Лицо брюнетки выразило неприкрытое отвращение. Уголки губ слегка изогнулись, когда она обратилась ко мне:
— Нет, нет, с меня уже достаточно!
— Вон! — заорал Лумис. — И немедленно! Или, приятель, я оберну этой картиной вашу разможженную голову!
— Остынь! — посоветовал я. — Я говорю от имени ее отца. Он хочет, чтобы она вернулась.
— Неужели?
Брюнетка поджала под себя ноги, на лице у нее появилось насмешливое выражение.
— Вы имеете в виду Папу-Толстосума? Неужели и ему дорога Энджи и он так обеспокоен судьбой своей Маленькой Сиротки, что готов выложить деньги?
— Как я понял, он готов предпринять кое-какие шаги, — сказал я.
— Почему?
— Потому что считает, что негоже его девятнадцатилетней дочери находиться в подобном окружении, — ответил я ровным голосом. — Поддерживать дружбу с бесталанным ничтожеством, именующим себя художником, вести разгульный образ жизни, заполненный сексом, выпивкой, марихуаной и чем-то похуже.
— Это точно в духе Папы-Толстосума, — сказала она, кивая. — Процитировали дословно?
— Почти.
— За все эти девятнадцать лет он ни разу не вспомнил обо мне, — пробормотала она едва слышно. — Что-то случилось?
— Он нервничает из-за «морального пункта» или, точнее, аморального в его контракте, который вступает в силу, если вы угодите в какой-то громкий скандал. Последнее время в студии у него не все идет гладко.
— Тогда я кое-что понимаю. Его внезапная родительская забота оправдана.
Она внимательно посмотрела на меня:
— Но вы сами его не одобряете.
— О чем вы? — спросил я.
— Хотя вы и выступаете от имени Папы-Толстосума, но вы не прилагаете особого рвения в уговорах, не так ли, мистер Холман? Я имею в виду, действуете с прохладцей.
— Я сказал ему, что попытаюсь, поскольку когда-то мы были друзьями, но мне думается, вам необходимо узнать, какими соображениями он руководствуется, прежде чем принять окончательное решение.
— Кто вы такой, приятель? — Глаза Лумиса заинтересованно заблестели. — Один из философствующих безумцев?
— Главным образом я разрешаю проблемы других людей за деньги, — ответил я. — В данном случае мне не хочется браться за это дело для Клэя Роулинза, потому что мне не по душе его мотивы.
— Честно, ничего не скажешь!
Он поднял перед собой кисть, как будто это было знамя, и принялся расхаживать по комнате, напевая что-то вроде марша: «Ра-та-та-та, Холман, ра-та-та-та, Холман! Сла-ва, сла-ва, Холман! Сла-ва, сла-ва, Холман!»
На мольберте висела тряпка, обильно измазанная еще свежими красками. Я сорвал ее оттуда и, когда он проходил достаточно близко от меня, засунул ее ему в рот при очередном «рат». На мгновение он опешил, затем в его глазах появилось бешеное выражение, он вытащил тряпку изо рта, губы при этом у него стали ядовито-изумрудными, под стать бледно-зеленой физиономии.
— Ах так? — воскликнул он и вылетел в ванную комнату.
— Харольд сам на это напросился, — словоохотливо заговорила Энджи. — Благодарю вас за откровенность, мистер Холман. Ну а Папе-Толстосуму передайте, что я живу собственной жизнью, так что ему лучше отойти в сторону и не вмешиваться в нее.
— Обязательно передам, — пообещал я. — Ну а что вы скажете по поводу программы «выпивка — секс — марихуана — еще кое-что похуже»?
— Это всего лишь по утрам! — Она насмешливо усмехнулась. — А днем у нас — только оргии и героин… Понимаете, мистер Холман, я не хочу стать алкоголичкой вроде моего папочки.
— Почему вы так настроены против него?
— Моя мать, Соня Дрезден, была его первой женой, — ответила Энджи, изо всей силы стараясь придать голосу беспечное выражение, но ничего хорошего из этого у нее не получилось. — Мне было четыре года, когда отец увлекся французской старлеткой. Соня с ним развелась, потому что пришла к выводу, что в жизни ей нужны только две вещи: деньги и мужчины, ну а получая алименты от Клэя, она могла обойтись без вторичного замужества.
Минуту она молчала, созерцая собственные ладони, затем продолжила:
— У меня было потрясающее детство, мистер Холман! Приезжая домой на каникулы, я сталкивалась с новым «дядей», который жил в доме. Даже когда я закончила школу, ни один из моих родителей не посчитал необходимым отметить это событие. Отец был занят четвертой женой на борту яхты, а Соня уехала в Мехико с каким-то теннисистом. Когда она возвратилась назад, ее лицо было красным, как переспелый помидор.
— Иногда детям не везет с родителями! — пробормотал я, не зная, что тут можно сказать.
— По всей вероятности, ко всему можно привыкнуть, кроме равнодушия. Ведь бросив Соню ради французской артисточки, отец бросил одновременно и меня. А этого предательства я ему не смогла простить и никогда не прощу!
— Потому вы решили до конца жизни биться головой о стену в надежде, что у вашего папеньки по этому поводу проснутся совесть и отцовские чувства? — фыркнул я.
— Мне ровным счетом наплевать на отца! Я только одного хочу, чтобы он не вмешивался в мою жизнь. Берегитесь! — крикнула она.
Тревога в ее голосе заставила меня быстро повернуться. Оказалось, что ко мне сзади подкрадывается Харольд Лумис, в поднятой руке которого был зажат огромный нож мясника. В первое мгновение я просто не поверил своим глазам, решив, что это всего лишь дурацкая шутка. Потом я увидел выражение его рыбьих глаз и услышал шипящий звук — втягивал сквозь сжатые зубы воздух. Несомненно, он психопат. Если бы я не сориентировался, то быть мне объектом его следующего шедевра «Холман снаружи и изнутри».
Я резко шагнул вбок, подальше от кушетки, а когда он двинулся за мной, я схватил обеими руками его правое запястье, повернулся на левой пятке и резко перекинул его через себя. Он полетел, кувыркаясь, через всю комнату, с грохотом врезался в стену, затем медленно сполз на пол, как воздушный шар, из которого вышел весь воздух. Нож стукнулся о паркет и скользнул в угол. Я прошел и поднял его. Лумис наблюдал за мной с ошеломленным видом, но был не в состоянии даже пошевелить пальцем, пока у него не восстановится дыхание, а на это требовалось не менее пары минут.
Энджи вскочила с кушетки и облегченно вздохнула, когда я подошел к ней с ножом в руке.
— Теперь меня не удивляет, что он не продает много картин, — заметил я. — В плане коммерции его ждет полный провал, если он вот так будет бросаться на клиентов.
— Вы унизили его и поставили в дурацкое положение, — произнесла она напряженным голосом. — А Харольд этого не выносит.
— Его можно только пожалеть, — буркнул я. — Ему напрасно вздумалось придать мне сходство с одним из героев его творений.
— Очень сожалею. — Она протянула мне руку. — Пойду отнесу нож обратно на кухню. Думаю, вам лучше уйти сейчас же, мистер Холман. Остальное я улажу без хлопот.
— Вы уверены?
Она энергично закивала.
— Да. Но будет гораздо хуже, если вы здесь останетесь.
— Хорошо. А ответ Клэю прежний?
— Можете не сомневаться! Если он не хочет скандала на первых страницах газет, пусть лучше не вмешивается в мою жизнь, оставит меня в покое! Так и передайте ему.
— Ну а что в отношении вашей матери? Это распространяется также и на нее?.
— Вдвойне! Знаете, она так поглощена своим атлетически сложенным Ромео, что едва ли заметила мое отсутствие в ее доме. Конечно, я ушла оттуда всего каких-то два месяца назад.
Я извлек из кармана свою карточку, на которой было напечатано «Рик Холман — опытный консультант» с домашним адресом и номером телефона, потому что у меня не было офиса.
— Это не имеет никакого отношения к вашим родителям, — сказал я ей. — Но если вы столкнетесь с проблемой, справиться с которой вам будет не под силу, тогда, возможно, у вас появится желание позвонить мне. В любое время.
— Спасибо, — ответила она очень искренно.
Она стояла с беспокойным выражением еще совершенно детского лица, так не вязавшегося с роскошными формами ее женской фигуры.
— Я высоко ценю ваше предложение помочь, — с подкупающей искренностью произнесла она. — Можете не сомневаться, если у меня действительно будут какие-то серьезные неприятности, мистер Холман, я непременно обращусь к вам.
