— Как сейчас помню тот день, когда мы от армии Гранта[57] уходили и на север двигались. Грант тогда был в Гренаде[58], и полковник нас собрал, мы сели на лошадей и соединились с Ван Дорном[59]. Это было, еще когда полковник на том серебристом жеребце ездил. Грант все стоял в Гренаде, а Ван Дорн однажды взял да и двинул на север. Зачем — мы не знали. Полковник, тот, может, и знал, да нам не говорил. Впрочем, нам оно и ни к чему было — раз мы все равно к дому шли.

— Ну вот, мы и ехали сами по себе, чтоб потом с остальными соединиться. По крайней мере, остальные думали, что мы с ними соединимся.

Но полковник, тот по-другому думал — у него еще кукурузу не обработали, вот он и решил на время домой завернуть. Мы не бежали, — пояснил он. — Мы просто знали, что Ван Дорн неделю-другую и один продержится Он ведь всегда держался. Храбрый был парень, — сказал старик Фолз, — очень храбрый парень.

— Все они тогда храбрые были, — согласился старый Баярд, — да только вы, ребята, слишком часто бросали воевать и по домам разбегались.

— Ну и что ж такого, — сердито возразил старик Фолз. — Даже если вся округа полна медведей, человек не может все время за ними гоняться. Ему надо иной раз передышку сделать — хотя бы чтоб лошадям и собакам роздых дать. Да только те лошади и собаки не хуже любых других могли идти по следу, — задумчиво и гордо добавил он. — Конечно, не каждый мог за тем дымчатым жеребцом угнаться. Во всей конфедератской армии его только одна-единственная лошадь обскакать могла — та, что Зеб Фозергил с одной конной заставы у Шермана[60] угнал, когда он в последний раз в Теннесси ездил.

Никто из наших знать не знал, зачем Зеб туда ездит. Полковник говорил, что он просто лошадей ворует.

Он и правда всегда хоть одну, да приведет. Однажды он привел семь таких дохлых кляч, каких на всем свете не сыщешь. Хотел обменять их на мясо и маисовую муку, да только никто их не брал. Тогда он решил отдать их пехоте, но пехота и та от них отказалась. В конце концов он их отпустил, явился в штаб Джо Джонстона и сказал, чтоб ему заплатили за тот десяток, который он кавалерии Форреста продал. Не знаю, какой ему дали ответ. Нейт Форрест не хотел их брать. Их навряд ли даже и в Виксбурге съели… Я никогда не доверял Зебу Фозергилу, уж очень он часто в одиночку туда-сюда ездил. Впрочем, в лошадях он толк знал, и когда, бывало, на войну уедет, обязательно доброго коня домой приведет. Но такого, как этот, он больше ни разу не добывал.

Щека у него опала, и он вытащил карманный нож, отрезал кусочек табаку и губами подобрал его с лезвия. Потом завернул пакет и снова завязал его тесемкой. Пепел сигары старого Баярда легонько трепетал на ее тлеющем кончике, но еще не осыпался.

Старик Фолз аккуратно сплюнул коричневую слюну в холодный камин.

— В тот день мы были в округе Кэлхун[61], — продолжал он. — Стояло славное летнее утро, люди и лошади поели, отдохнули и резво скакали по полям и лесам, кругом пели птички, и крольчата через дорогу прыгали. Полковник и Зеб ехали бок о бок на этих самых двух конях — полковник на Юпитере, а Зеб на своем двухлетнем гнедом — и, как всегда, друг перед дружкой похвалялись. Юпитера полковничьего мы все знали, ну а Зеб, тот твердил, что он ничью пыль глотать не станет. Дорога шла прямо по долине к реке, и Зеб все приставал да приставал к полковнику, пока тот не сказал: «Ну ладно». Он велел нам ехать вперед, а они, мол, с Зебом будут нас у моста дожидаться — эдак с милю от того места, а потом они оба встали рядом и поскакали.

Я таких добрых коней сроду не видывал. Рванули они с места словно пара ястребов — ноздря в ноздрю. Мы и оглянуться не успели, ан их уж и след простыл, пыль столбом, и только по ней за ними уследить можно — ровно томобили эти нынешние посередь дороги летят. Как добрались они туда, где дорога к реке спускалась, полковник Зеба ярдов на триста обошел. Там под холмом протекал ручеек, и когда полковник взлетел на гребень, он увидел целую роту янки — лошади на привязи, ружья составлены в козлы, а сами кавалеристы сидят у ручья и обедают. Полковник потом рассказывал: сидят они там под холмом, в руках по кружке кофе да по ломтю хлеба, а ружья ихние футов за сорок в козлы составлены. Увидали они его там на гребне холма, рты разинули да глаза на него вылупили.

Поворачивать назад было поздно, да и навряд ли он бы повернул, если б даже и время было. Скатился он на них с гребня, разметал ихние костры, людей и оружие, да как заорет: «Окружай их, ребята! Ни с места — а не то вам всем тут крышка!» Кое-кто хотел дать тягу, но полковник схватился за пистолеты, выпалил, и они сразу вернулись и в общую кучу втиснулись, и когда Зеб туда прискакал, они все там со своим обедом в руках и сидели. Так мы их и нашли, когда минут через десять сами туда подъехали.

Старик Фолз опять аккуратно сплюнул коричневую слюну и крякнул. Глаза у него сияли, как голубые барвинки.

— Да, тот кофе был что надо, — добавил он. — Ну вот, сидим мы с этой кучей пленных, какие нам и вовсе ни к чему. Держали мы их там весь день, а сами ихние припасы ели, ну а когда настала ночь, побросали мы ихние ружья в ручей, забрали остальной провиант да амуницию, нарядили караул у лошадей, а сами спать улеглись. И всю ту ночь напролет лежали мы, завернувшись в теплые одеяла янки, и слушали, как они поодиночке удирают — скатываются с берега в ручей да по воде и уходят. Иной раз который оскользнется, шлепнется в воду, и тут все затихнут, а потом слышим — опять сквозь кусты к воде подползают, ну а мы лежим себе, с головой одеялами укрывшись. К рассвету все до одного потихоньку разбежались. И тогда полковник как заорет — беднягам наверняка за милю было слышно: «Валяйте, янки, да только берегитесь мокасинов[62]!».

Наутро мы оседлали коней, погрузили добычу, взяли себе каждый по лошади и поскакали к дому. Пожили мы дома недели две, и полковник обработал свою кукурузу, как вдруг узнаем, что Ван Дорн захватил Холли-Спрингс и спалил склады Гранта. Видать, и без нас обошелся.

Некоторое время он молча сидел и задумчиво жевал табак, как бы опять вызвав к жизни старых боевых друзей — ныне прах, возвратившийся в прах[63], за который они, быть может, сами того не сознавая, бились, не щадя живота своего, — и в их обществе вновь пережил те голодные славные дни, куда лишь немногие из тех, кто и ныне ступал по земле, могли бы войти вместе с ним.

Старый Баярд стряхнул пепел с сигары.

— Билл, — сказал он, — а за что вы, ребята, собственно говоря, воевали, дьявол вас всех побери?

— Баярд, — ответил ему старик Фолз, — будь я проклят, если я это когда-нибудь знал.

После того как старик Фолз, по-ребячьи засунув конфету за щеку, удалился, унеся с собой свой пакет, старый Баярд еще посидел в кабинете, продолжая курить сигару. Потом он поднес к лицу руку, пощупал шишку у себя на щеке, — правда, очень осторожно, вспомнив прощальный наказ старика Фолза, и у него мелькнула мысль, что, пожалуй, еще не поздно смыть эту мазь водой.

Он встал и пошел к умывальнику в углу комнаты. Над умывальником висел шкафчик с зеркалом на дверце, и Баярд осмотрел черное пятно у себя на щеке, еще раз потрогал его пальцем, а потом внимательно изучил свою руку. Да, ее, пожалуй, еще можно стереть… Но будь он проклят, если он ее сотрет, будь проклят тот, кто сам не знает, чего он хочет. Он бросил сигару, вышел из комнаты и через вестибюль протопал к дверям, где стоял его стул. Не доходя до дверей, он обернулся и подошел к окошечку, за которым сидел кассир с зеленым козырьком над глазами.

— Рее, — сказал старый Баярд.

— Да, полковник? — поднял голову кассир.