В отключке пробыл недолго. Когда открыл глаза, облако бетонной пыли еще не успело рассеяться. Сделал осторожный вздох, затем еще один, уже глубокий и сильный. Больно, конечно, но терпимо. Странно. После такого удара половина ребер должна быть переломана. С трудом приподнялся, задрал рубаху и осмотрел себя. На груди расплылся огромный синяк. Голова кружилась, слегка подташнивало. Оно и немудрено, после такой экстремальной посадки. Аккуратно ощупал затылок и удовлетворенно хмыкнул. Даже шишку не набил – вот уж воистину в рубашке родился! Морщась от боли, поднялся на ноги, мрачно взглянул на гору строительного мусора, в которую превратилась многоэтажка, и зашагал прочь.

Выживших отыскал без труда. Немало их потерянно бродило среди руин. Вот только добиться от них хоть какого-то объяснения, что же здесь случилось, я так и не смог. Напуганные и подавленные люди попросту не обращали на меня внимания. Судя по всему, здесь произошло землетрясение. Вот только в наших широтах их почти не бывает, а уж таких, чтобы разом уничтожить город с многомиллионным населением, и подавно.

На ближайшем перекрестке стояло несколько брошенных легковушек. Я подошел к ближайшей из них и дернул ручку на двери – не заперто. Уселся на водительское место и включил старенький приемник. Несколько минут крутил колесико настройки, в надежде поймать хоть одну работающую станцию. Наконец мои старания увенчались успехом. Сквозь треск и помехи пробился взволнованный женский голос:

– Волна чудовищных катаклизмов прокатилась по всему земному шару, вызвав колоссальные разрушения. Число жертв, только по предварительным подсчетам, превысило полтора миллиарда человек. После серии невиданных ранее землетрясений, свыше двенадцати баллов, Нью-Йорк, Москва, Пекин, Лондон, Токио и еще более тысячи городов по всему миру лежат в руинах. Цунами, высотой до двадцати метров, ураганы и смерчи, которые, по свидетельствам очевидцев, поднимали в воздух многотонные автомобили, извержения вулканов, спавших сотни лет – все это неминуемо приводит к мысли о приближении Судного Дня. Новоизбранный глава римско-католической церкви обратился к верующим с призывом, цитирую: «Отринуть вражду, разногласия, сплотиться в эти тяжелые времена и молить Господа о прощении». Папу Римского поддержали также главы других религиозных конфессий. В эти минуты проходит экстренное заседание Совбеза ООН…»

Я выключил радио и обессилено откинулся на спинку сиденья. Ну ни фига себе, вышел из запоя! Вероятно, наилучшим выходом сейчас было бы напиться до чертиков, вот только от одной мысли вновь взяться за бутылку, к горлу подступил тошнотворный комок. Тогда я думал, что худшее уже свершилось, но, увы, это было лишь началом конца.

***

«Все, что нас не убивает, делает сильней» – не помню, кто это сказал, но фраза чертовски верная. Человечество сумело оправиться после первого потрясения и даже худо-бедно приспособиться к новым условиям. Ни о каком единении, за которое так ратовали церковники, речи, конечно, не шло. Глотки друг другу рвать не стали – и то ладно. Что не позволило нам уже тогда уподобиться животным, что поддерживало огонь надежды в сердцах? Наверное, та передышка, что даровал выжившим Господь. Отбушевали ураганы, отполыхали пожары успокоилась земная твердь, а взбесившиеся океанские волны отхлынули обратно. Солнце светит, вороны орут, поля колосятся – жить можно. К слову, многие из уцелевших вскоре отправились постигать премудрости сельской жизни, подальше от гигантских кладбищ, в которые превратились города.

Вот тут-то человечество и постигло новое испытание – голод. Полчища саранчи – все, как по библейскому сценарию. Нет, самой обычной: без человеческих лиц, львиных клыков и прочей ереси из первоисточника, но от того не менее паскудной. Порезвились твари на славу, слопав не только скудный урожай, на который так уповали люди, но вообще всю растительность, до которой только смогли добраться, оставив после себя самую настоящую пустыню с обглоданными скелетами деревьев. После чего, прожорливые легионы дружно передохли: то ли с голоду, то ли от обжорства. Вскоре последовала новая напасть – массовый падеж скота, остановить который было не под силу никому.

Какое-то время, пока хватало запасов, люди еще держались. Та же саранча, к слову, весьма недурна на вкус, так что последователей Иоанна Крестителя нашлось в избытке.

А вот потом началась даже не борьба, а самая настоящая грызня – за каждую горсть зерна, за каждую банку консервов. Реки крови потекли по пустынным улицам. Это может показаться красивой метафорой, вот только я не понаслышке знаю, насколько страшен человек, потерявший моральный облик. В тот миг, когда всеобщее безумие достигло своего апогея, водные артерии стали багровыми от свежей горячей крови.

К такому не были готовы даже самые стойкие. Начались массовые самоубийства. Я наблюдал за всем этим с холодной отрешенностью. В те дни насмотрелся такого, что пожелавших уйти из жизни прекрасно понимал и поддерживал – они хоть вреда уже никому не причинят.

Через неделю реки очистились, но свою смертоносную миссию выполнить успели. Кровь сворачивалась, густела, и вскоре вся эта вязкая субстанция стала загнивать. Смрад стоял ужасный. Эпидемии не заставили себя долго ждать. Собственно, болезнь-то была одна, но такая, что впору сразу себе пулю в голову пустить, пока не поздно. Все тело покрывалось гнойными язвами, причинявшими невыносимую боль. Зараженные были обречены на долгую и мучительную смерть, без малейшей надежды на выздоровление.

У меня же к этой заразе обнаружился стойкий иммунитет. То, что со мной далеко не все в порядке я заподозрил уже давно. Еще в тот злополучный день, когда едва не оказался погребенным под руинами рухнувшей высотки. Впрочем, тогда просто списал это на невероятное везение, которое теперь преследовало меня неотступно. Шутка ли, столько боли и смертей вокруг, а я жив-здоров. С недавних пор стал замечать, что совершенно не нуждаюсь ни в воде, ни в пище, а сплю от силы пару часов за день, да и то скорее по привычке. При этом, чувствую себя превосходно. Может потому и не последовал примеру многих отчаявшихся, ведь будучи в норме, сумел сохранить ясность ума, а не обезуметь от голода, жажды или страха, подобно остальным. Для себя давно решил, что уйти в мир иной всегда успею. Пока же отчужденно наблюдал за агонией мира. Незамечаемый никем, словно призрак, бесцельно бродил по улицам своего погибшего города, наблюдая такое, от чего нормальный человек вмиг бы поседел. Но настал день, когда страх добрался и до меня.

***

Все то время, пока мне была отведена роль стороннего наблюдателя, я чувствовал себя марионеткой в чужих руках. Чья-то незримая воля направляла меня, не давая свернуть с намеченного пути, контролируя чувства и эмоции. Неприятно, но противиться этому было невозможно. Вот и сейчас словно кто-то подталкивал меня, заставив свернуть во двор этого дома, чудом уцелевшего после землетрясения. Двор был глухой, с единственным выходом через арку, которую я только что миновал. Постоял пару минут, осматривая хмурым взглядом обшарпанные стены и собрался уже было уйти, как вдруг слева послышался скрип. Я медленно повернул голову в ту сторону и увидел выходящего из подъезда мужчину.

С первого взгляда на него стало ясно – не жилец. Кожа на лице и руках отваливалась кусками, местами с мясом, обнажая жуткие гнойные раны. На скулах плоть была изъедена до костей. Знакомая картина – последняя стадия болезни. Этот бедолага, по идее, уже должен корчиться в предсмертной агонии. И откуда только силы взялись на ногах стоять! Не иначе, решил напоследок свежего воздуха глотнуть да с солнышком попрощаться. Привыкший к подобного рода зрелищам, я неожиданно осознал, что чувствую к нему не брезгливость, а жалость. Захотелось вдруг подойти, помочь, чем угодно – пусть даже добрым словом поддержать, хоть ему мои речи и до одного места. Я и впрямь шагнул навстречу. Обреченный поднял голову и в упор взглянул на меня, заставив остановиться. Как-то сразу стало не по себе. Затуманенный болью взгляд мужчины с каждым мгновением становился все более осмысленным. За одну минуту на изуродованном лице отразилась целая гамма эмоций: удивление, страх, злость и, наконец, мольба о помощи. Не знаю, за кого он меня принял, но, судя по всему, решил, что я и есть его спасение. Шаркающей походкой побрел в мою сторону, умоляюще протягивая руки. Я попятился. Человек открыл рот, пытаясь что-то сказать, может попросить не уходить, не оставлять его, но из горла вырвался лишь нечленораздельный хрип.