В исстрадавшейся его душе возникло вдруг реальное чувство гармонии, справедливости и добра, человеческого достоинства, которое попиралось в течение столетий и которое будет возвращено всем угнетенным, полного равенства и всеобщего доброжелательства, которые утвердятся в конце концов на земле. Чувство это ослепило его подобно молнии. Вспышка осветила лица товарищей, рядом с которыми он сражался в эти трагические дни и которых больше нет в живых, бесконечно близкие ему лица детей и Сони. Вслед за тем вновь возникли страшные физиономии провокаторов и душителей из числа наемников Носке.
VII
Но гвардия наемников не насытилась еще кровью расстрелянных и убитых. Ей нужны были завершающие жертвы. Ей нужны были Карл Либкнехт и Роза Люксембург.
Некий Штадлер, вернувшийся из русского плена ярым ненавистником большевизма, принялся искоренять то, что именовалось большевизмом немецким. В эту колонку версталось все, что хотя бы отдаленно напоминало революцию.
Заручившись поддержкой сверхмагнатов Германии, Штадлер развил бурную деятельность. Стиннесы, Тиссены, все сверхбогачи, выслушивая и одобряя зверские его планы, выкладывали, не скупясь, деньги на подавление революции. Германия будет недостойна своего имени, заявил один из магнатов, если для такого дела не выделит нужных средств. В голодавшей стране изымались огромные суммы из сейфов богачей для борьбы с революцией.
По всем закоулкам столицы рыскали сыщики и агенты разведки, стараясь напасть на след руководителей коммунистов.
В ночь, когда гвардейская кавалерийская дивизия вошла в Берлин, чтобы довершить расправу, начальник ее штаба майор Пабст приказал разыскать спартаковских вожаков во что бы то ни стало.
Штадлер явился к Пабсту и стал развивать перед ним истребительные идеи; тот пожал ему руку и заявил, что делу, которым занимается Штадлер, дивизия тоже готова посвятить себя целиком.
В трагической истории Германии, начавшей всемирную бойню, оставалось лишь довести до конца расправу, которую начали Носке и Эберт.
В своих обращениях Штадлер первый пустил в оборот слово, которому суждено было сыграть в жизни человечества зловещую роль, — национал-социализм.
Идеям, связанным с этим словом, некоторое время предстояло оставаться достоянием меньшинства. Спустя четырнадцать лет они овладели Германией, и вся она покрылась густой сетью лагерей и мест пыток.
VIII
Статья «Вопреки всему!» была написала Либкнехтом и должна была появиться в ближайшем номере «Роте фане». Статья Розы «Порядок царит в Берлине!» уже появилась сегодня. Связной доставил им свежий номер газеты, которую продолжали выпускать мужественные сотрудники, и унес с собой материал Либкнехта.
Прежде чем сесть опять за работу, можно было позволить себе небольшую передышку. Вместо этого возобновился бесстрашный спор о том, что оба познали на тяжкой опыте: что ошибочно и преходяще, а что сохранит свое величие во времени.
В наружную дверь позвонили. В квартире все замерло. Хозяева открыли дверь не сразу. Звонок повторился, на этот раз условленным способом. Явился Вильгельм Пик.
Приход его несколько разрядил обстановку невыносимой напряженности, царившую в комнате Карла и Розы. Оба слушали рассказ о событиях в городе и словно отключились от всего другого.
Но тут снова раздался грубый, нетерпеливый звонок. Потом позвонили несколько раз подряд, и водворилась мертвая тишина.
— Тут должен быть черный ход, — предположил Пик.
— Можно не беспокоиться: квартира наверняка обложена, — с неподражаемым хладнокровием заметила Роза.
Она кинула испытующий взгляд на Карла; все их споры отошли, она видела перед собой соратника, рыцаря идеи, которой оба себя посвятили, верного друга. Карл, бледный от ожидания, готов был, как и она, встретить неминуемое лицом к лицу.
В комнату ворвалась банда солдат.
— Ага, вот где они! Смотрите-ка, славно устроились!.. Эй вы, собирайтесь! Пришел ваш час!
Один из них схватил было Розу за руку. Либкнехт гневно сказал:
— А ну-ка, повежливее, господа!
— Ах, вот как?! Вот ты первый и выметешься отсюда!
Либкнехта поволокли к выходу. Его грубо подталкивали со всех сторон и втолкнули в машину. Туда же втолкнули Розу и Пика.
Возле кабачка, превращенного в их штаб, машина сделала остановку. Арестованных потащили туда. Но там приказали везти их дальше.
Их привезли к гостинице «Эден» у Ангальтского вокзала. Машина резко остановилась; арестованных вытолкнули из нее и с шумом и криками повели вверх по лестнице.
Во всем, что делалось, ощущался садизм людей, опьяненных кровью. Убийцы знали, кого захватили, их прямо распирало от гордости. Они подсчитывали уже свои барыши.
В фешенебельном номере сидел Пабст со своими помощниками. Взглянув на задержанных, он произнес:
— Это именно те, кто нам нужен.
Пика он не знал, зато двух других узнал сразу.
Он тянул: опрашивал одного и другого, не интересуясь третьим. Он упивался тем, что его люди сумели доставить сюда живыми самых что ни на есть важных деятелей революции.
…Пройдет час-другой, и с обоими будет покончено. Утром берлинцам сообщат, будто при попытке к бегству был застрелен один, а другая подверглась линчеванию возмущенной толпы, обступившей машину.
Берлин спал и не догадывался о зверской расправе банды Пабста.
Германия спала, чтобы в неслыханных страданиях провести затем двадцать шесть лет изменчивой и мучительной жизни. Многого она еще не предвидела: ни того, что ее ожидает безумие фашизма, ни того, что она на долгие годы станет проклятием человечества.
В ночь на пятнадцатое января тысяча девятьсот девятнадцатого года Германия подписывала себе страшный приговор на долгие времена.
А два великих ее борца, Карл Либкнехт и Роза Люксембург, мужественно и гордо встретившие свой последний час, погибали в ту ночь с убеждением, что дело их жизни будет продолжено другими и даст на немецкой земле величайшие всходы.
