– Тогда как она получает ден…
– Джек.
Внезапно я начинаю беспричинно задыхаться.
– Что?
– Он посылает деньги. Через меня. Для Белины я студент, работающий с программой поддержки благотворительного продовольственного фонда, который выделяет средства для одиноких матерей. Но на самом деле, только она получает деньги.
– Но почему…
– Я не знаю, что конкретно делает Джек, чтобы получить эти деньги, – хладнокровно перебивает Рен. – Но у меня есть одна мысль. Если бы только кто-нибудь смог подтвердить это, я был бы очень благодарен.
Я прикусываю губу.
– Я не могу. Он заставил меня пообещать, Рен. У него на пленке мой голос…
– Понимаю. Этого более чем достаточно. Спасибо, что подтвердила мои подозрения.
– Ты не можешь сказать ему, что знаешь.
Рен посмеивается.
– Разве, похоже, что у меня есть желание умереть?
– Итак… – я понижаю свой скептический голос. – Итак, почему Белина? Что она сделала?
– Это не то, что она сделала. Это то, что сделал Джек.
И тут меня осеняет, ослепительная догадка проникает в мои мысли.
– Что бы он ни сделал в средней школе. Это связано с Белиной?
Рен кивает. Я собираюсь задать следующий вопрос, когда Белина быстро спускается по ступенькам. Рен разыгрывает шоу: демонстративно проверяет её бумаги и ведет светскую беседу. Значит деньги не только для Софии. Он врал. Но почему? Не хотел, чтобы я знала? И какого дьявола Джек считает, что должен Белине деньги? Это, конечно, хорошо, но у него должна быть причина так поступать. Я чувствую, что упускаю какую-то огромную часть, заводной механизм в центре, который соединит все остальные вместе и заставит их работать в тандеме.
Мы с Реном уезжаем, и Белина машет нам с крыльца, а моя голова заполнена большим количеством вопросов, чем раньше. Рен больше не ответил ни на один из них, держа рот на замке всю дорогу до его дома.
Когда я возвращаюсь домой, то быстро пишу на бумаге, будто это поможет мне распутать клубок:
Двое мужчин наняты Эйвери Бейсбольная бита София Рен с камерой Джек Белина Белина деньги Джек Эйвери Рен боятся София Джек Джек Джек Джек Джек???? Джек
София
София важна
Джек её любит
Мой живот скручивается.
Джек любит её
***
Когда приближается День Благодарения, наступает печальная завершающая пора. Люди начинают переживать о крайних сроках подачи заявлений в колледжи. Учителя ворчат на нас, чтобы мы их закончили и сдали. Погода становится пронизывающе холодной, последние деревья теряют свои золотые листочки. Кучи превращаются в перегной, перегной превращается в грязь, которую предзимние дожди разгоняют по сточным канавам и улицам. Ничего больше не привлекательно – серое небо, серая земля и серые, голые деревья трясутся от бризов.
Через две недели Кайла смогла посмотреть на Джека без слез. Рен был с ней на пути к её превосходству, держа упаковку бумажных носовых платков, и благодаря этому она всё больше ему улыбается, даже сидит с нами во время ланча. Что-то назревает между ними, и это заставляет меня понимающе улыбаться, потому что даже если они два безнадежных тупых идиота, то они мои два безнадежных тупых идиота, а я желаю только лучшего для чего-либо своего.
Возвращение Эйвери было намного более разочаровывающим, чем мы предполагали. Она просто в один день появилась в школе, одетая всё в ту же одежду и с той же жестокой улыбкой. Девочки, толпящиеся вокруг Кайлы, мгновенно переметнулись обратно к ней, но Кайла больше не включена туда. Прилив гордости охватил меня, когда Кайла отвернулась на жест Эйвери подойти к ней. Кайла взяла меня под руку, и мы ушли с важным видом как две плохие сучки.
Джек не смотрел много на меня. Что не удивительно, так как знаю, что я всего лишь личинка на его ботинке, но немного странно, что ему не нравится находиться со мной в одном помещении. На Всемирной Истории хуже всего. Иногда он говорит, что ему надо к медсестре, но в основном просто делает вид, что вообще не приходит в школу. Но я видела, как он бродит вокруг кампуса и посещает другие занятия. Это единственный наш совместный урок, и он никогда не появляется там. Я бы расспросила его об этом, но я всё еще разрываюсь из-за того, что действительно произошло той ночью. Конечно, его объяснение имело смысл, но оно не звучало правдоподобно. Я не чувствовала, что это правда.
И мне скучно. Господи, как же мне скучно. Теперь, когда мы не воюем, мои дни заполнены только домашним заданием и взглядами на лбы учителей: интересно, где у них были самые ужасные прыщи, когда они были в моем возрасте.
Я сижу в кабинете Эванса, отрабатывая свое последнее наказание. Еще один день и я свободна от проверки его очень простеньких бумажек и наблюдения за его лысой головой, сияющей напущенной славой.
– Итак, Айсис, – прочищает он горло. – Крайний срок подачи заявлений в Йель на следующей неделе.
– Я не пойду в Лигу, Эванс. Мы уже это обсуждали. До смерти.
– Нет смысла в жизни, если ты не учишься в хорошем колледже, – настаивает он.
– Вы не смотрели недавно канал о еде? Еда – фантастическая причина, чтобы жить.
– Если быть абсолютно честным с тобой, Айсис, колледж в большинстве случаев только для выпивки и слёз, – говорит он. Я сдерживаю смех, а тон директора снова становится деловым. – Но то место, куда ты решаешь пойти, чтобы пить и плакать, иногда может привести тебя к успеху. Как, например, Гарвард. Ты можешь иметь удовлетворительную оценку в посредственно зарабатывающей области, чтобы получить диплом, но это будет диплом Гарварда, понимаешь? Это будет говорить красноречивее всяких слов и намного больше, нежели диплом Университета Огайо, об уровне твоей заинтересованности.
– И о снобизме, – бормочу я.
– Невзирая ни на что, – говорит он мне. – Слишком поздно. Я уже подал за тебя заявление в Гарвард, Йель и Стэнфорд.
– Что? – ощетиниваюсь я. – Как…
– Твой отец был очень любезен. Он просто хочет для тебя лучшего, поэтому предоставил всю твою личную информацию.
– Но необходимо мое эссе…
– Я отправил несколько потрясающе забавных, но всё же трогательных и аккуратных очерков с твоих предметов по английскому и Всемирной Истории. Они идеально подходят.
– Мои оценки по SAT…
Он поднимает бумагу.
– Твой отец проинформировал меня, что ты сдала ACT37, прежде чем покинуть Флориду по его воле. Ты не получила оценки, потому что переехала, но твоя тетя прислала их мне. Посмотри.
На меня смотрят четыре огромных, черных числа: 32; 35; 33 и 9.
– Образцовые оценки во всех аспектах! Изумительно. Должно быть, ты была в гораздо лучшем расположении духа, выполняя этот тест.
– Я не могу… – у меня нет слов. – С чего вы взяли, что можете решать, в какой колледж я должна пойти?!
– Твой отец также сказал мне, что ты чрезвычайно послушная дочь и что у твоей мамы сейчас сложный период. Поверь мне, когда я говорю, что понимаю…
– Да?! – огрызаюсь я. – Очень сильно сомневаюсь в этом, лысый!
Он терпеливо улыбается.
– У меня был отец, который болел. Рак. В то время как все мои друзья поступили в колледжи, я остался, чтобы заботиться о нем. Так прошло три года, и всё это время он продолжал уговаривать меня уехать, но я никак не мог решиться. Когда он умер, вина за то, что я не смог его спасти, сокрушила меня. Но то, как он сказал, что гордится мной – мной, мальчиком, который работал в ночные смены на заправке – просто разбило меня вдребезги и заставило чувствовать вину еще острее.
Я успокаиваюсь, мой гнев кипит, вместо того, чтобы пузыриться. Я и понятия не имела, что у Эванса была такая жизнь.
– Итак, вы рассказываете мне всю душещипательную историю своей жизни, я жалею вас и решаю пойти в Стэнфорд, верно? – спокойно спрашиваю я.
– Нет. Я просто хотел сказать тебе, что понимаю. Я знаю, каково это, делать выбор, переча своей воли, даже если твое сердце хочет остаться. Ты полностью вычеркнула идею выбраться из штата. Ты готова довольствоваться школой, которая не потребует от тебя абсолютно никаких усилий и соответственно не поспособствует твоему развитию, только чтобы заботиться о том, кого любишь. – Я вцепляюсь в ручки кресла. Эванс улыбается. – Иногда мы не можем делать то, что действительно хотим. Иногда мы ждем кого-то, кто сделает это для нас. Но, ты не можешь всегда только ждать, Айсис. Ты сама должна выбрать свой путь. Но, в то же время, я должен был вмешаться.
