— Если старшая линия вернется, — замечал он бывшему государственному деятелю лет семидесяти, — то где она возьмет политиков?

Другим главный викарий говорил: «Берье остался в одиночестве и не знает, что делать. Будь у него голосов шестьдесят, он во многом мог бы мешать правительству, он свергнул бы не одно министерство!». «В Тулузе собираются выбрать герцога Фиц-Джемса». «Вы поможете де Ватвилю выиграть его процесс». «Если вы подадите голос за Саварюса, то республиканцы скорее будут голосовать вместе с вами, чем с партией центра». И так далее, и так далее.

К девяти часам Альбера еще не было. Г-же де Ватвиль такое опоздание показалось дерзостью.

— Дорогая баронесса, — сказала г-жа де Шавонкур, — не будем ставить столь серьезные дела в зависимость от какого-нибудь пустяка. Может быть, господина де Саварюса задерживает важное совещание, или просто вакса на его башмаках не успела высохнуть.

Розали искоса взглянула на г-жу де Шавонкур и вполголоса сказала матери:

— Она очень снисходительна к господину де Саварюсу!

— Очень просто, — ответила баронесса, улыбаясь. — Ведь дело идет о браке Сидони с господином де Саварюсом!

Розали внезапно отошла к окну, выходившему в сад. К десяти часам Саварюс еще не появлялся. Надвигавшаяся гроза разразилась. Кое-кто из аристократов сел играть в карты, находя, что такое положение нестерпимо. Де Грансей не знал, что и думать. Подойдя к окну, где пряталась Розали, он громко воскликнул, столь велико было его удивление:

— Должно быть, Саварюс умер! В сопровождении Розали и ее отца главный викарий вышел в сад. Они поднялись в беседку. У Альбера все было заперто, в окнах не виднелось света.

— Жером! — позвала Розали, увидев во дворе слугу.

Аббат де Грансей посмотрел на мадемуазель де Ватвиль.

— Где ваш хозяин? — спросила она Жерома, подошедшего к подножию стены.

— Уехал на почтовых, мадемуазель.

— Он либо погиб, — воскликнул аббат де Грансей, — либо счастлив!

Розали не успела скрыть выражения торжествующей радости, мелькнувшего на ее лице. Главный викарий эго заметил, но притворился, будто ничего не видел. «Какое участие Розали могла принимать во всем этом?» — спрашивал он себя.

Все трое вернулись в гостиную, и барон сообщил странную, поразительную, необыкновенную новость об отъезде Альбера Саварона де Саварюса на почтовых; причины этого исчезновения были покрыты мраком неизвестности. К полуночи из всего общества оставалось не более пятнадцати человек, в том числе г-жа де Шавонкур и аббат де Годенар (другой викарий, лет сорока, стремившийся получить место епископа), обе девицы де Шавонкур, г-н де Вошель, аббат де Грансей, Розали, Амедей де Сула и один отставной чиновник, весьма влиятельное лицо в высших кругах Безансона, желавший, чтобы Альбер Саварюс был избран.

Аббат де Грансей сел рядом с баронессой, но так, чтобы видеть Розали, лицо которой, обычно бледное, было на этот раз залито лихорадочным румянцем.

— Что могло случиться с господином де Саварюсом? — спросила г-жа де Шавонкур.

В эту минуту одетый в ливрею слуга подал аббату де Грансей письмо на серебряном подносе.

— Читайте, — сказала баронесса.

Главный викарий прочел про себя письмо и увидел, что Розали внезапно сделалась белее своей косынки.

«Она узнала почерк!» — подумал он, взглянув на девушку поверх очков. Затем он сложил письмо и хладнокровно сунул его в карман, не говоря ни слова. За эти три минуты он поймал три взгляда Розали; их было достаточно, чтобы догадаться обо всем. «Она любит Альбера!» — подумал главный викарий.

Он поднялся. Розали пришла в волнение. Он раскланялся, сделал несколько шагов к дверям. В следующей же комнате Розали догнала его и воскликнула:

— Господин де Грансей, письмо от Альбера?

— Откуда вы так хорошо знаете этот почерк, что различаете его на столь большом расстоянии?

Девушка, пойманная в сети собственного нетерпения и гнева, ответила словами, не лишенными величия, как подумал аббат.

— Потому что я люблю его!.. Что с ним? — спросила она после некоторой паузы.

— Он отказывается от участия в выборах, — ответил аббат.

Розали приложила палец к губам.

— Прошу вас сохранить мою тайну, как на исповеди, — сказала она, прежде чем вернуться в гостиную. — Если, нет больше речи об избрании, то не будет и брака с Сидони!

На другое утро, отправившись к обедне, Розали узнала от Мариэтты кое-какие подробности, объяснявшие исчезновение Альбера в самый критический момент его жизни.

— Оказывается, мадемуазель, утром в гостиницу «Нациопаль» приехал из Парижа старый господин в собственной прекрасной карете, запряженной четверкой лошадей, с лакеем и курьером. По мнению Жерома, видевшего, как они уезжали, это был по крайней мере князь или граф.

— Был ли на карете герб в виде короны? — спросила Розали.

— Не знаю, — ответила Мариэтта. — Ровно в два часа он явился к господину Саварону и велел передать ему свою визитную карточку. Жером говорит, что его хозяин, увидев ее, побледнел, как полотно, и велел тотчас же впустить посетителя. Дверь была заперта на ключ, и нельзя было узнать, о чем они говорили. Они пробыли вместе около часа, после чего старый господин вышел в сопровождении адвоката и позвал своего лакея. Затем Жером видел, как этот лакей вышел с огромным свертком, длиною около четырех футов, похожим на свернутую в трубку картину. Старый господин держал в руках большой пакет с бумагами. Господин Саварюс был бледен, как смерть; его вид внушал жалость, а ведь он всегда держится так гордо, с таким достоинством! Но он обращался со стариком почтительно, точно имел дело с самим королем, проводил его вместе с Жеромом до кареты, уже запряженной четверкой лошадей. Курьер уехал раньше, ровно в три часа. Хозяин Жерома отправился прямо в префектуру, а оттуда — к господину Жантийэ, у которого купил старую дорожную коляску покойной госпожи Сен-Вье; затем он велел на почте приготовить ему лошадей к шести часам. Он вернулся домой, чтобы уложиться, написал, кажется, несколько писем; затем приводил в порядок дела вместе с господином Жирарде, который пришел к нему и оставался до шести часов. Жером отнес записку к господину Буше, где его хозяина ждали к обеду. Наконец, в половине восьмого господин Саварон уехал, оставив Жерому жалованье за три месяца вперед и велев ему искать себе новое место. Ключи он отдал господину Жирарде, которого проводил домой, и съел у него тарелку супа, так как господин Жирарде в это время собирался обедать. Садясь в карету, господин Саварон походил на мертвеца. Жером, конечно, провожал хозяина и слышал, как тот сказал почтальону: «На Женевскую дорогу!»

— Не узнавал ли Жером в гостинице «Националь», как звали приезжавшего?

— Так как старый господин был тут лишь проездом, то его имени не спрашивали. Лакей делал вид, что не говорит по-французски; но ему, наверное, так велели.

— А что за письмо получил в столь поздний час аббат де Грансей? — спросила Розали.

— Его, наверное, передал господин Жирарде; Жером говорит, что бедный господин Жирарде, который очень любил адвоката, был так же поражен, как и сам Саварон. По словам мадемуазель Галар, кто таинственно появился, тот и уезжает столь же таинственно, После этого рассказа Розали погрузилась в глубокую задумчивость, что всеми было замечено.

Нужно ли говорить, сколько шума наделало в Безансоне исчезновение Саварона? Стало известно, что префект чрезвычайно охотно согласился тотчас же выдать ему заграничный паспорт, ибо избавлялся таким образом от единственного противника. На другой день г-н де Шавонкур был сразу избран большинством в сто сорок голосов.

— Был, да сплыл, — сказал один избиратель, узнав о бегстве Альбера Саварона.

Это происшествие только укрепило предубеждение, с каким в Безансоне относились к «чужакам», предубеждение, вызванное за два года до этого республиканской газетой. Спустя десять дней никто уже не вспоминал об Альбере Савароне. Только трех человек: стряпчего Жирарде, главного викария и Розали — серьезно огорчило его исчезновение. Жирарде, видевший визитную карточку седовласого иностранца, знал, что это был князь Содерини; он сказал об этом и главному викарию. Розали, будучи гораздо осведомленнее их, уже около трех месяцев знала о смерти герцога д'Аргайоло.