Где-то в квартире зазвонил телефон – не мобильный, а стационарный. Анника вскочила, не сразу сообразив, где находится аппарат.

После четвертого звонка она обнаружила телефон в комнате Калле.

– Анника Бенгтзон? Это Джимми Халениус.

Статс-секретарь министерства юстиции, самый доверенный человек министра.

Шеф Томаса.

Она звучно откашлялась.

– Томас переехал, я уже говорила тебе это.

– Мне нужен не он, а ты.

Анника приложила трубку к другому уху.

– О, вот как?

– От Бритты я слышал, что ты хочешь получить комментарии относительно выдачи американским властям гражданки Соединенных Штатов в конце прошлого года. Как тебе известно, министр не может давать комментарии по запросам частных лиц, но если ты не против, то я могу уладить дело менее формальным порядком.

– Через Бритту? – спросила она.

– Я буду на Эстерлонггатан в девятнадцать часов. Если тебе интересно, то приезжай туда.

– Я смогу в случае необходимости сослаться на тебя? – спросила она.

– Конечно нет, – ответил он. – Но я могу пригласить тебя на обед.

– Днем я не ем с политиками, – съязвила Анника.

– Это твое дело. Спасибо и до свидания, – сказал он и положил трубку.

Она тоже положила трубку и осталась стоять около телефона. В комнате Калле пока не было освещения, и Анника стояла в темноте у окна, глядя на голые ветви деревьев внизу, на уровне третьего этажа.

Собственно, ей пора собираться.

Она взглянула на часы. Вообще-то собираться не обязательно вечером. Она не верила, что кто-то из министерства станет ее слушать. Но, может быть, стоит пойти и послушать, что они скажут ей? Кроме того, она была знакома с Халениусом. Он был у них на вилле за несколько дней до пожара.

Она оглядела лежавший в квартире хлам.

Конкуренция остра как бритва. Выбор невелик – либо ужин в дорогом ресторане, либо целый вечер наедине с железной дорогой Калле.

«Ернет» был одним из тех ресторанов Старого города, мимо которого Анника проходила великое множество раз, заглядывая в его окна, как в аквариум, где жили люди, красивое бытие которых было совсем другим, чем условия ее существования. Там было всегда тепло, там горел яркий свет и сверкали столовые приборы; там в бокалах плескалось дорогое вино, там весело и беззаботно смеялись. На улице, по которой Анника ходила мимо ресторана, всегда было холодно и дул резкий порывистый ветер.

Простенькая маленькая вывеска с названием ресторана, написанным будто от руки, скрипела и скрежетала на ветру. Анника толкнула одну из створок серо-зеленой двери и попала в тамбур. Сразу за тамбуром находился гардероб, в котором хозяйничал коренастый и дружелюбный гардеробщик. Он помог ей снять куртку и при этом не дал номерок и не стал требовать пятнадцать крон на чай.

На часах было десять минут восьмого. Она не хотела опаздывать, но и не желала прийти слишком рано, чтобы потом сидеть здесь в одиночестве, ожидая, когда соберутся гости.

Обеденный зал был очень маленький – не больше десятка столиков.

Джимми Халениус сидел в углу, погрузившись в чтение какой-то вечерней газеты. На столе перед ним стояла кружка пива.

Это была не «Квельспрессен», а какое-то конкурирующее издание.

– Привет, – сказала она. – Ты читаешь не ту газету.

Он поднял голову. Его каштаноые волосы торчали в разные стороны, словно он взял привычку расчесывать их в бессознательном состоянии.

Он встал и протянул Аннике руку.

– Девочка, – сказал он, – садись. Те газеты я уже читал. Даже заучивал наизусть. Не хочешь ли что-нибудь выпить?

– Минеральной воды, – сказала она и повесила сумку на набалдашник спинки стула.

– Советую начать с колы, старушка. Это я тебе говорю.

Она села.

– Не хочешь слушаться папу?

Он скрестил руки на груди, слегка вздернул плечи и улыбнулся.

– В отличие от твоих уловок, мое предложение будет честным и откровенным, – сказал он. – Все останется между нами.

Анника взяла со стола салфетку и украдкой взглянула в глаза статс-секретаря, оценила его обаяние и манеру одеваться.

В его облике было что-то властное. Да, он уверен в себе, но не только из-за своего высокого положения. Под изрядно помятым пиджаком была надета синяя рубашка в полоску. Джимми был без галстука и в джинсах.

– Я узнала, что выдача американцам Кошечки была обусловлена несколько иными причинами, чем мы думали, – сказала она, глядя ему в глаза. – Почему вы окутали это дело такой непроницаемой тайной?

Джимми Халениус сложил газету и сунул ее в стоявший на полу поношенный портфель.

– Я должен получить гарантии, что все это останется строго между нами.

Анника промолчала.

– Я могу поделиться с тобой частью информации, – продолжил он, – при условии что ты не станешь это публиковать.

– Почему я имею право тебя слушать, но не имею права писать? – спросила Анника.

Он снова улыбнулся и пожал плечами.

– Здесь есть неплохие блюда, – заметил он.

Анника взглянула на часы.

Халениус откинулся на спинку стула.

– Именно Кошечка совершила убийство на Нобелевском банкете год с лишним назад, – сказала Анника.

– Да, это так, – согласился Халениус.

– Она убила молодого ученого в Каролинском институте.

– Предположительно.

– Она подожгла мой дом, бросив бутылки с зажигательной смесью в спальню моих детей.

– Мы исходим из того, что так оно и было.

Анника провела рукой по лбу.

– Мне это совершенно непонятно, – продолжила Анника. – Я не могу понять, почему вы отступаете от закона ради самой гнусной преступницы, когда-либо попадавшей в руки шведской полиции?

– Разумеется, речь шла о том, что мы получим от американцев взамен, – ответил статс-секретарь.

– Ты это собирался здесь мне сказать?

Он рассмеялся.

– Что ты будешь есть? – спросил он. – Знаешь, люди понимают только то, с чем имеют дело, во всяком случае большинство.

Анника взяла со стола меню.

– Значит, речь идет не только об обмене Кошечки на заурядного убийцу полицейского из Нью-Джерси, – сказала Анника.

Многие блюда, перечисленные в меню, были Аннике хорошо известны, например жаркое с укропным соусом и картофельным пюре. Но она не смогла понять, что такое кремо-лато кон конфрикаре потата.

Джимми Халениус заказал тушеное сердце с черными грибами и сыр на закуску, а на горячее – антрекот на гриле (250 г) с протертым луком, жареной петрушкой и крокетами из сыра.

Анника выбрала сиговую икру и оленину в горшочке.

– Ты любишь вестерботтенский сыр, – одобрительно сказала она, когда официант отправился за южноафриканским ширазом.

– А ты предпочитаешь норботтенские блюда – сиг и оленину?

– Да, хотя сама я из Сёрмлана. – Она отпила воду из стакана.

– Я знаю, – сказал он.

Анниика уже открыла рот, чтобы спросить, откуда он это знает, но вспомнила их первую встречу на вилле в Юрсхольме.

«У тебя был старый «вольво», так? – спросил он тогда. – Сто сорок четвертый, темно-синий, весь побитый ржавчиной?»

Анника вспомнила, как она тогда покраснела.

Она поставила стакан на стол.

– Откуда ты узнал тогда, что я продала машину Свена? – спросила она.

– Потому что ее тогда купил мой двоюродный брат, – ответил Джимми Халениус и отхлебнул пиво.

Она пристально посмотрела на статс-секретаря.

– Роланд Ларссон – твой двоюродный брат?

– Так точно. В детстве мы были большими друзьями.

– А я училась с ним в одном классе в заводской школе в Хэллефорснесе!

Джимми Халениус от души рассмеялся.

– И все эти годы он был безнадежно в тебя влюблен.

Анника тоже засмеялась.

– Да, со мной он потерпел полное фиаско. Это был почти грех с моей стороны.

– Лето мы проводили у бабушки в Вингокере. Там мы вечерами часто забирались на чердак сарая, и Ролле все время говорил о тебе. У него была газетная вырезка с фотографией, на которой ты была изображена в группе школьников. Он все время носил это фото в бумажнике.