-то приятель посоветовал, что если не стоит, то надо подумать про КПФ, и тогда сможешь сконцентрироваться.

— Что такое КПФ?

— Коммунистическая партия Финляндии, КПФ. Вроде как подумаешь о ней, и сразу встает. Я попробовал, и правда сработало. Это, видно, панику снимает, ну, как если подумать о чем-нибудь отвлеченном. А больше со мной такого не случалось.

— Да-а, круто. Слушай, а расскажи…

— Я ни о чем больше рассказывать не буду, — сказал Ханну, повышая голос. — Все, разговор окончен. Что ты пытаешься выяснить?

— Ничего. Я вот думаю, а может, мне завести любовника-негра? Говорят, у них хорошее чувство ритма.

— Когда же ты повзрослеешь? — фыркнул Ханну. Тут я не выдержала и рассмеялась.

«Когда же ты повзрослеешь?» По-моему, это было еще смешнее, чем история про фрукт.

— Подумаешь, выпила чуток, отнесись с пониманием.

— Да ты всегда была такая, себе на уме. Куда ветер подует, туда и ты, — продолжал Ханну. — Ты уж решила бы для себя, чего же ты в конце концов хочешь.

— Хочу любовника-негра, — затараторила я. — Достань мне такого. Или нет, лучше целый вагон любовников-негров. Пусть приезжают к нам в общагу, всем найдем применение!

— К слову о неграх, — начал Ханну. Он явно хотел сменить тему. — Мы с Рэмом Туовила были как-то в Сейнайоки. Ну, значит, идем мы под вечер по центру, темно. Туовила решил закурить, а спичек нету. Через пару кварталов смотрим, у какого-то подъезда негр курит, беззаботно так. Только зубищи блестят в темноте. Так знаешь, что Рэм выдал? Подошел к нему и говорит: «Огонька не найдется, товарищ тьмы?» Так и сказал. Я уж подумал: все, пропали, найдут утром со вспоротыми животами. А негр, тот ничего, протянул зажигалку, спокойно так. Он, наверное, даже не понял, в чем суть.

— Не увиливай, — сказала я и допила содержимое своего стакана.

— Мне пора.

Ханну посмотрел на часы и стал натягивать куртку.

— Куда это тебе вдруг понадобилось?

— У меня свидание.

Он ухмыльнулся. Мне вдруг стало ужасно обидно. Что я буду делать одна, если он уйдет? Мне просто позарез нужно было с кем-нибудь поговорить.

— Ну, что ж. Надеюсь, ты окажешься на высоте, — сказала я.

Он натужно улыбнулся:

— Угу. Ну, созвонимся еще. И свидимся, коли не ослепнем.

— Не дай бог.

Он кивнул, махнул на прощание рукой и ушел. Ни хрена мы не созвонимся, и он это прекрасно знал. Мы были не из тех друзей, которые созваниваются. Я даже не была уверена, что мы вообще друзья. Я теперь ни в чем не была уверена.

Ханну был единственным человеком из моей юности, кого мне действительно иногда не хватало. В детстве он был не такой, как все. Он был добрый. Он гладил нашу кошку во дворе и разговаривал с ней ласково-ласково: «Киска… хорошая…» И говорил он всегда странно. Во втором классе он спросил у учителя: «Видите ли, у меня на завтра запись к зубному, и в связи с этим мне придется пропустить утренние занятия в школе… не могли бы вы посоветовать, как мне поступить?»

А однажды к нам пришел кантор, чтобы провести лекцию о церковной музыке. Это был такой ма-аленький человечек с вечно озабоченным выражением на лице. Его звали Тюрис Тюллеро.

— Как зовут вас, молодой человек? — спросил он у Ханну.

— Анхельм Вальдемар Ройка, — ответил Ханну.

— Вы уверены? Может быть, вас все же зовут Ансельм? — уточнил кантор.

— Анхельм, — ответил Ханну и грустно уставился в окно.

Помню, как-то раз у нас в школе проводили дискотеку для старшеклассников. Я подложила носовые платки в лифчик и с нетерпением ждала вечера. А потом без пяти семь отец объявил, что не сможет меня подвезти. На улице как раз начинался дождь. «Если готова идти пешком, то вперед», — сказал он.