Фундамент по имени Лука Шармаль. Превосходный, высокохудожественный, очень полезный для психического здоровья образ. Сегодня, вне сомнений, удачный день.

«Почему Помпилия?» – спросил банкир сам себя. И ответил: у нас нет предубеждений. Мы готовы сотрудничать с любым, кто предложит лучшие условия. Дано: помпилианцы ближе всех подобрались к тайне пассажирского колланта. Варианты решений: тянуть время? Ждать до последнего, пока служба безопасности Великой Помпилии сама выйдет на Луку Шармаля? Проигрышная позиция. Нет, господа сенаторы, это не вы раскрыли наш секрет и грозитесь вывести нас на чистую воду – мы сами обратились к вам с деловым предложением.

Нам и выдвигать условия.

Проснувшись на час раньше обычного, банкир старался думать о себе во множественном числе: мы обратились, нам выдвигать. Врач рекомендовал делать такую профилактику с регулярностью до трех раз в месяц. Иначе, говорил врач, апато-абулический синдром начинает дышать нам в затылок.

Дышать в затылок, отметил банкир. Сейчас воспользуемся.

Обращаться к кому-либо другому, когда помпилианцы дышат тебе в затылок? Нецелесообразно. Помпилия, строго-настрого запретившая своим гражданам выход в коллант с астланином «на поводке», как никто заинтересована в нашем секрете. Тут и соображения безопасности, и желание обладать приоритетом во всем, что связано с коллантами, и открывающиеся выгоды… Шармаль насчитал одиннадцать пунктов разной степени важности. Пунктов набралось бы до тридцати, будь Лука Шармаль лучше знаком со специфическими особенностями помпилианской психики. Ряд факторов расчету не поддавался, но и так было ясно: стоит намекнуть будущим партнерам, что секрет пассажирского колланта вместе с двухлетними практическими наработками может уплыть в чужие руки – или стать достоянием всей Ойкумены! – как рабовладельцы станут сговорчивей. Вероятность, что у них удастся выторговать приличные условия – девяносто три процента, плюс-минус четыре десятых. Главное, уведомить помпилианцев, что в случае конфликта интересов весь фактаж будет передан зятю банкира, и в открытом доступе появится академическая статья за авторством профессора Штильнера… Вариант со статьей – именно он, а не угроза передачи новой коллант-технологии конкурентам – оказывался наиболее действенным по всем расчетам. Это доставляло банкиру алогичное, парадоксальное, а значит, исключительно полезное для рассудка гематра удовольствие.

Материалы для ответного шантажа? У помпилианцев их нет. Допустим, они раскопают информацию о нелегальных перевозках. Это слегка подмочит нашу репутацию, но о приоритете в вопросе пассажирских коллантов рабовладельцам придется забыть. Они это поймут намного быстрее, чем успеют наделать глупостей. Вероятность силового развития ситуации, вплоть до покушения на нас? Ноль целых двадцать три сотых процента. Всем известна предусмотрительность гематров, особенно при сделках такого масштаба. В качестве страховки мы предупредим новых партнеров открытым текстом: в случае нашей скоропостижной смерти мы завещаем им…

Как говорит профессор Штильнер, будучи навеселе?

Ах да, вагон говна.

Свои выкладки Шармаль перепроверил четырежды, потратив три часа девятнадцать минут драгоценного времени. Ошибка исключалась: они договорятся.

– Добрый день, мар Шармаль!

Внешний пост охраны. Общее параметрическое сканирование. Внутренний пост. Папиллярный идентификатор. Проверка на наличие «жучков». Экспресс-анализ ДНК. Паранойя? Ничего подобного. Раз за разом в узлы гиперсвязи пытались проникнуть непрошеные гости. Однажды – под видом самого банкира, прибегнув к модификации тела.

– Прошу вас!

Вспыхнул зеленый индикатор. Лука прошел в кабину, коснулся дюжины сенсоров – пассаж, сложный даже для профессионального музыканта – активируя передатчик и контуры защиты. Обычно на узлы ставят три контура. Четвертый, особый, являлся сюрпризом для излишне любопытных.

– Аппий Лар Тарквиций на связи, – уведомила информателла.

В рамке возникло плоское изображение абонента. Розовощекий сенатор с благородной сединой на висках радушно улыбнулся банкиру:

– Аве, мар Шармаль!

– Здравствуйте, сена…

Изображение жизнерадостного Тарквиция мигнуло и пропало, рассыпавшись фейерверком разноцветных пикселей. На миг Луке почудилось, что улыбка сенатора зависла в центре рамки, отказываясь исчезать. Удостовериться, так ли это, Шармалю не дали – в рамке объявился незнакомый гематр лет шестидесяти пяти, одетый в сюртучную пару цвета «графит-электрик».

– Прошу прощения, мар Шармаль, что прервал ваш сеанс связи. Разрешите представиться: Яффе, алам Яффе. Уверен, нам с вами следует побеседовать, прежде чем вы продолжите разговор с сенатором Тарквицием. Я уже еду к вам.

– Когда вас ждать? – спросил банкир.

– Через тридцать семь минут сорок секунд. Это время вас устроит?

– Вполне.

Хвост, подумал Лука Шармаль. Хвост обернулся зубастой пастью. Изумительный образ; польза высшей пробы. Надо запомнить.

– Пари? – настаивал Пшедерецкий. – Я ставлю на Шильдкнехта: ваша подопечная скоро выдохнется. Ну как, принимаете?

– Ставлю на Джессику, – без колебаний ответил Диего. – Только учтите, я беден. Высокие ставки мне не по карману.

Пшедерецкий тихо засмеялся:

– Деньги? Нет, денежный выигрыш – это по́шло. Давайте загадаем по желанию. У вас есть заветное желание? У меня – есть. Кто выиграет пари, у того исполнится заветное желание. Идет?

– Да, – кивнул Диего. – Принимается.

Он уже понимал, что этот удар пропустил. Заключил договор с дьяволом: все блага налицо, но отравлены неизбежной перспективой смолы, кипящей в котле. Рана болела: маэстро не знал, какое из двух желаний заветней. Убить дона Фернана? Увидеть Карни? Убить – значит ли это утешиться? Увидеть – значит ли это помочь? Воскресить? Господи, прости за ересь, кощунство, отвратительное святотатство, но – воскресить?! Если рапира, брошенная на морском берегу близ Эскалоны, способна возникнуть наваждением в безумном аду космоса, а затем – воплотиться холодной сталью на Хиззаце, возможно ли, что неприкаянная душа Карни, застряв на тернистой дороге, имеет шанс обрести не покой, не жизнь вечную – жизнь бренную, плотскую, новую? Или рапир две – одна ржавеет у моря, другая греет бедро хозяина? И Энкарн де Кастельбро тоже станет две – одна воскреснет, как после трубы ангела, возвещающего Страшный суд, другая же продолжит скитаться в черных неверующих небесах?! Нет, лучше оставить мечты о чуде, лучше желать понятного: убийство, месть. Тогда и разочарование будет меньше. Два желания: заветные, ядовитые. Сбудется ли так, чтобы исполнились оба? Или придется выбирать? Или Господь, видя омерзительные колебания грешника, откажет рабу своему Диего в воплощении любых мечтаний, что бы раб ни выбрал?! Не загадывай, вспомнил Диего. Отец говорил: «Не загадывай, дурачок! Судьбе нет слаще удовольствия, чем разбить наши надежды вдребезги. Не загадывай, это все равно что трогать языком гнилой зуб…»

– Да, – повторил он.

На площадке бушевал вихрь. И маэстро, и Пшедерецкий, и уж тем более судьи, склонившиеся к «волшебным ящикам», прекрасно понимали, что эта пара фехтовальщиков не созрела для таких высоких скоростей. Плыла техника, чудил глазомер. Мастерство подменялось напряжением, точность – стремительностью, искусство – силой. С дистанцией творились чудовищные метаморфозы: казалось, соперники отбросят оружие прочь и вступят в рукопашный бой – а вот уже они далеко друг от друга, и лишь кончики клинков перезваниваются накоротке, отыскивая брешь для атаки.

Джессика Штильнер и Рудольф Шильдкнехт успели заполучить по десять-двенадцать килограммов лишнего веса – нейтрализаторы бдили, фиксируя каждое туше́. Но отягощения не сказывались на динамичности маневров. «Раны», если так можно выразиться, располагались удачно, позволяя спортсменам без проблем приноравливаться к лишней тяжести.

– В нее легко влюбиться, – сказал Пшедерецкий. – Экий темпераментище…