Б выразилось на крепком русском языке. А не передернуло, егойный тоже любил вставить словцо. Но только в быту - не в литературе, потому что последнее для него было святым.
- То есть, ты намекаешь, что дух привязан к месту?
- Знаю. Но в этом мире возможно все. Мы же духовные созданья. Только отвязка - явление нечастое, один случай на мильён. Поскольку здесь пока еще менее мильёна попыток, подобного не случалось. Но это ж не значит, что не произойдет. Никто из наших... то есть, нас - не застрахован.
- Да откуда же ты столько знаешь.
- Моей были интересны человеческие страдания. Мне интересно все. Здесь был монастырь, потом музей, теперь опять монастырь, завтра будет не пойми что. А библиотека оставалась всегда, а в ней знания. А тебя какая тема греет?
- Ну... страдания моему тоже были интересны. Но больше - история России. А еще он уважал библиотекарей. Мне же... думаю, я тоже всеядное. А вот скажи, дружище старожило: что эти вот трое сгруппировались?
Действительно, три духа витали, одновременно вращаясь будто в замысловатой карусели друг вокруг друга. Б усмехнулось... ну, на человеческом языке это можно назвать усмешкой, и как-то умильно произнесло:
- Такова их свобода. Даже во Вселенной редко бывает, чтобы звезда одна. В основном звезды соединяются в системы - чаще по двое, реже по трое. Мы, духи, тоже ведь живем по законам природы. А история их тел занятна...
Б задумалось. А, подождав маленько, не выдержало:
- Так поведай.
- Если вкратце, - встрепенулось Б, - они своей праведной жизнью в человеческом обличье заслужили того, чтобы даже после физической смерти не оставаться неразлучными.
- А подробнее...
- Его звали Михаил Нарышкин, он был полковником лейб-гвардии Измайловского полка. Герой, красавец, франт. Она - Елизавета, дочь героического генерала Петра Коновницина. Все у них было прекрасно, пока не скончался их первенец, девочка, Наташа. Единственное ихнее дитё. Их тела потом к дочке и дохоранивали. Михаил как человек благородный и пылкий от природы включился в заговор. Ну был такой - через четверть века после того как моя преставилась.
- Декабрист?
- Как угадало?
- Ты забыло: мой был большой любитель истории.
- Ну, да... Так вот. Когда у тех авантюристов все сорвалось, Петру присудили двенадцать лет сибирской каторги. Это не так страшно, как у моей, которую пожизненно похоронили, но... ах, да вспомнило: твой же тоже на каторге был. И каково?
- Конечно не сахар. Но жить можно.
- Моя к слову зело сладкое любила. А не давали...
- Ну, дальше-то...
- А что - дальше... Елизавета Петровна - величина при дворе, фрейлина ея величества Елизаветы Федоровны. Моя, к слову, тоже с царицей зналась, и скажу, что Катрин была садистка и даже нимфоманка. Ч-чорт, опять я отвлеклось, прости... Долго не давали дозволения, но она добилась своего - поехала в Сибирь. Болела Лиза с детства астмой, трудно пришлось. Муж сидел в Читинском остроге, она рядом поселилась. Изредка давали свидания. Моей-то вот ни черта не давали, а когда из покаянной могилы перевели в каземат, кому не попадя показывали через окошко яко зверушку.
- Все-таки у тебя комплексы.
- Но я борюсь. Так вот, значит... Между прочим, у Лизы два брата, Иван да Петр, тоже офицеры и заговорщики... Но высидели и они, дождались послабления режиму. Выпустили Михаила с каторги - и на Кавказ, рядовым. Она за ним. Так прошло еще шесть лет... собственно, это все.
- А умерли, надо полагать, в один день.
- Почему. Она пережила его на четыре оборота планеты вокруг звезды.
- Это хорошо. Хорошо...
- Ты о чем?
- Да так...
- Ах, вот тут у нас еще одна история. Он пережил ее на много лет. Но вот что странно... красивая любовь, я не побоюсь этого слова, духовная, но...
Снова пауза.
- У тебя какие-то провалы, дружище.
- Да. Да... что-то не в духе я. Отдохнуть бы. Отдохнуть...
Б увитало чёрт знамо куда. А подумалось: наверное все же какой-то частью это несчастный дух связан с душою. По крайней мере, ему перепадают муки. Надо бы и мне покамест поразмышлять в тишине.
...Чудно здесь, в монастыре. И днем и ночью за стенами шум, беспокойство. А здесь самое громкое - колокола. Их металлическое гудение прям как бальзам на душу. А начал уже осознавать, что то тело, которое оно сбросило, было уже и не таким бойким. Да к тому же оно далеко не всегда находило общий язык с разумом. А может оно и хорошо, что наконец удалось сбросить с себя оболочку. Только обвыкнуться надо. Похоже, дух Салтычихи уже всех тут достал; навязчивый и вообще злобненькое существо. Ко всяким новичкам небось подкатывает в надежде обрести слушателя. Но все открещиваются.
В самых жутких кошмарах не представлялось, что доведется сойтись с духом, которым обладала душегубица. Что раньше А знало о Салтычихе? Ну, конечно, та женщина слыла олицетворением крепостничества. Свои злодеяния удачно покрывала ассигнациями, а брали все - даже попы. Кажись, ей и наказание столь жестокое назначили потому что не раскаялась - хотя бы для виду. Сильна духом была или упоротая? Какая, впрочем, разница... Одному духу судьба предопределила стать носителем злодея, другому - праведника, третьему - амбивалентного существа. Игра случая.
В мире духов, то есть, духовном пространстве никто никого не судит - потому что никто не играет назначенную роль. Когда существо само по себе, оно неспособно творить добро или зло. Да там и не хотят знать, что такое этика. Оно конечно, есть у духов зависимость от человеческого, но... как бы это помягче сказать-то... короче, духовный мир вторичен по отношению к гуманитарному. Потому что человек может быть бездуховным, а дух бесчеловечным - не может. Только не говорите об этом духам: осерчают.
Следующая встреча А с Б случилась далеко не в следующую ночь. Уверен, тебе, читатель, не надо объяснять, с какого перепугу духи активизируются в часы, когда звезда, которую люди (то есть, мы, конечно) именуем Солнцем, шпарит по другому боку планеты. Все произошло так же спонтанно и естественно: витали, витали - да и свитализировались.
- Вот тоже две могилки рядом. В одной лежит прах девушки Дуняши, Авдотьи Норовой. Она даже вдохновила одного известного повесу. Когда я преставилась, уже родился мальчишка, из которого вырос поэт Александр Пушкин. Он лежит в другом монастыре, отсель далече, а дух уж не знаю, где...
А уже привык к зависаниям Б. Оно просто подождало.
- Пушкин написал поэму: "Евгений Онегин". А образ Танечки Лариной, ну главной героини, дурочки, влюбившейся до беспамятства в одного негодяя, а потом... моя тоже любила. Он предал. А потом другой поэт родился...
- Тютчев. Ты уж говорило.
- Да. Вот, значит, девица. Упокоилась молодою. А втюрилась в молодого офицера, но не повесу. В деревне это было, на природе. Воздух, видно, располагает. Письма ему писала высоким штилем. Она полюбила страстно, но... духовно. Просто боготворила своего кумира. Офицера звали Петр Чаадаев. Тоже бравый такой, герой. Но потом он сошел с ума. Стал философские письма писать, прослыл чуть не главным московским чудаком и оригиналом. Ну, у него это наследственное: еще дед егойный персидским шахом себя воображал. А внук писал, что де жизнь человека как духовного существа обнимает собою два мира, из которых один только нам ведом. В общем, правду писал, но современники еще на доросли.
- Еще как доросли. Только уж шибко французскою заразой пропитались, да в масонов заигрались.
- Ну, может быть. Прожил Петр Чаадаев немало, накликал на себя гнев сильных мира сего за вольномыслие, а перед кончиною завещал, чтоб, значит, закопали его возле праха Дуняши Норовой. То ли совесть его бередила, ведь когда был молодым и бойким, не любил он Дуню-то. Она вообще слабая здоровьем была, знала, что не жилец. И похоже своею физической смертию Дуняша толкнула Петра к неумеренному философствованию.
- А где ж их духи-то?
- Хоть убей не знаю. Тут их хотя и не мильён еще, но много. Но злые духи говорят, они так и не соединились. И не соединятся. Никогда.
