— Тигра.
— Тигры[4] не гуляют по лужайкам, и их нельзя погладить, как домашних кошек. Они бродят в джунглях и живы до тех пор, пока способны перехитрить охотников. Это ночные хищники с предельно обостренным чутьем, которое помогает им уцелеть. Можешь поискать и тигра, только берегись, чтобы он первый не обнаружил тебя, тогда конец.
— А если тигр встречает тигрицу, которая его ищет...
— Останови на следующем углу.
— Ты мне не ответил, — сказала Вей.
— Может отгрызть ей голову. А может утащить в свое логово и сжевать заживо.
— Возьми меня в свое логово, Тайгер, — попросила Вей.
— Замолкни, — приказал я, искоса глянув в ее огромные черные глаза. Она засмеялась и показала мне язык.
В небольшом ресторанчике, куда мы зашли, было шумно и тесно от туристов, побывавших на Всемирной ярмарке и обвешанных пакетами. Вей Локке здесь не понравилось, и мы перепробовали много других мест. Побывали в бистро, где цена была выше качества, в дешевой столовке, где от бродяг, как от мух, не было отбоя, в подозрительных притончиках от нижнего Бродвея до пятидесятых улиц. Но вся эта нью-йоркская экзотика не вызывала у Вей интереса.
Мы успели до закрытия в «Голубую ленту» на Сорок четвертой улице — любимое место истинных гурманов. Сам Оги приготовил для Вей изысканное блюдо немецкого происхождения, а мне кролика по-уэльски с пылу с жару. Покончив с едой, Вей откинулась на спинку стула и произнесла:
— Вот чего я хотела.
С довольной улыбкой Оги поднес Вей зажигалку, когда она вынула сигарету. Он — забавный парень с удивительно развитой интуицией. Он не спрашивал, кто она и откуда, и никто ничего ему о ней не рассказывал, но он знал о ней даже то, в чем я не хотел себе признаться.
— Может, леди хочет увидеть... кусочек своей родины? — спросил он все с той же улыбкой.
— Оги, вы очень проницательны. Что вы предлагаете? — произнесла Вей.
И тут он все взвалил на меня. Пожав плечами, Оги кивнул в мою сторону:
— Спросите Тайгера. Он знает, куда вам пойти.
Вей вопросительно смотрела на меня, слегка прикусив нижнюю губку, потом гордо вскинула голову:
— Помните, вам было предложено развлекать меня.
Оги умел вовремя смыться. Пожелав нам доброй ночи, он исчез из виду.
— Тогда скажи, что ты хочешь увидеть?
Вей затянулась сигаретой, потом выпустила тонкую струйку дыма сквозь сложенные бантиком губы.
— Разве я должна тебе говорить? — спросила она.
— Нет. — Я подал ей норковую накидку, и мы вышли на улицу.
Остановив такси на углу Бродвея, я велел водителю отвезти нас в «Турецкие сады».
Водитель ухмыльнулся и, влившись в поток машин, поехал по Таймс-сквер, потом по Девятой авеню вдоль вереницы административных зданий с темными окнами и дальше, пока мы не оказались в том уголке города, о существовании которого знали лишь немногие, посвященные в его тайну. Здесь надо было ехать с выключенными фарами.
Заведение занимало второй этаж старого здания, куда вела винтовая лестница со стертыми скрипучими ступеньками. Поднявшись до середины лестницы, мы услышали перелив колокольчиков и ритмичную дробь барабанов, проникавших сквозь тонкие стены. И инструменты и музыка были чужды Нью-Йорку. Их словно занесло сюда с улиц Стамбула, а предприимчивый иммигрант пустил их в дело, не сомневаясь в неизменности вкусов своих соотечественников.
Дежуривший у двери служитель встретил нас поклоном, произнес краткое приветствие на своем языке и проводил к столику. Я почувствовал, как Вей охватило возбуждение. Она покачивала плечами, бедрами, головой в такт музыке, пока мы не сели. Ее лицо выражало крайнее оживление.
Несмотря на красоту Вей, никто не взглянул на нас, когда мы вошли. Все глаза были прикованы к извивавшейся на сцене танцовщице, которая держала в высоко поднятой руке последний предмет своего одеяния, словно торжествуя победу. Плотно сбитое тело этой высокой девушки блестело от пота, и тем заметнее было, как в такт с ускоряющейся музыкой дрожит каждый ее мускул. Колокольчики на пальцах рук и ног подчеркивали каждое ее движение своим невероятно быстрым ритмом.
Постепенно нарастающий темп музыки создавал лихорадочное напряжение, завершившись кульминационной частью, когда танцовщица изогнулась дугой, почти касаясь головой пола, и застыла, «танцуя» только одним животом, завораживая зрителей его волнообразным движением.
Публика очнулась не сразу, потом раздался гул одобрения и аплодисменты. Не успели они смолкнуть, как из-за одного из столиков встала женщина и вышла на сцену.
Танец не был профессиональным, но вполне соответствовал общей атмосфере, захватившей ее и заставившей выплеснуть свои чувства под звук барабанов. Она импровизировала и танцевала с той естественностью, которая дается только тем, кто чувствует душу музыки.
Дважды обойдя в танце небольшую сцену, женщина томным движением закинула руки за спину, одну за другой расстегнула пуговицы платья и выскользнула из него, словно освобождаясь от оков. При каждой новой вариации зрители за столиками одобрительно кивали, а когда она расстегнула и бросила на пол бюстгальтер, раздался вопль восхищенных голосов.
Все радовало глаз в этой женщине. Ее полная упругая грудь, ее тело с округлыми бедрами и гибкие ноги — все двигалось, трепетало и дрожало в бешеном танце, пока наконец она не опустилась на пол, словно в последних содроганиях безумного сна. Движения стали конвульсивными, рот округлился в молчаливом вопле, а расширившиеся глаза остекленели. Сидевшие за столиками посетители стали бросать ей банкноты. Одни медленно падали ей на живот, другие на пол. Музыка закончилась бешеным пульсирующим грохотом ударных инструментов и завыванием флейт.
Никто не аплодировал, словно все обессилели вместе с танцовщицей. Официант принес нам бокалы, но я даже не мог припомнить, когда сделал заказ. Вей машинально взяла свой бокал, пригубила его, но, когда оркестр заиграл снова, она вдруг одним глотком осушила его, словно у нее пересохло в горле.
Глаза у нее преобразились. Их восточный разрез стал еще более выразительным, губы как будто припухли, грудь возбужденно вздымалась и опускалась с каждым вдохом. Снова раздался слабый, призрачный звук флейты, постепенно усиливаясь, затем к ней присоединились колокольчики, тарелки и какой-то незнакомый духовой инструмент, звук которого вскоре перекрыл все остальные. Свет притушили до бледно-голубого, и люди за столиками ждали, уверенные, что что-то произойдет, и поэтому не выражали нетерпения.
Повторился зов флейты, и Вей Локка встала из-за стола.
Я не стал ее удерживать.
Ее танец отличался от предыдущих. В нем смешались разные традиции, и зрители сразу ощутили эту новизну. Печать Востока зримо присутствовала в чистоте отточенных движений, но отличие состояло в смешении различных племенных ритуалов.
Вей стояла посередине сцены с закрытыми глазами и полуоткрытыми влажными губами. Ее ноги казались неподвижными, но тело сменяло одну классическую позу за другой, наполняя зрителей огнем музыки и страстью. Как-то незаметно платье соскользнуло с ее плеч, затем одним движением она сбросила его до талии, открыв грудь с оранжевыми сосками на фоне почти пурпурного цвета кожи при голубом освещении.
Пол дрожал у меня под ногами. Это зрители отбивали такт и, раскачиваясь, с восторгом взирали на Вей. Постепенно сползая с бедер, платье упало на пол, а она откинулась назад так, что ее волосы коснулись пола.
Кроваво-красный рубин в центре живота казался еще более кровавым и подмигивал зрителям, как зловещий глаз. Когда она повернулась в мою сторону, мне показалось, что глаз остановился на мне.
Напряжение возросло до такой степени, что его уже невозможно было переносить. Танец закончился на пронзительной ноте флейты, которая, медленно затихая, смолкла. Вей ушла со сцены не сразу, она опять проделала свой волшебный трюк с платьем, мгновенно скользнув в него. И только тогда прошла к нашему столику, сопровождаемая восторженными взглядами онемевших зрителей.
