Велика была радость г-жи Эванхелиста, когда она услышала слова Поля, сказанные от всего сердца, и заглянула в прозрачную лазурь его глаз, — ни в его взгляде, ни в выражении его лица нельзя было заметить никакой задней мысли. Она упрекала себя за те колючие слова, какими позволила себе пришпорить Поля; упиваясь победой, она решила в будущем установить мир и согласие. Обычным своим спокойным тоном, придав своим глазам обаятельное выражение мягкого дружелюбия, она обратилась к Полю:

— Я могла бы сказать то же самое. Я погорячилась, мой мальчик, но ведь это не со зла. Что поделаешь — испанская кровь! Оставайтесь всегда таким, как сейчас, — добрым, как ангел; забудьте мои необдуманные слова и дайте мне руку.

Поль был смущен, чувствовал себя бесконечно виноватым; он обнял г-жу Эванхелиста.

— Милый Поль, — сказала она растроганно, — почему эти крючкотворы не уладили дело без нас, раз все можно было так хорошо уладить!

— Зато я увидел, — ответил Поль, — как вы великодушны и благородны.

— О да, Поль! — воскликнула Натали, пожимая ему руку.

— Нам нужно еще, мой мальчик, поговорить о кое-каких мелочах, — сказала г-жа Эванхелиста. — Многие придают большое значение пустякам, но мы с дочерью стоим выше их. Натали не нуждается в бриллиантах, я отдаю ей свои.

— Ах, маменька, неужели вы думаете, что я возьму их? — воскликнула Натали.

— Да, дитя мое, ведь это — одно из условий контракта.

— Но я не хочу, не согласна тогда выходить замуж! — возмутилась Натали. — Пусть эти драгоценности останутся у вас; ведь для отца было таким удовольствием дарить их вам. Как может Поль требовать…

— Помолчи, девочка, — сказала мать, глаза которой наполнились слезами. — За свое неумение вести дела мне придется поплатиться еще большим…

— Чем же?

— Придется продать наш особняк, чтобы уплатить тебе свой долг.

— Разве вы что-нибудь должны мне? Ведь я обязана вам всей жизнью! Я ваша вечная должница! Если ради моего замужества вам придется принести в жертву хоть самую малость, — я замуж не выйду, так и знайте!

— Дитя!

— Милая Натали, — сказал Поль, — поймите, что никто из нас не требует никаких жертв ни я, ни вы, ни ваша мать; они нужны нашим будущим детям…

— А если я не пойду за вас? — перебила она.

— Значит, вы не любите меня? — воскликнул Поль.

— Перестань, глупенькая! Ты думаешь, что брачный контракт — все равно что карточный домик, на который стоит только дунуть — и конец? Глупышка, ты даже не знаешь, каких трудов стоило уладить вопрос о майорате для твоего первенца! Так не создавай же для нас новых помех.

— Но зачем разорять маменьку? — спросила Натали, взглянув на Поля.

— А зачем вы так богаты? — возразил он, улыбаясь.

— Перестаньте спорить, дети, ведь вы еще не поженились, — сказала г-жа Эванхелиста. — Слушайте, Поль, Натали не нуждается ни в свадебных подарках, ни в нарядах, ни в драгоценностях. У нее и так всего довольно. Чем тратиться на подношения, лучше приберечь деньги на кое-какие роскошества в домашней жизни. Какая глупость, какое мещанство — выбрасывать сотню тысяч франков на подарки, от которых вскоре не останется ничего, кроме шкатулки, подбитой белым атласом! Напротив, пять тысяч франков в год на наряды избавят молодую женщину от целой кучи забот; тогда этих ста тысяч хватит на всю жизнь. Наконец деньги, сбереженные на свадебных подарках, пригодятся вам, чтоб заново отделать ваш парижский дом. А весной мы переедем в Ланстрак, так как за зиму Солона ликвидирует мои дела.

— Все складывается как нельзя лучше, — сказал Поль, чувствуя себя на верху блаженства.

— Значит, я поеду в Париж! — обрадовалась Натали, да так, что если бы де Марсе мог ее слышать, он бы не на шутку испугался.

— Что ж, — сказал Поль, — тогда я напишу де Марсе, чтобы он взял на всю зиму ложу у Итальянцев и ложу в Опере.

— Какой вы милый! Я не решалась просить вас об этом! — воскликнула Натали — Право же, быть замужем очень приятно, если мужья умеют угадывать желания своих жен.

— А как же иначе? — сказал Поль. — Однако уже полночь, пора домой.

— Что так рано? Посидите еще! — сказала г-жа Эванхелиста тем ласковым тоном, к которому мужчины столь чувствительны.

Расстались они в наилучших отношениях, соблюдая самую утонченную предупредительность; однако спор, возникший из-за материальных интересов, посеял в душе у будущих зятя и тещи семена недоверия и враждебности, готовые прорасти под влиянием пылкого гнева или разгоряченного самолюбия. Подобные препирательства при заключении брачного контракта, связанные С приданым и дарственными записями, уже зарождают неприязнь почти во всех семьях; здесь действуют и самолюбие, и оскорбленные чувства, и досада, что приходится идти на жертвы, и стремление по возможности их уменьшить. Во всяком споре одна из сторон неизбежно одерживает победу, другая — терпит поражение. Родители как жениха, так и невесты стремятся заключить сделку с выгодой для себя; с их точки зрения, это чисто коммерческий вопрос, где налицо те же хитрости, барыши и убытки, что и во всякой торговле. По большей части в такие споры посвящен только муж; новобрачная же, подобно Натали, остается непричастной к этим соглашениям, от которых, однако, зависит, будет ли она богата или бедна.

По дороге домой Поль думал о том, что благодаря опытному нотариусу почти все его состояние вне всякой опасности. Если г-жа Эванхелиста будет жить вместе С дочерью, можно будет расходовать свыше ста тысяч франков в год; таким образом, его надежды на беззаботную жизнь были близки к осуществлению.

«Моя будущая теща, по-видимому, очень добрая женщина, — думал он, все еще находясь под впечатлением притворной ласковости, посредством которой г-жа Эванхелиста старалась рассеять облачко, навеянное спором. — Матиас ошибается. Странный, однако, народ нотариусы, они все истолковывают в дурную сторону. Всему виной этот вздорный Солонэ, хоть он и корчит из себя умника».

Меж тем как Поль, ложась спать, перебирал в уме все победы, одержанные им, как ему казалось в этот вечер, г-жа Эванхелиста, в свою очередь, чувствовала себя победительницей.

— Ну что, маменька, ты довольна? — спросила Натали, провожая мать в спальню.

— Да, душенька, — ответила ей мать, — все вышло так, как мне хотелось, и у меня с души свалилась тяжесть, которая так томила меня сегодня утром. Поль, в сущности, добряк. Милый мальчик! Конечно, мы постараемся, чтобы ему хорошо жилось. Ты дашь ему счастье, а я займусь его политической карьерой… Я хорошо знаю испанского посланника, могу возобновить и другие свои знакомства. О, скоро мы установим связи с самыми влиятельными людьми, все будет к нашим услугам. Вы станете веселиться, милые дети, а мой удел — честолюбие, которое скрашивает остаток жизни. Итак, не пугайся, что я хочу продать наш дом; неужели ты думаешь, что мы еще вернемся в Бордо? В Ланстрак — пожалуйста! Но зиму будем каждый год проводить в Париже, где отныне сосредоточены наши истинные интересы. Ну что, Натали, ведь нетрудно было исполнить то, о чем я тебя просила?

— Было как-то стыдно, маменька.

— Солонэ советует мне обратить в пожизненную ренту деньги, вырученные за дом, — сказала г-жа Эванхелиста, — но я поступлю иначе, потому что хочу, чтобы все мое состояние, до последнего гроша, досталось тебе.

— Я видела, что вы все очень рассержены, — заметила Натали. — Каким же образом буря утихла?

— Я предложила им свои бриллианты, — ответила мать. — Солонэ был прав! Как искусно провел он все дело! Принеси мой ларчик, Натали. Я никогда не задумывалась над тем, сколько стоят мои драгоценности. Как глупо, что я оценила их всего в сто тысяч франков! Разве госпожа де Жиас не говорила, что одни только серьги и ожерелье, подаренные мне в день свадьбы твоим отцом, стоят по крайней мере сто тысяч? Твой отец был так щедр! А наш семейный алмаз «Дискрето»[3], подаренный Филиппом II герцогу Альбе и завещанный мне теткою, был когда-то оценен, насколько я помню, в четыре тысячи квадруплей.