Военный прокурор отклонил этот вопрос. Джон повернулся, долго смотрел на свою жену, затем подошел ближе к барьеру:

— Когда я послал первое вежливое письмо, в котором отказывался принять решение до того, как будет улажен вопрос о рангах, не сказали ли вы, что человек, доставивший вам письмо, вам незнаком?

— Не помню, что так сказал.

— Тогда позвольте зачитать это из вашего собственного показания.

Зачитав соответствующую выдержку из показаний генерала Кирни, Джон продолжал:

— Это письмо было принесено вам в вашу штаб-квартиру Кристофером Карсоном. Разве вы не провели много недель в пути с Китом Карсоном как проводником?

— Мистер Карсон служил нашим проводником.

— Тогда как вы могли не узнать его через несколько недель, когда он принес письмо?

— С человеком, принесшим письмо, я не был знаком.

Джон Фремонт вызвал к стойке Кита Карсона. Джесси обменялась с ним мимолетной улыбкой, когда он шел по центральному проходу. После того как Карсон принес присягу, Джон спросил:

— Приняли ли вы от меня 17 января 1847 года письмо к генералу Кирни, в котором говорилось, что, пока генерал Кирни и коммодор Стоктон не уладят между собой вопрос о ранге, в чем и состояла, по моему мнению, причина возникших трудностей, я должен докладывать и получать приказы, как и ранее, от коммодора?

— Я доставил это письмо генералу Кирни.

— Узнал ли он вас?

— Узнал ли меня? — спросил ошеломленный Карсон.

— Знал ли он, что вы — Кристофер Карсон?

— Мы вместе прошли по тропе. Как он мог не узнать меня?

— Спасибо, мистер Карсон. Я хотел бы вновь пригласить к барьеру генерала Кирни.

— Генерал Кирни, разве вы не информировали офицеров вашего штаба немедленно после моего отказа 17 января, что намерены арестовать меня?

— Я мог упомянуть об этом.

— Когда вы уведомили меня, что меня должны арестовать? Не было ли это 16 августа, через шесть месяцев, когда мы дошли до форта Ливенуорт?

— Вас арестовали в форте Ливенуорт.

— Дали ли вы мне какую-либо возможность собрать материалы для защиты в Калифорнии? Имел ли я возможность информировать моих свидетелей, что они потребуются мне в Вашингтоне в военно-полевом суде?

— Вы были уведомлены в надлежащее время о вашем аресте в форте Ливенуорт.

— Когда вы приказали мне вернуться в Вашингтон, не отказали ли вы мне в праве поехать в Сан-Франциско и собрать мои дневники, рисунки, карты и образцы третьей экспедиции?

— Это государственная собственность, которую нельзя доверить офицеру, нарушившему свой долг.

— Разве вы не отказали в разрешении перебросить мой батальон в Мексику для службы под началом генерала Тейлора, несмотря на то что генерал Скотт просил вас предоставить такую привилегию?

— Мне ничего не известно о таком совете со стороны генерала Скотта.

— Когда я попросил разрешения возвратиться по новой дороге, чтобы закончить составление карт для Топографического корпуса, разве вы не обязали меня шагать за вашей армией под охраной мормонского батальона?

— Вы шагали за мормонским батальоном.

— Последний вопрос, генерал Кирни. Разве вы не пытались воспрепятствовать лейтенанту Джиллеспаю и гардемаринам Билю и Маклейну выехать из Калифорнии, хотя их давно ждали в Вашингтоне?

— У меня нет власти над морскими офицерами.

— Но разве вы не посещали коммодора Шубрика и не просили его, чтобы этим людям не был разрешен переход по суше?

— Я информировал коммодора Шубрика, что не считаю лейтенанта Джиллеспая ответственным человеком, который может свободно разгуливать по Калифорнии.

Пробило четыре часа. Суд прервал свою работу до следующего дня. Джесси сидела счастливая, благодушно ожидая, когда мужчины соберут свои бумаги и пойдут вместе с нею к экипажу.

Она чувствовала: процесс позади, каждому ясно, что генерал Кирни безосновательно изменил позицию, решил принять на себя командование, известив до этого всех, что командующим был коммодор Стоктон; что Джон мог вполне не осознать такое изменение, поскольку не было приказов; он был прав, отказываясь решать, кто из старших офицеров был главнокомандующим в Калифорнии. Мотивы и поведение генерала Кирни предстали в худом свете, он явно превысил свою власть в Калифорнии, а на суде продемонстрировал мстительность к низшему по чину офицеру, подорвавшему его показания.

Рано утром, работая в архивах военного департамента, она увидела первоначальный доклад, который генерал Стефан Уоттс Кирни представил в порядке обвинения против полковника Джона Фремонта. Оцепенев, она поняла, что в докладе были вовсе не те обвинения, которые были оглашены в суде, что окончательный список был составлен военным департаментом. Все стало ясным.

Уверенность, не покидавшая Джесси накануне, испарилась. Процесс вовсе не окончился, их уверенность оказалась обманом. Поскольку военный департамент расширил список обвинений, подобрал состав судей и вел процесс в соответствии с собственными потребностями, что бы ни говорил Джон, это ни в коей мере не изменило бы приговор. Он был предрешен.

Она не сказала никому о своем открытии, а сделала веселый вид и даже пыталась шутить в карете, когда за ней заехал отец. Ощущение надвигающегося несчастья усилилось у нее в течение дня, когда она увидела, что судьи настойчиво выносят решения, направленные против мужа: они отказали в показаниях коммодору Стоктону на том основании, что он был командующим в Калифорнии; отклонили принятие в качестве доказательства докладов секретаря военно-морского флота и секретаря собственного армейского ведомства, в которых восхвалялись действия Джона по завоеванию Калифорнии; отказались вызвать к барьеру лейтенанта Эмори и полковника Кука для показаний, являются ли они авторами анонимных писем, появившихся в печати накануне процесса; более того, суд отказал Джону в его желании представить материал, доказывавший, что генерал Кирни использовал свое влияние, чтобы задержать на Тихоокеанском побережье всех военно-морских офицеров, сочувствующих ответчику; отказался принимать любой материал, который мог подорвать веру к генералу Кирни как свидетелю.

Суд, который до этого момента протекал спокойно, вылился в нескончаемую череду пререканий. То и дело предлагалось освободить зал, Джесси и зрители были вынуждены ожидать подолгу в вестибюле, а вернувшись в зал, услышать:

— Суд не может подвергнуть расследованию отказ генерала Кирни предоставить полковнику Фремонту… суд не может расследовать приказ, данный полковнику Фремонту в форте Ливенуорт… суд прочитал представленные документы и находит, что они не имеют отношения к разбираемому делу… суд решает, что возражения полковника Фремонта относительно курса, которому нужно следовать, не могут быть приняты…

Проработав пять часов с Джоном, отцом и зятем над бумагой, доказывающей, что некоторые доводы могут быть приняты, она лежала, не смыкая глаз до рассвета, затем выехала в военный и военно-морской департаменты за документами, подкрепляющими их доводы, чтобы потом услышать заявления суда, что их материал отклоняется как не имеющий отношения к делу и неприемлемый, выходила из зала суда, когда его отлучали от публики, стояла на сквозняке в фойе, ожидая, когда откроют двери, чтобы выслушать новое направленное против них решение.

Она больше не могла уверять мужа, что все кончится хорошо, и Джон продолжать такую игру также не мог. Лишь Уильям Карей Джонс настаивал, что они имеют дело с непредвзятым судом, хотя судьи почти ни разу не согласились с его толкованием закона о доказательствах. Они работали очень много, мало спали, мало ели, поддерживая силы черным кофе. По мере углубления чувства опустошенности и несправедливости их нервы стали сдавать. Джесси похудела, ее вес не достигал и пятидесяти килограммов. Она боялась за мужа, заметив провалившиеся глаза преследуемого и гонимого человека. Это было плохо тем, что наносило ущерб делу.

Пытаясь успокоить его, она ссылалась на нравственность судей, хотя знала, что через час решение суда опровергнет ее уверения и они возмутятся, узнав, что вопросы прокурора к генералу Кирни написаны собственноручно генералом.