— Мы выстроим со стороны моря стеклянную веранду: она прикроет нас от ветра, и мы сможем спокойно наблюдать за кораблями в любое время года. На краю утеса поставим летний домик для теплой погоды. Мы доставим сюда краску и обои, и через несколько недель ты не узнаешь его.
В течение месяца она с необычайным усердием переделывала и обставляла дом; с трех сторон он был окружен стеклянной верандой, где были размещены шезлонги и письменные столики; вдвое расширена гостиная, одну ее стену занял камин, выложенный из местного камня. Были проложены дорожки, обсаженные розами и фуксиями, а Джон тем временем выстроил конюшню и сарай для карет. Она понимала, что нерасчетливо покупать новую мебель, ковры, драпировки, когда у нее столько прекрасных вещей в «Белом доме», но им придется проводить многие месяцы на шахтах, и ей не хотелось нарушать заведенный там порядок.
Когда детские спальни были оклеены обоями и устланы коврами, она отправила послание в Марипозу. Ирландская Роза и Исаак благополучно доставили двух мальчиков и Лили.
Прошло девять лет с тех пор, как она спускалась по веревочной лестнице с борта парохода «Панама», а затем ее несли на руках по мелководью. Тогда лишь несколько грубых зданий окружали площадь Портсмут; ныне же Сан-Франциско стал городом, с рядами хорошо построенных домов, с процветающей деловой частью и небольшими фабриками на окраинах. Гавань была забита судами, прибывшими из стран Востока, а дилижансы и конные повозки доставляли переселенцев и почту через горы и равнины за тринадцать дней из Нью-Йорка и за десять — из Сент-Луиса. Телеграф Сэмюэла Морзе был протянут до Сан-Франциско; по Маркет-стрит ходил городской локомотив, к Гарнизонной площади людей доставляли омнибусы, а в деловой части города работала конка. Был основан литературный журнал «Голден эра» в противовес бостонскому «Атлантик монсли». Лучшие актеры включали Сан-Франциско в свои турне; полный сезон работал оперный театр.
Джесси любовалась Сан-Франциско: город был молодым и полным сил, он как бы каждый день вновь рождался. Ее большая гостиная и остекленная веранда с видом на пролив, океан и залив превратились в первый литературный и политический салон Сан-Франциско. После смерти отца у нее не было желания вернуться на Восток. Детям нравился Блэк-Пойнт, они нашли друзей среди поселенцев у пролива и целыми часами бродили по дюнам и пляжу. В туманную погоду низким дружественным тоном гудел колокол, луч, обмахивающий горизонт, напоминал ей маяк у Сиасконсета.
Ей исполнилось тридцать четыре года, молодость прошла, но зрелость придала ей свою особую красоту. Ее карие глаза, казалось, потемнели и стали более сочувственными; очертания губ скорее говорили о желании понять, чем о решимости. В проборе показались первые седые волосы. Удлиненный овал лица слегка округлился. Произошли перемены и в ее характере: он стал более ровным и спокойным. Она была готова выждать, дать судьбе возможность пройти свою половину пути. Она примирилась с тем фактом, что их профессиональная карьера, подобно супружеству, обладает своим ритмом: то движется медленно, погружаясь в болото мелкой деятельности, то рвется вперед, к важным свершениям. У нее пропало желание все время рваться вперед; надо уметь восстановить силы, оценить сделанное, подумать о перспективе.
Однако, мужая, она не чувствовала себя старше по сравнению с тем днем, когда отправилась в дом миссис Криттенден получить благословение. Внешние аспекты ее жизни могли немного выветриться, кое-где разойтись по швам, но чудо ее супружества не увядало. Даже по прошествии семнадцати лет семейной жизни ее по-прежнему волновало физическое присутствие Джона. Прикосновение его руки, его поцелуй, его объятия были столь же магически радостны и приятны, как в те первые недели их медового месяца в доме на Си-стрит. В Марипозе она была вынуждена пользоваться двуспальной кроватью, изготовленной в Новой Англии и хранившейся все эти годы в Монтерее. Теперь же в Сан-Франциско она купила большую кровать из дерева черешни, похожую на ту, которая у них была в Сент-Луисе, и на этой кровати в прохладные ночи они вслушивались в звуки колокола, подающего сигналы судам в тумане, в мягкий накат волн к подножию скалы, размышляли о своих планах.
После почти двадцати лет супружества, пяти беременностей ее чувства к мужу оставались такими же сильными, как в первые дни. До встречи с Джоном она полагала, что брак — это бремя, которое несет женщина, чтобы рожать детей и ублажать мужа. Респектабельная жена и думать не может о каких-либо свершениях. С момента встречи с Фремонтом Джесси осознала, что это ложь; это оказалось ложью в восторженные дни медового месяца; и сегодня, более чем когда-либо, это ложь. Летят годы, стареет мир, но доброе супружество не увядает.
И сейчас, в утро нового 1857 года, она лежала рядом с мужем, прислушиваясь к его ровному дыханию, размышляя над загадкой Джона Фремонта, которую она так и не разгадала: она ощущала его одиночество, стремление к чему-то неизвестному — последний скрытый бастион самообороны. Его жизнь скатилась с возвышенных высот к обыденной рутине; его рассудок мечтал о беспокойной экспедиции, но его походы ограничивались Марипозой, Словно сквозь туман она замечала его стремление к свершениям, величайшему моменту в его жизни, когда он совершил невозможное и перевалил через горы Сьерры. В ее любви соединились жалость и сочувствие к мучившему его неистребимому желанию, которое влекло его вперед и лишало дома с негасимым огнем. Как бы ни складывалась судьба Джона, он не может обрести покой: всю свою жизнь он будет добиваться признания своих заслуг, будет гоним призраками, жертвой которых стал его не уверенный в себе ум.
Самой себе она признавалась, что в будущем обязательно что-нибудь случится: маловероятно, чтобы они спокойно провели остаток жизни; такое не отвечало ни их характеру, ни особенностям времени. Даже здесь, в ее милом и уединенном доме, отдаленном на несколько тысяч миль от эпицентра спора о рабстве, они оказались втянутыми в борьбу, целью которой было отделение Калифорнии от Союза в случае сецессии.
Их соратником в борьбе против возраставшего числа сторонников рабства в Калифорнии был преподобный Томас Старр Кинг. Бывший священник церкви Холлис-стрит в Бостоне, Кинг приехал в Сан-Франциско и стал пастором Объединенной церкви Христа. Страстный борец за свободу, он обладал обширными знаниями и был способен заговорить аудиторию; он был сравнительно молод, худощав, с гладким подбородком и рыжими волосами, свисавшими на плечи, с открытым, вызывающим уважение лицом и большими горящими глазами. Джесси и Кинг подружились. Между ними было много общего: любовь к свободе, книгам и писанию, волнующему развитию идей. Они расходились в одном — в отношении к Сан-Франциско. Кинг как ребенок недоумевал, почему в пограничных районах, где дома, казалось, разбежались врассыпную вверх и вниз по склонам, отсутствует гармония. Удивлялся он и множеству китайцев на улицах.
Однажды в воскресенье он пожаловался, что у него нет возможности завершить свою работу, поскольку в Сан-Франциско считают, что можно постучать к нему в дверь и всю остальную часть дня провести в дискуссии о политике или религии.
— Я даже не могу выкроить достаточно времени и уединиться, чтобы написать свои проповеди, миссис Фремонт. Мне ничего не остается, как взять карандаш и бумагу и спрятаться в дюнах.
— А почему бы вам не воспользоваться летним домиком, который мы построили на скале? — спросила Джесси. — Ведь никто не узнает, что вы там работаете.
Он охотно согласился. Каждый день после полудня он приезжал со своими бумагами, усаживался в беседке, читал, изучал и писал статьи, публиковавшиеся в журналах «Транскрипт» и «Атлантик мансли». К вечеру он поднимался по тропе, его светлые волосы трепал ветер, а худое тело раскачивалось в такт шагам. За чаем он читал Джесси проповеди, статьи и написанные им рассказы, интересовался ее мнением, взволнованно защищал написанное, а на следующий день включал в свой текст многие ее соображения. Однажды он походя упомянул Брет Гарта.
