– Аллах да вознаградит тебя!

Последний в цепочке слепец поднялся, согнувшись в три погибели, и, опираясь на плечи товарищей, пошел вперед. Не успел он произнести «семи слепеньким на пропитание», как Али уже достал из кошелька новенький саннар[3] и отдал его Кариму:

– На, эту ты подай.

Карим рассмеялся:

– Да брось! Пойдем лучше два мороженых с шафраном съедим – толку больше…

Тут он взглянул на слепого и осекся. У старика веки закрывали пустые глазницы. Карим кинул ему в подол саннар.

– Аллах да вознаградит тебя!

Последний в цепочке поднялся и пошел вперед. А Али по-детски порывисто присел и начал мерить пядями[4] расстояние от одного слепца до другого.

– Шесть пядей с небольшим! – объявил он Кариму.

– Ну да, уже до конца лавки старьевщика доползли.

– Может, к завтрашнему дню только до Сахарной мечети доберутся. Если дедушка их вечером не подтолкнет. Дед Фаттах вчера проходил тут, ускорил их от ледяной лавки Хаджи-Голи до жестянщиков. На целых десять шагов, и не простых шагов, а больших-пребольших…

– Вроде тех, какими в туалет бегут, чтоб не осрамиться.

– Ах ты грубиян!

Посреди улицы Хани-абад была мечеть, прозванная Сахарной. Она стояла на углу переулка, который так и назывался – переулок мечети Канд. Если свернуть на него, то сначала проходишь бакалейную лавку Дарьяни, потом еще пару домов, а за ними – дом семьи Фаттах. В нем каждая комната просторнее самого большого из домов в овраге. День этот был последним днем лета, завтра – начало учебы в школе. Ожидалось приготовление гормэсабзи[5].

Али сразу забыл о словах Карима. Счастливый, он вскочил с земли и отряхнул брюки. Потом рассмеялся и, поднеся кусок соли к морде барашка, побежал по улице – барашек за ним. Карим тоже поспешил было следом, но сразу отстал, и не потому, что вымахал дылдой неуклюжим, а из-за того, что гиве[6] у него были совсем рваные. Друзья миновали Сахарную мечеть и вскоре оказались возле дома. Али распахнул деревянную дверь и по крытому коридору пробежал во двор. В тот день у них дома готовили гормэсабзи. Али огляделся по сторонам и подвел барашков к гранатовому дереву возле большого бассейна. Те покорно под ним встали и начали жевать жвачку.

Дедушка курил кальян у окна главной комнаты дома – залы, оттуда обзор двора хороший. Он увидел Али и сильно пыхнул дымом, а когда бульканье кальяна стихло, позвал внука:

– Внучок, дорогой, подойди-ка сюда. Подойди ко мне… Оставь бессловесных животных там, где они есть…

Али вскочил на выступ под окном и подтянулся за подоконник. В это время с заднего двора показались Искандер и Муса-мясник. Муса поглаживал лезвием ножа по краю блюдца.

– Хадж-ага! – обратился Муса к деду. – С вашего разрешения забью их под гранатовым деревом. Ради удачного возвращения вашего сына и ради благополучия внуков ваших.

Дед прижал к груди голову Али и поцеловал его. Потом окликнул работника:

– Искандер! Ты напои животных сначала… И когда резать будетете, за ноги не держи их… Пусть души отдадут спокойно. И «бисмиллях» не забудьте, чтобы не осквернить все дело…

Али соскочил на землю, и дед окликнул его:

– Ты куда?

– Дед, товарищ мой за дверью стоит. Забыл я… Прости! Прости!

– Какой товарищ? Сын Искандера?

Али, кивнув, бросился к дверям. Пока бежал длинному крытому коридору, споткнулся пару раз и чуть не грохнулся на пол. На улицу выскочил, а Карима нет. Добежал до конца переулка. Там на табуретке перед своим бакалейным магазином сидел господин Дарьяни. На его бритое безусое лицо противно было смотреть. Отсюда он за всеми присматривал. Али обернулся на его магазин, и господин Дарьяни со своим сильным азербайджанским акцентом, спросил:

– Эй, Али, что случилось? Куда бежишь так?

Али неохота было разговаривать с болтуном Дарьяни.

– Куда бегу? Господин Дарьяни, Вы тут поблизости некоего Карима не видели?

– Кого?

– Карима!

Дарьяни рассмеялся:

– Говорит, как папаша его. Хитрец! Когда он из поездки-то вернется?

– Кто? Карим?

– Тьфу ты! Отец твой когда вернется?

– Когда рак на горе свистнет!

И Али выбежал на улицу, а Дарьяни продолжал говорить, обращаясь то ли к Али, то ли к себе самому:

– Когда он из поездки дай Бог здоровым вернется, пусть гостинцев не только властям предержащим, но и нам немножко перепадет. Соседей пусть не забудет.

Али посмотрел в оба конца улицы. Дрожки, брички и грузовик «Джеймс» вдалеке. Если бы не искал Карима, обязательно побежал бы туда, чтобы разглядеть грузовик поближе… Но сейчас бросился к оврагу. Семь слепцов продвинулись еще на несколько шагов. Он помолился про себя, чтобы они добрались до конца улицы, прежде чем зарядит осенний дождь. Заглянул в нижний сад – Карима нет как нет.

Раздосадованный, направился к дому. В начале переулка Сахарной мечети его опять окликнул Дарьяни:

– Ну как? Нашел своего Карима?

Али ему не ответил. Дверь дома оказалась запертой. Он постучал мужским дверным молотком[7]. Искандер был во дворе и подошел открыть.

– Иду, иду. Это ты, Али? Так стучишь, словно отец твой из поездки вернулся.

И ему Али не ответил. Он небыстро прошел по крытому коридору и через двор, намеренно не глядя туда, под гранатовое дерево. Дедушка оторвался от кальяна.

– Ну что случилось? Где твой дружок?

Али помахал кистями, словно крыльями.

– Дружок улетел.

– От такого дружка лучше держаться подальше. Худой пример друг с друга не берите. А то ты вертопрах еще тот!

– Я не вертопрах! Я тебя об одном прошу, дед: маме о моей дружбе с Каримом не говори.

В этот момент в комнату вошла мама с большим подносом в руках.

– Ты где был, Али? Не захотел попрощаться со своими барашками?

Али повернулся к ней. Мама отдала поднос Мусе-мяснику, чтобы он выложил на него бараньи сердца и печенки. В это время Искандер, освежевав второго барана, повесил его на крюк под деревом, рядом с первым. Али не мог смотреть на ярко-розовую кровавую тушу. Подбежал к водоему, и его стошнило в воду. Мать подошла к нему и обняла:

– Кто тебя знает, чего ты наелся там на улице? Наверняка с Каримом шатался? Да?!

Дед рассмеялся и запыхтел кальяном. Мама взяла Али за ухо и так, чтобы Искандер не услышал, сказала ему:

– Сто раз говорили тебе, с задорожными не дружить. Добьешься того, что Искандера с женой без работы оставят. Отец вернется и выставит их за порог.

Али ничего не ответил – он стоял, нагнувшись, на бортике водоема. Дед сурово предостерег его мать:

– Эх, невестушка дорогая! Травка козлику должна по душе прийтись. Козлику откуда знать, задорожный там или сын Хадж-Али Наки, – какая ему разница? Дружба адреса не знает.

Потом он посмотрел на Али. Их взгляды встретились.

– Травка козлику должна по душе прийтись. А козлик – сладкоежка у нас! Где коня ты привязал? Ну-ка скажи мне! На лугу возле цветков… Чтоб не видели следков…

Али не произносил ни слова. Он смотрел на воду бассейна, в зеркале которой покачивались обе туши. Плохо было у него на душе. Он встал, вошел в залу и сел на подоконник, обратившись к деду:

– Мой барашек был черный. А Карима – коричневый. Знаешь почему?

– Нет!

– Мне коричневый цвет больше нравится. Поэтому я и отдал его Кариму.

– Молодец, парень! Мой внук…

– Но сейчас, когда с них шкуру сняли, уже не видно, какой из них мой.

– Почему же? Видно. Твой слева. Черненький.

– Откуда знаешь?

– А голова-то черная.

Дед указал Али на голову барашка. Черная голова вытаращенными глазами смотрела на правую тушу.

– Видишь? Смотрит во все глаза.

– Так он смотрит на правую. А ты сказал, что мой слева.