— Как я буду развлекаться? — сухо повторила она мой вопрос, и от этого мои нервы напряглись. — Хорошо, раз ты спрашиваешь, то я об этом подумаю. Я уверена, что найду чем заняться.

Она сделала сквозь сжатые губы глубокий вдох, и я быстро отскочил на несколько шагов.

— Может быть, я сыграю в одном из тех вульгарных французских водевилей, которые так нравятся тебе, — сказала она со злостью. — Буду бегать и бегать по комнате в своем черном кружевном нижнем белье, пока ты не вернешься домой! Тебя это устраивает?

— Конечно, — сказал я нервно.

— Я так рада! — Она изобразила на лице блаженную улыбку, но всего на секунду. — А теперь убирайся отсюда и дай мне поспать спокойно, ты, улаживатель мелких конфликтов! — закричала она во весь голос и снова нырнула под одеяло.

«Да, — подумал я философски, выходя на цыпочках из комнаты, — из всего этого я уяснил себе только одно: если я когда-нибудь женюсь на женщине, в жилах которой течет французская кровь, то разрешу ей спать по утрам».

Я поехал в центр города и через некоторое время припарковал свою машину недалеко от гостиницы «Кингс Армз». Снаружи эта гостиница выглядела так, будто возле нее взорвалась пара гранат. Вестибюль и холл были в запущенном состоянии и, по-видимому, еще ни разу не ремонтировались. Идя по ковру, я чувствовал, что у меня возникает большое желание принять горячий душ, а подошвы моих ботинок нуждаются в дезинфекции.

За ободранным, покрытым пятнами письменным столом регистратора гостиницы сидела бесформенная старая карга, и у меня сложилось впечатление, что кто-то оставил ее на этом месте весной 1899 года и велел сидеть и ждать, вот она и сидит до сих пор. Седые волосы на ее голове выглядели так, будто их никогда не расчесывали, а кончик длинного тонкого носа был сплющен, будто попал в щель между двумя быстро закрывшимися дверьми.

— Да? — не сказала, а выкрикнула она сердито и недовольно, подозрительно посмотрев на меня, когда я подошел к ее столу.

— Я пытаюсь найти некую мисс Ласло, — проговорил я вежливо. — Мисс Джерри Ласло. Я знаю, что она останавливалась у вас в гостинице примерно шесть месяцев назад, но я потерял с ней связь с тех пор. Может быть, она оставила у вас свой новый адрес?

— Они все время приезжают и уезжают, — резко ответила она. — Вы думаете, я — ходячая энциклопедия? Почему я должна помнить вашу подругу?

Обстановка требовала тактичного поведения, то есть в данном случае — денег. Я вытащил из кошелька пятидолларовый банкнот и положил его на стол.

— Я понимаю, что вам это доставит много хлопот, — сказал я с сочувствием. — Но, может быть, эти деньги как-то компенсируют ваш труд?

— Гм! — Тонкими костлявыми пальцами-когтями она схватила банкнот со стола, свирепо, словно хищная птица, а мне вдруг пришло в голову, что ни одна уважающая себя хищная птица не захотела бы поживиться плотью этой карги.

— Вы сказали, шесть месяцев назад? — Ее маленькие, как бусинки, глаза подозрительно смотрели на меня, словно она ждала, что я стану отрицать эту дату. — То есть в сентябре?

— Тогда я последний раз услышал что-то о ней, — солгал я. — Она могла оставаться здесь некоторое время после этого.

— Гм!

Старуха открыла огромную регистрационную книгу, растрепанную и засаленную, как биографии большинства людей, чьи имена значились на страницах этой книги. Видя, как старуха медленно переворачивает страницы, как будто совершая какой-то известный только ей ритуал, я понял, что поиски займут некоторое время.

Я закурил сигарету, а затем принялся изучать массивный портрет маслом, висевший на противоположной стене. Британский полковник с налитыми кровью глазами презрительно смотрел на меня, а его тонкие губы, по-видимому, готовы были проклясть эту эпоху: потеря империи означала потерю его полка, и вот он вынужден доживать последние дни в этом клоповнике, на задворках деловой части города.

Над портретом с потолка свисали тонкие полоски отставшей краски, и я мрачно представил себе, как такие же клочья планируют с потолка столовой в тарелки с супом и на головы обедающих постояльцев.

— Гм! Кажется, я вспомнила! — В резком голосе старой женщины прозвучала торжествующая нотка. — Она улизнула, не оплатив комнату за неделю. За первую неделю сентября!

— Вы не знаете точной даты ее отъезда из гостиницы?

— Все, что я знаю, — это то, что десятого сентября она должна была заплатить за неделю, но не заплатила.

— Ладно, все равно спасибо, — пробормотал я.

Ее глаза-бусинки внимательно смотрели мне в лицо в течение нескольких секунд, и в глубине их я увидел ту дружескую теплоту, которую мог вызвать у нее лишь звон монет в ее кассовом аппарате.

— Вы говорите, вы ее друг?

— Да.

— У нас все еще лежат ее вещи. Если захотите взять их, вы должны будете заплатить то, что она задолжала за комнату.

— И сколько же она задолжала?

Костлявый указательный палец пробежал вдоль строчки, а лоб напряженно наморщился: она производила подсчеты.

— Одиннадцать долларов и пятьдесят центов. — Старуха подняла на меня глаза, но вдруг в ее глазах промелькнула тревога. — И еще два доллара за хранение, — добавила она быстро.

— Хорошо. — Я снова достал кошелек.

— Я пойду принесу ее вещи, — просипела она.

Вещи Джерри находились в помятом алюминиевом чемодане и старой картонной коробке, перевязанной шпагатом. Я взял их, отнес в свою машину и положил в багажник. И что же ты, Джерри Ласло, оставила для потомства, чтобы те, кто придет после тебя, знали, что ты была здесь?

«Да, — подумал я, — это утро началось для меня не совсем удачно».

Я стоял и в ожидании смотрел в окно. За ним текла жизнь. Две девушки из ресторана — блондинка и брюнетка — дружески беседовали, вероятно ожидая кого-то, на одной из киносъемочных площадок. Девушки были в черных трико и черных сетчатых чулках. Мимо медленно пропыхтел сверкающий свежей краской старомодный паровоз «Дюсенберг», и выглядевший усталым маленький старичок в старомодном котелке остановился и уставился на него, забыв произнести те слова, которые по сценарию должен был сказать. Затем я услышал, как позади меня открылась дверь, и отвернулся от окна. В контору широкими шагами вошел Эрик Стейнджер. Он был одет в белую шелковую сорочку с широко распахнутым воротом, открывавшим завитки седых волос на его груди. Хлопчатобумажные брюки Эрика, по всей вероятности, выглядели лучше в тот день, когда садовник выбросил их в мусорный ящик.

— У меня мало времени, Холман, — сказал он резко. — Через пятнадцать минут я должен быть в монтажной комнате. — Он зашел за свой рабочий стол, и кресло жалобно заскрипело, когда он резко опустил в него свое грузное тело. Бледно-голубые глаза Эрика впились в мое лицо, как стальное сверло. — Я вас слушаю.

— Эрик, в производстве скольких картин Рода Блейна вы принимали участие?

— Во всех. Он сделал пять картин, последнюю не закончил, — ответил он раздраженно. — Почему вы об это спрашиваете?

— Просто интересно, — сказал я. — А что происходит с той неоконченной картиной?

— Мы внесли в сценарий некоторые изменения: пришлось скорректировать сюжетную линию. Это стоило нам немалых денег. Сейчас картина закончена.

— Должно быть, она будет сверхпопулярна! — проговорил я медленно. — Последний шанс увидеть Золотого мальчика, вышедшего из могилы!

— У вас богатое воображение, Холман, — насмешливо улыбнулся Стейнджер.

— Работая со всеми его картинами, вы, должно быть, довольно хорошо изучили Блейна? — спросил я.

— Как актера — да! Как человека — нет! Я был продюсером всех его картин и директором двух. Когда я понял, какой у него талант, я зауважал его! У него была неустойчивая психика, но актер он был замечательный!

— Так говорят все, — признался я. — Вы, конечно, знаете, что я работаю на Деллу Огэст?

— Это ошибка! — Его густые седые брови насупились, а лицо стало недовольным. — Если вы хотите, чтобы ваша профессиональная карьера закончилась, Холман, то это меня не волнует. Что касается Деллы, то это меня волнует!