— Да, альтернатива именно в этом.
— В таком случае весь вопрос в ценностях. Что для тебя важнее?
Он длительное время молчал, упершись подбородком в грудь, ушел в себя и не замечал напряженного выражения надежды на лице жены.
— Я хотел бы испробовать и то и другое, — наконец сказал он, — думаю, что нам удастся. Я приму участие в выборах, и, если меня выберут, мы немедленно отправимся в Вашингтон. Когда наше судно прибудет в Нью-Йорк, я закуплю горное оборудование и пошлю его сюда. Я также попытаюсь нанять горных инженеров и отправить сюда для установки оборудования. По окончании сессии конгресса мы вернемся в Калифорнию и останемся там, как позволит время, чтобы понаблюдать за работами и ввести в действие систему.
Он с надеждой взглянул на нее:
— Как ты думаешь, Джесси, справимся ли мы, или я слишком честолюбив?
— Попытаемся, дорогой. Можем ли мы начать работать сейчас над ответом на это письмо?
— Нет, я слишком устал. Я хочу выспаться. Затем, в горах трудно следить за бегом времени, но, как мне кажется, прошел месяц с тех пор, как я обнял свою жену в последний раз.
— Всего месяц? — прошептала она. — А я сказала бы: год.
Весь следующий день они занимались составлением его демократической концепции свободного штата и ответов на вопросы, касающиеся Калифорнии. Завершив эту работу, он отправился на шахты, пообещав вернуться к Рождеству.
Опять Джесси осталась одна в своих комнатах с окнами, выходящими на Тихий океан. Рождество приближалось медленно; стояла сумрачная, ветреная погода, и ни Джесси, ни Лили не осмеливались выходить на улицу. Джесси зажигала полдюжины свечей в оловянных подсвечниках, которые Джон прислал из Сан-Франциско вместе с мебелью, и рассматривала картинки в иллюстрированной лондонской «Таймс». За два дня до праздника, когда она занималась таким делом, дверь ее комнаты вдруг распахнулась, в комнату брызнул дождь, и дверь тут же захлопнулась. Джесси рывком повернулась от огня и увидела Джона, прислонившегося к мокрой двери, запыхавшегося. Его сомбреро, лицо, туземный жакет были мокрыми, вода стекала с его высоких сапог, образуя лужицы на полу.
— Джесси, я не мог ждать. Я приехал из Сан-Хосе, чтобы приветствовать первую леди-сенаторшу из Калифорнии.
Она крикнула со своего места:
— Джон, тебя избрали!
— При первом же голосовании, — радовался он. — Я получил двадцать четыре голоса из тридцати шести. Уильям Гвин был выбран при третьей баллотировке. Мы отплываем в Нью-Йорк в Новый год.
Она вскочила с кресла, подбежала к нему, бросилась в его объятия и радостно поцеловала.
— Ты намокнешь, — смеялся он. — Я просто здесь, чтобы не натащить в комнату воды.
— Сбрось с себя одежду прямо у двери и иди к камину, согрейся у огня. Я сбегаю за сухой одеждой. Ты, наверное, устал. Ведь до Сан-Хосе семьдесят миль.
После радостного ужина с хлебом, кофе, холодной говядиной и бутылкой шампанского в ознаменование победы они растянулись на теплой медвежьей шкуре, упершись в нее локтями; плясавшее в камине пламя освещало их возбужденные лица.
— Мой дорогой, — шептала она, — каким счастливым будет для меня день, когда я увижу тебя в сенате! Я займу то же самое место на галерее посетителей, куда меня впервые посадил отец, чтобы послушать его выступление, а мне было тогда всего восемь лет.
— Для меня счастливый день будет тогда, — присоединился к ней муж, — когда увижу, как Мейли подает тебе утром чай в постель.
Позже в мерцании тлевших в камине углей они уснули на шкуре. На рассвете после чашки горячего кофе Джесси обняла мужа, и он снова уехал в Сан-Хосе.
В приподнятом настроении она послала Грегорио срубить вечнозеленое дерево на холмах над заливом и поставить его в жилой комнате. Не имея рождественских украшений, она перебрала свое имущество и нашла немного оловянной фольги, скатала из нее мягкие шарики и подвязала их к концам веток. Оловянные подсвечники она закрепила на более толстых сучках, а затем вставила в подсвечники красные и желтые свечи. Открыв для ланча банку сардин, она попросила Грегорио вырезать из жести различные фигурки, сделать в них отверстия. Потом попросила его собрать обрезки металла около строящегося отеля, который был подведен под крышу. Грегорио сделал из этого металла звезды и полумесяцы, а Джесси покрасила их синей и красной краской, перед тем как повесить на дерево.
Джон вернулся в канун Рождества с подарками для всех: для дочери он привез прекрасную куклу из Китая, для Джесси — мягкую красную кашемировую шаль и первую коробку изготовленных в Калифорнии конфет.
Полная хлопот неделя между Рождеством и Новым годом была волнующей. Джон искал агентов для работы на шахтах. Из Марипозы пришли индейцы саноранс и забрали свою половину золота. Джесси занялась упаковкой имущества, нужно было сдать на хранение мебель, которая потребуется для дома в Марипозе, когда они вернутся туда и построят его. Она прошлась в последний раз по комнатам, вспомнила с горечью, каким неясным было будущее, когда они приехали сюда пять месяцев назад.
Пароход «Орегон» вошел в гавань Монтерея в ночь на Новый год, сделав залп из орудий, чтобы известить пассажиров на берегу. Под проливным, невиданной силы дождем они добрались в сопровождении Грегорио и другого индейского боя, которые несли их багаж, до береговой линии по улицам, превратившимся в грязевые потоки. Джон посадил Джесси в весельную лодку, Грегорио нес Лили. Два индейских парня везли их в лодке под дождем в кромешной тьме.
— Не плачь так горько, Грегорио, — пошутила Джесси, — ты зальешь лодку. Обещаю, скоро вернемся.
Вновь взобралась она по веревочной лестнице, раскачиваясь из стороны в сторону под порывами ветра с дождем. Пароход «Орегон» причалил в Мазатлане пополнить запасы угля. Консул Паррот, сражавшийся бок о бок с полковником Фремонтом и Калифорнийским батальоном, поднялся на борт и пригласил их в свой мексиканский дом на обед. У побережья Мексики стояла теплая погода, и Джесси сочла, что ее одежда для Монтерея слишком тяжела. Роясь в своих мешках, она нашла подходящий для ее шерстяной юбки белый жакет со сборками.
Вечером, ко времени возвращения на судно, похолодало. Джесси слишком поздно поняла, что допустила серьезную ошибку: возобновился кашель, приковавший ее к постели на весь остальной путь до Панамы.
Джон также лежал на спине, вытянувшись, его левую сторону и обмороженную ногу сковал ревматизм. Их обоих сняли с судна на носилках, бледная от тревоги Лили наблюдала за ними. Вновь на помощь Джесси пришла мадам Арс. Она взяла семейство Фремонт в свой дом и разместила в той же самой спальне, которую занимала Джесси восемь месяцев назад. Мадам Арс и ее прислуга уделяли все свое время уходу за больной парой, скрывая от них тот факт, что и Лили слегла, заразившись местной малярией, и была не в лучшем состоянии, чем ее родители.
Они намеревались сесть на судно, отплывающее от Чагреса через пять дней после высадки в Панама-Сити. Но эти планы поломались: они пролежали целый месяц в гамаках в доме мадам Арс. К концу месяца Джон смог, прихрамывая, ходить по комнате, а температура у Джесси приближалась к нормальной. Джон Л. Стефанс, строивший Панамскую железную дорогу, регулярно во второй половине дня навещал их, бормоча:
— Я пришел, чтобы забрать от вас мой озноб.
Когда оставалось совсем немного дней, чтобы успеть попасть на очередной пароход, отплывавший в Нью-Йорк, Джесси доказывала, что она вполне окрепла для поездки. Джон, хромая, выбрался из комнаты и пошел на военный корабль Соединенных Штатов, стоявший в гавани. Вернувшись, он сообщил:
— Мы можем выйти утром. Мне дали корабельный гамак, мы сделаем навес для защиты от солнца и найдем индейцев-носильщиков, они перенесут тебя через перешеек.
На следующее утро Джон Стефанс привел четырех лучших индейцев-носильщиков. Джесси уложили в морской гамак. Мадам Арс подложила ей под голову красивую шелковую подушку, обшитую кружевами, и набила пришитые к гамаку карманы носовыми платками и флаконами с одеколоном. Джон и Лили ехали на мулах. Лили поправлялась, но во время малярии пришлось обрить ее голову, лицо девочки оставалось напряженным и бледным. Джесси была поражена, увидев дочь, но вялая Лили заверила ее, что чувствует себя хорошо и вполне способна проехать на муле до Горгоны. Когда индейские носильщики проходили по улицам Панамы, местные жители выходили из домов, глазея на странный кортеж.
