Несмотря на резкие отличия между ними, братья были дружны между собой, что, между прочим, никак не мешало им постоянно подтрунивать друг над другом. Вот и сейчас, хитро прищурившись, Дмитро повернулся к Остапу:

– Что-то я не соображу, брате. И на что тебе идти в эти самые «охотники»?..[5] Навищо[6] тоби та война здалась? Чи то ты сам дотумкал, чи то твои друзья-нациналисты подсказали?

– А может и так… – Симпатяга Остап сверкнул белозубой улыбкой. – Я ж не просто так, а до подхорунжовки[7] вступать еду. Ты ж, телепень[8], не понимаешь, что сейчас у нас есть исключительная возможность…

– Э, – махнул рукою Дмитро. – Про ти можлывости[9] вид твоих националистов я вже богато чув. А як про них мои друзяки-комунисты говорили, заслушаешься…

– Вот ты и слушал, пока это тебя до постерунку[10] не загребли…

– Що було, то було, – вздохнул Дмитро и тут же возразил: – А я хиба виноват, что хочу землю иметь? Ось ты до учёности склонный, всё время к ней тянешься, а я до земли, бо на ний працюваты[11] хочу, оно того, надёжнее…

– Это тебе в постерунку втолковали?

– Та не поминай ты про той постерунок. Знаешь, як тогда полицианты взялись меня кийками[12] охаживать, из меня сразу весь коммунизм вылетел…

– Земля – то земля, это ты верно говоришь, – усмешка исчезла с лица Остапа. – Только за всё гроши дать треба. Вот батько мой, пока меня выучил, почитай всю скотину со двора свёл. А за кус земли разве такие деньги надо?

– Вот и я ж про то всё думаю, думаю, – Дмитро почесал затылок. – Только люди говорят, там, за кордоном, Советы землю даром давали, хиба то брехня?

– А ты всё на два бока слушаешь, телепню…

– Будешь слухать, як земли нема, – внезапно рассердился Дмитро, однако Остап, не обратив на это внимания, приподнялся на локте.

– А ну-ка подгони!

Впереди, торопясь обочиной к уже недалёким домикам городского предместья, быстро шла девушка. Услыхав позвякивание сбруи, она обернулась, и Остап, сразу узнавши её, откровенно обрадовался, весело выкрикнув:

– О, Ривко!.. Откуда ты?

– До фольварка[13] гоняла, – так же весело откликнулась девушка и, опустив на землю явно тяжеловатую сумку, пояснила: – Дядько за свижиною[14] посылали…

Дмитро остановил коней и откровенно уставился на необычайно привлекательную девушку. Остап, заметив это, сразу дал брату дружеского тумака.

– Чего засмотрелся? Я ж сказал, это Рива. Я возле ихнего шинка[15] три года квартиру снимал, – и, обращаясь уже к девушке, предложил: – Садись, подвезём!

Остап спрыгнул с бестарки, без всяких церемоний погрузил сумку, потом помог Риве устроиться на соломенной подстилке и сам, садясь рядом, поинтересовался:

– Ну что там в городе?.. Твой дядько Шамес про ту войну что говорит?

– Не знаю, что и сказать, – Рива сокрушённо покачала головой. – Люди болтают всякое, дядько мой вообще молчит, как воды в рот набрал, а в городе гармидер[16].

– А что ты хотела?.. Война… – Остап вздохнул.

– Так, война, – согласилась Рива и сразу же заинтересованно посмотрела на Остапа. – А ты чего в город?

– Так он меня до войска везёт, – кивнул на Дмитра Остап. – Вот, как видишь, закончил гимназию, поступил до политехники, а сам до войска иду, охотником…

– Сам?.. Из полите… политехники?.. До войска?.. То что, сам на войну? – И без того большие глаза Ривы стали ещё больше. – А тебе, что, не страшно?

– Страшно, или нет – это дело десятое, а если надо, то надо, – строго поджал губы Остап.

Тем временем колёса бестарки затарахтели по городской мостовой и, углядев небольшую кнайпу[17] под достаточно красноречивой вывеской «Зайди», Дмитро придержал коней.

– Тут, кажется?

– Тут, тут, – благодарно улыбнулась ему Рива и, вылезая из бестарки, долгим взглядом посмотрела на Остапа. – А ты там, на войне, меня вспоминать будешь?

– Я всё вспоминать буду, – как-то двусмысленно отозвался Остап и подтолкнул Дмитра: – Погоняй, брате, спешить надо…

Бестарка уже давно скрылась за углом, а Рива так и стояла на месте, упершись взглядом в край сумки, поставленной на тротуар. Наверное, это продолжалось бы ещё долго, но тут дверь кнайпы хлопнула, из неё стремглав выскочил молодой пейсатый еврей и строго напустился на Риву:

– И долго ты тут будешь торчать? Я видел, тот гой, что жил напротив, снова заявился. Опять, как раньше, будешь с ним теревени[18] разводить?

– Ничего ты не понимаешь, Зяма, – грустно сказала Рива. – Раньше он просто жил рядом, а теперь до войска едет…

Она подхватила стоявшую у ног сумку и вошла в кнайпу, а Зяма, который уже давно работал здесь и всё время пытался ухаживать за Ривой, услыхав о войске, сразу обрадовался и побежал следом. Догнав девушку в тёмном углу под лестницей, он принялся тискать её за бока и сбивчиво лопотать:

– Ну чего ты?.. Ну пусть приехал… Но он же гой. А я работать буду, у меня деньги будут…

– Вот когда будут, тогда и поговорим.

Вроде как в шутку Рива оттолкнула ухажёра и оценивающе глянула на него. Конечно, со своим типично еврейским носом, пейсами и розовой гузкой рта, Зяма не шёл ни в какое сравнение с Остапом, однако с чисто женской предусмотрительностью Рива терпела его приставания и потому сказала:

– Отпусти… Меня дядя ждёт.

И словно в ответ на эти слова из глубины помещения донёсся раздражённый оклик хозяина:

– Рива!.. Ты где там застряла?

– Я тут! – немедленно отозвалась девушка и ящеркой выскользнула из-под лестницы.

Владелец кнайпы Моисей Шамес, пожилой седеющий здоровяк, приходившийся девушке родным дядей, стоя за шинквасом[19], перетирал стаканы и встретил племянницу ласковым укором:

– Что, снова тот шлимазл[20] приставал?

– Ну, – подтвердила Рива и изящным жестом откинула с лица выбившуюся из причёски густую прядь тёмных волос.

– А ты что, думаешь в окно не видно, с кем ты приехала? – весело подмигнул Риве дядя. – Кстати, чего это твой гимназист опять в город наладился?

– Он, дядя, уже студент политехники, и не мой совсем, – вздохнула Рива. – А в город приехал оттого, что теперь до войска вступать собирается…

– М-да, до войска… – Дядя звякнул о шинквас очередной кружкой. – Ну, дай бог, офицером станет…

– Офицером? – вскинулась Рива. – А я… Я кто? Обычная жидовка из кнайпы! И потому всякий Зяма, у которого ничего нет, кроме пейсов, позволяет себе лапать меня при каждом удобном случае, а ты, дядечка только косишься по сторонам, чтоб никто ничего не сказал и не подумал!

– Тихо ты! Тихо… – замахал на неё полотенцем Мендель. – Всё будет хорошо. Я тебе обещаю…

Внезапно Шамес оборвал в самом начале свой коронный монолог и заглянул в полуоткрытую форточку. За окном пронеслось несколько автомобилей, где кроме пассажиров виднелись наваленные кучей чемоданы, а чуть позже следом прогрохотал военный грузовик в сопровождении уланского патруля.

– Так, похоже, эти уже из-под самой Варшавы, – протянул Шамес и повернулся к Риве: – Деточка, запомни: красота – это капитал и не для какого-то там мамзера[21]. Однако сейчас такое время, что нам следует сидеть тихо…