— Мне тоже надо отправляться домой и сообщить Кенту, — Моника поправила на плече ремешок сумочки, но осталась сидеть. — Даже не знаю, что тебе сейчас сказать, и из-за этого чувствую себя ужасно неловко.

— Я тоже.

— Наверное, надо пожелать тебе удачи.

— И тебе тоже.

Они все еще не расходились.

— А нам не придется встречаться еще раз?

— Поживем — увидим.

— Да… да, думаю, ты прав.

— Наверное, это неизбежно. Немного подумав, Моника спросила:

— Мы правильно поступаем, как ты думаешь, Том?

— Абсолютно.

— Да… абсолютно, — повторила она, словно стараясь убедить саму себя. — Тогда почему мне так не хочется ехать домой и признаваться во всем?

— Страшно, — ответил он.

— Да, наверное.

— Не очень-то все это весело, правда?

— Правда. Это просто ужасно.

— Я все время ощущаю это, с тех пор как вы вошли в мой кабинет, и, говоря по правде, будет большим облегчением не скрывать ничего больше. У меня в голове… такая кутерьма.

— Да… ладно…

— Вот она снова идет. — Руфь Бишоп направлялась к ним, неся белый бумажный пакет. Том наблюдал за ней.

— У тебя крепкая семья, Том? — спросила Моника, тоже не сводя глаз с Руфи.

— Да, очень.

Руфь Бишоп подошла к своей машине, подняла пакет так, чтобы его было видно, и прокричала:

— Я накупила их целую кучу! Теперь Дину лучше не задерживаться к ужину!

Том изобразил на лице подобие улыбки и слегка помахал рукой.

Моника сказала:

— Это хорошо, что у вас крепкая семья, иначе вам будет трудно выдержать это испытание. — Когда Руфь уехала, она добавила: — Мне действительно пора возвращаться. Очень хочется, чтобы этот день поскорее закончился.

— Удачи, — снова пожелал ей Том, — и спасибо за то, что пришла.

— Не за что.

В их расставании таилась какая-то печаль, печаль двух людей, чье прошлое настигло их, и которые — несмотря на отсутствие всякого влечения друг к другу — чувствовали, что неразрывно связаны теперь, и судьбы их в чем-то схожи. Она отправится к своей семье, а он — к своей. Обоим придется быть откровенными до конца, и это изменит всю их жизнь. Покидая стоянку и разъезжаясь в противоположные стороны, оба испытывали грустное сожаление, ведь у них даже не оставалось никаких нежных воспоминаний друг о друге, которые могли бы поддержать их в предстоящем кризисе.

Кент разговаривал по телефону, когда его мать вернулась домой. Он лежал, растянувшись на диване и поставив одну ногу на журнальный столик, второй качал в воздухе. Подбородком он упирался в грудь, а на лице Кента блуждала улыбка.

Проходя мимо него, Моника сказала:

— Убери-ка ногу.

Он положил ногу на ногу и невозмутимо продолжал беседу.

— Нет, я же говорю тебе, почти никогда. Так ты будешь меня учить?.. Нет. А где?.. Нет, у нас в школе не устраивали танцы. Пару раз у Бодри в доме были вечеринки с оркестрами и прочим, и он меня приглашал в гости, но мы только смотрели, как танцуют его старики, мы ведь были там младше всех… Приезд футбольной команды?.. А кто сказал, что по этому поводу надо плясать?..

Моника вышла из кухни, вытирая руки льняным полотенцем.

— Кент, мне надо поговорить с тобой. Не мог бы ты закончить беседу?

Прикрыв трубку ладонью, он ответил:

— Ма, я разговариваю с девушкой.

— Пожалуйста, заканчивай, — повторила она, выходя из комнаты.

Кент сказал в трубку:

— Извини, Челси. Я должен идти. Маме что-то потребовалось. Слушай, а ты попозже будешь дома?.. Может быть, я тогда перезвоню… Да, конечно. И ты тоже… Пока. — Он спрыгнул с дивана, захватив с собой переносную трубку телефона. — Эй, ма, — заходя на кухню и перебрасывая трубку из руки в руку, проговорил Кент, — что это такое важное, что я даже не смог договорить по телефону?

Моника зачем-то перекладывала фрукты в вазе белого стекла, меняя местами персики, бананы и яблоки.

— А кто эта девушка? — спросила она.

— Челси Гарднер.

Мать смотрела Кенту прямо в глаза, сжимая в руке зеленое яблоко, и взгляд ее был так серьезен, что он подумал, не случилось ли чего, может, она потеряла работу?

Он перестал подкидывать телефонную трубку и спросил:

— Мать, что с тобой?

Все еще держа в руке яблоко и не замечая этого, она предложила:

— Пойдем в комнату, Кент.

Он снова опустился на диван. Моника села в кресло, наклонившись, уперлась локтями в колени, продолжая крутить в руках яблоко.

— Кент, я собираюсь рассказать тебе о твоем отце. Он замер, внутри его все сжалось, как в те несколько секунд, когда он впервые нырял с большой высоты.

— О моем отце? — переспросил он, как будто впервые слышал это слово.

— Да, — ответила она, — ты был прав. Уже пора. Кент сделал глотательное движение и, не сводя глаз с матери, ухватился за телефонную трубку, как за спасательный круг.

— Хорошо.

— Кент, твой отец — Том Гарднер.

Он открыл рот и, казалось, не замечал этого.

— Том Гарднер? Ты имеешь в виду… мистера Гарднера, нашего директора?

— Да, — тихо ответила Моника и замолчала. Она перестала крутить в руках яблоко.

— Мистер Гарднер? — хрипло прошептал сын.

— Да.

— Но он… он отец Челси.

— Да, — повторила она, — это так.

Кент отвалился на спинку дивана, закрыл глаза, все еще сжимая в руке трубку так, что побелели ногти.

Мистер Гарднер, один из самых приятных людей из всех, кого он встречал, мистер Гарднер, с улыбкой на лице желающий им доброго утра в школьном коридоре, человек, который понравился Кенту, как только он его увидел, и из-за того, как он обращается со своими детьми, и из-за того, как — с чужими. Директор школы, которого он увидит в понедельник и в остальные дни до самого конца учебного года. И который вручит ему школьный аттестат.

Отец Челси.

Боже мой, ведь он поцеловал вчера Челси.

Эмоции захлестывали Кента. Его просто трясло, он испытывал настоящий шок. Он открыл глаза и как в тумане сквозь слезы увидел угол потолка.

— Я вчера после игры провожал Челси домой.

— Да, я знаю. Мы виделись с Томом пятнадцать минут назад. Он миг рассказал.

Кент выпрямился.

— Ты встречалась с мистером Гарднером? Ты… то есть он…

— Нет, он для меня ничего не значит, не считая того, то он твой отец. Мы виделись только для того, чтобы обсудить все это, как сообщить нашим семья, кем вы друг другу приходитесь. Только поэтому.