Впрочем, мадам де Праз вспомнила довольно кстати, что Жильберта должна рано проснуться, чтобы ровно в девять отправиться на прогулку верхом. Так она условилась с Жаном Морейлем накануне. У него имелась восхитительная ирландская лошадь, умная, хорошо объезженная, – идеальная лошадь для молодой девушки. В девять утра он должен привести лошадь Жильберте, и они отправятся в Булонский лес до завтрака. Во время этой сентиментальной прогулки мадам де Праз и Лионель успеют наговориться.

Обдумывая таким образом и перебирая в своей седой голове всевозможные предположения и козни, мадам де Праз дождалась обычного часа. Наслаждаясь тем сопротивлением, которое она оказала своему жадному любопытству, эта женщина, так хорошо владеющая собой, заставила себя с особой тщательностью проделать свой утренний туалет.

Когда она входила в свой кабинет, у ворот дома послышался конский топот. Сторож широко раскрыл ворота, и Жан Морейль въехал во двор верхом. С ним был мальчик, ведший под уздцы лошадь для Жильберты. Жан Морейль спрыгнул с седла и направился к двери.

– Который час? – прошептала мадам де Праз. – Половина девятого…

Жан Морейль остановился, когда Жильберта весело окликнула его из окна первого этажа:

– Вы поторопились!

– Простите. Лошади были готовы, и я тоже. Мне было скучно.

– Чудесно! Я даже рада, знаете? Вы хорошо выспались?

– Великолепно.

– Подождите меня в гостиной. Согласны? Я скоро! Через двадцать минут я буду готова!

Мадам де Праз приготовилась уже выйти в гостиную, чтобы принять Жана Морейля, как вдруг перед ней очутился Лионель.

– Подождите! – прошептал он. – Я видел, как приехал Морейль, поэтому поскорей спустился, чтобы вам сказать… Есть новости. Но я хотел бы еще удостовериться. Словом, я предпочитаю, чтобы вы были в курсе того, что я знаю, что я видел. Это только начало, но оно много обещает…

Мадам де Праз прошептала:

– Скорее!

Это замечательно, слышите! – сказал Лионель, смеясь отвратительным смехом. – Замечательно!

Мадам де Праз смотрела на него не мигая, наперед предвкушая наслаждение.

– Знаете ли вы, что такое раздвоение личности? – продолжал Лионель, издеваясь. – Что такое переменное сознание?

На лице мадам де Праз выразилось радостное изумление.

– Не может быть! – неистово обрадовалась она. – Жан Морейль?..

– Как я вам доложил, маман!.. Значит, вам известно, что это такое?

– Я видела на сцене «Прокурора Галлерса»…

– Я тоже. Вот это-то мне все и объяснило. Только не будем слишком увлекаться. Когда я вам все расскажу, вы увидите, что у нас еще много работы. Я догадываюсь, я чую тайну, которую мы, конечно, используем. Но сейчас я знаю только одно: этой ночью Жан Морейль вышел из своего дома под видом какой-то темной личности и отсутствовал несколько часов.

– Небо, благослови нас! – дрожащим голосом прошептала графиня.

– Я хотел вас предупредить сейчас же, прежде чем вы увидите Морейля.

– Ты очень хорошо сделал.

– А теперь пойдите к нему. Как только он уедет, мы продолжим наш разговор. Я не покажусь. Но мне хотелось бы видеть его физиономию после того, что произошло сегодня ночью. Какую мину он скорчит?.. Позвольте!.. Ведь я могу видеть его через стеклянную дверь, а сам останусь незамеченным…

– Интересное испытание. Попробуем! – сказала графиня.

Особняк был построен давно, в эпоху Второй империи, когда архитекторы считали еще вполне возможным оставлять в доме темные коридоры. Один такой коридор шел вдоль гостиной. Чтобы осветить его, Гюи Лаваль прибегнул к единственно возможному средству – стеклянным дверям. Это было не очень удачное решение, так как мелкие стеклянные рамы, выходившие во мрак коридора, не представляли собой ничего приятного для того, кто находился в гостиной, хотя хозяева и старались замаскировать их высокими растениями.

Темный коридор, устланный мягким ковром, облегчал дело нескромному наблюдателю. Мадам де Праз и ее сын шли неслышными шагами. Они видели все, что происходило в гостиной, через стекло, замаскированное листьями пальм.

Жан Морейль сидел возле окна. Он взял со стола альбом с фотографиями и медленно перелистывал его. Он выглядел совершенно отдохнувшим. Свежий цвет лица, ясные глаза говорили о здоровье спортсмена, только что проснувшегося от десятичасового сна без сновидений. Ярко освещенный лучами раннего солнца, тонкий и грациозный в своем костюме для верховой езды, Жан Морейль как будто позировал художнику, чувствовалось, что этот молодой человек одарен врожденным изяществом. Даже если бы он очутился в самой убогой обстановке, он все равно был бы таким же… И все-таки!

Лионель вспомнил виденного ночью апаша: как непохож он был на этого молодого человека, этого двуликого Януса, который обратил к нему свой светлый лик после того, как показал уже прежде темный. Им овладело странное оцепенение, которое он испытал уже однажды в ту ночь, когда Жан Морейль появился на балконе своего кабинета. Но после этого Лионель успел порыться в книгах. Теперь он знал тайну этого человека, знал, какое чудовищное психологическое явление заключает в себе раздвоение личности. И, не умея черпать душевного спокойствия в ученых трудах, он вынес из них только еще более сильное недоумение и недовольство. Он сомневался в своих чувствах, в памяти, в разуме…

Мадам де Праз, которая не имела таких причин изумляться – ее глаза ведь не видели того, что видел сын, – первая заметила какую-то особенность в Жане Морейле. Он разглядывал фотографии не так, как это делает всякий праздный человек, желающий сократить время ожидания. Он рассматривал их тщательно, одну за другой. И чем дальше, тем больше на его лице отражалось удовлетворение. В нем происходила какая-то внутренняя работа. Брови были нахмурены, губы сжаты. Все в нем обнаруживало беспокойного мыслителя, который из глубины сознания стремится вызвать какое-нибудь беглое воспоминание или ускользающее от него объяснение.

Он закрыл альбом, положил его на стол и медленно зашагал по комнате, все еще погруженный в глубокое размышление. Наконец, как бы прогнав жестом надоевшую ему мысль, он снова уселся в кресло, равнодушно постукивая ручкой хлыста по башмакам. Мадам де Праз решила, что можно войти. И она вошла, а Лионель убрался восвояси.

Мадам де Праз не любила бесцельных речей, Жан Морейль легко мог убедиться в том, что графиня хочет воспользоваться тем, что они одни.

– Я очень рада поговорить с вами в отсутствие Жильберты, – сказала она после нескольких банальных фраз. – Прошу вас, постарайтесь уговорить ее вернуться в Люверси! Помогите мне, ведь вы имеете на нее такое влияние! Помогите мне победить это болезненное предубеждение… Ведь в этом нет здравого смысла!

– Я вполне согласен с вами, графиня. Но дайте мне время. Я не думаю, чтобы такого рода странности могли исчезнуть так быстро. По моему мнению, это дело требует терпения. Я за это возьмусь с удовольствием…

– Если бы вы знали, что такое Люверси, я уверена, что ваше красноречие сделалось бы еще убедительнее. Как досадно слоняться по разным гостиницам, когда можно наслаждаться очаровательной, приятной жизнью в этой усадьбе. Вам хотелось бы увидеть ее? Лионель поехал бы с вами туда очень охотно…

Возможно, что у мадам де Праз была какая-нибудь задняя мысль. Но Жан Морейль как будто не подозревал о ней. Он вежливо ответил:

– Когда вам будет угодно, графиня.

– Тем более, – с улыбкой сказала мадам де Праз, – мне показалось вчера, что вы были бы счастливы, если бы вам удалось отыскать змею…

– Нет, – сказал он. – Я думал об этой истории после того, как расстался с вами. От всей этой трагедии, по моему мнению, остался один ребяческий страх в душе молодой девушки. Этот страх рассеется со временем, если мы все поможем ей. Я, впрочем, полагаю, что змея давно покинула этот бренный мир, поэтому поиски не только будут тщетны, но даже повредят делу. Мадемуазель Жильберта увидит в этом только подтверждение своим безумным страхам. Если она должна будет смотреть на мою поездку в Люверси как на нечто вроде следствия или розысков, мне кажется, лучше будет от этого совсем воздержаться.