Проснувшись, она выглядела лучше и, похоже, немного пришла в себя, но простуда усилилась. Карла не захотела вызывать доктора Эдмонтона, сказав, что у нее всего лишь бронхит. Она уже сделала себе грудной компресс и утверждала, что чувствует, как очищаются дыхательные пути. Но Питеру не понравилось, как она выглядела, о чем он и сказал Фрэнни. И хотя Карла отказалась померить температуру, он думал, что у нее жар.

В этот день Питер позвонил, когда началась первая гроза. Облака, лиловые и черные, молчаливо собирались над бухтой, начался дождь, сначала слабый, затем перешедший в ливень. Пока они разговаривали, Фрэнни стояла у окна и видела, как молнии вонзались в воду за волноломом. При этом в трубке каждый раз раздавался легкий треск, словно иголка проигрывателя вгрызалась в пластинку.

– Сегодня она лежит в постели, – сообщил Питер. – В конце концов согласилась, чтобы Том Эдмонтон осмотрел ее. Он думает, у нее грипп.

– О Боже! – Фрэнни закрыла глаза. – В ее возрасте это не шутка.

– Это точно. – Питер помолчал. – Я рассказал ему все, Фрэнни. О ребенке, о твоей ссоре с Карлой. Том лечил тебя с младенчества, и он будет держать язык за зубами. Я хотел знать, могли ли эти волнения стать причиной болезни Карлы. Он ответил, что нет. Грипп есть грипп.

– Грипп сделал кого, – пробормотала Фрэн.

– Не понял.

– Не важно. – Хотя ее отец и отличался широтой кругозора, он не относился к поклонникам творчества группы «Эй-си Диси». – Продолжай.

– Пожалуй, это все, цыпленок. Он говорит, что больных много. Какой-то особенно мерзкий вирус. Похоже, пришел с юга. Эпидемия уже охватила Нью-Йорк.

– Но проспать в гостиной всю ночь… – В голосе Фрэнни слышалось сомнение.

– Если на то пошло, доктор говорит, что сидячее положение лучше и для легких, и для бронхов. Больше он ничего не сказал, но Алберта Эдмонтон участвует в тех же общественных организациях, что и Карла, поэтому молчание получилось вполне красноречивым. И он, и я знаем, что она сама на это нарывалась, Фрэн. Она президент Городского исторического комитета, она проводит в библиотеке двадцать часов в неделю, она секретарь Женского клуба и Читательского клуба, она возглавила городское отделение «Марша десятицентовиков»[50] еще до смерти Фреда. Прошлой зимой она взвалила на себя еще и Фонд болезней сердца. И, ко всему прочему, пыталась активизировать интерес к работе Генеалогического общества южного Мэна. Она просто вымоталась. Отчасти потому и набросилась на тебя. Эдмонтон сказал лишь, что для таких вирусов более благодатной почвы, чем она, просто не найти. И мне этих слов вполне достаточно. Она стареет, Фрэнни, но не хочет этого признавать. Она работала больше, чем я.

– Как она сейчас, папочка?

– Она в кровати, пьет сок и принимает таблетки, которые прописал Том. Я взял отгул, а завтра придет миссис Холлидей и посидит с ней. Она хочет, чтобы пришла именно миссис Холлидей, потому что они тогда смогут поработать над повесткой июльского заседания Исторического общества. – Он вздохнул, а в трубке вновь проскрежетала молния. – Я иногда думаю, что ей хочется умереть в упряжке.

– Как ты думаешь, не будет ли она возражать, если…

– В данный момент – будет. Но дай ей время, Фрэн. Все образуется.

Теперь, четырьмя часами позже, повязывая на голову непромокаемую косынку, Фрэнни в этом усомнилась. Может быть, если она откажется от ребенка, никто в городе никогда об этом не узнает. Впрочем, маловероятно. В маленьких городах у людей обычно удивительно острый нюх. А если она оставит ребенка… но всерь ез она об этом не думала. Ведь так?

Накидывая на себя легкое пальто, она ощущала, как в ней разрастается чувство вины. В последние дни перед ссорой мать выглядела очень измотанной, это точно. Фрэн это заметила, когда приехала домой из колледжа и они поцеловали друг друга в щечку. Темные мешки под глазами, слишком желтая кожа. И седина в, как обычно, аккуратно уложенных волосах стала еще заметнее, хотя мать регулярно красилась в парикмахерской за тридцать долларов. И все же…

Она вела себя как истеричка, полная истеричка. И Фрэнни оставалось лишь спрашивать себя, сколь велика будет ее вина, если грипп матери перейдет в пневмонию или выяснится, что у нее был нервный срыв. А вдруг она умрет? Господи, какая ужасная мысль! Этого не будет. Этого не будет, Господи, нет, разумеется, нет. Таблетки, которые она принимала, конечно же, справятся с болезнью, и, когда Фрэнни уедет из города и будет тихонько вынашивать своего маленького незнакомца в Самерсуорте, мать придет в себя от полученного удара. Она…

Зазвонил телефон.

Мгновение Фрэнни с отсутствующим видом смотрела на него. За окном еще яростнее сверкнула молния, и почти сразу же раздался оглушительный раскат грома, заставивший девушку подскочить на месте.

Дзынь, дзынь, дзынь.

Но ей уже позвонили трижды, кому еще она могла понадобиться? Дебби перезванивать бы не стала, Джесс скорее всего тоже. Может, из программы «Доллары за звонок»? Или ей хотят предложить приобрести посуду «Саладмастер»? А может, все-таки Джесс, решивший предпринять вторую попытку?

Но, направляясь к телефонному аппарату, Фрэнни уже чувствовала, что звонит отец, и ничего хорошего он ей не скажет. «Это пирог, – сказала она себе. – Ответственность – это пирог. Часть ее снимается всей этой благотворительностью, но ты просто дурачишь себя, если думаешь, что тебе не достанется большого, сочного, горького куска. Который придется съесть до последней крошки».

– Алло?

Мгновение в трубке было тихо, и ей пришлось повторить:

– Алло?

– Фрэн? – ответил ее отец, и в трубке раздался странный, булькающий звук. – Фрэнни? – Звук повторился, и она с возрастающим ужасом поняла, что он борется со слезами. Одна ее рука поднялась к шее и ухватилась за узел повязанной на голову непромокаемой косынки.

– Папочка? Что случилось? Что-то с мамой?

– Фрэнни, я должен заехать за тобой. Я… просто заеду за тобой и заберу тебя. Вот что я сделаю.

– С мамой все в порядке? – закричала она в трубку. Над «Харборсайдом» снова прогрохотал гром, испугав ее, и она начала плакать. – Скажи мне, папочка!

– Ей стало хуже – вот все, что я знаю, – ответил Питер. – Через час после нашего с тобой разговора ей стало хуже. Поднялась температура. Она начала бредить. Я попытался разыскать Тома… Рейчел сказала мне, что его нет, а многие очень тяжело больны… Тогда я позвонил в Сэнфордскую больницу, и они сказали, что их «скорые» на вызовах, обе, но они занесут Карлу в список. Список, Фрэнни, откуда, черт возьми, вдруг взялся список? Я знаю Джима Уэррингтона, он шофер одной из сэнфордских «скорых», целыми днями сидит и играет в кункен, если только на Девяносто пятой не происходит авария. Что это за список? – Отец почти кричал.

– Успокойся, папочка. Успокойся. Успокойся. – Фрэнни снова разрыдалась, ее рука оставила в покое узел и поднялась к глазам. – Если она дома, ты лучше сам отвези ее в больницу.

– Нет… нет, они забрали ее пятнадцать минут назад. Боже мой, Фрэнни, в кузове было еще шесть человек. В том числе Уилл Ронсон, владелец аптеки. А Карла… твоя мать… немного пришла в себя, когда ее заносили в «скорую», и повторяла без конца: «Я не могу дышать, Питер, я не могу дышать, почему я не могу дышать?» Ох, Господи! – закончил он ломающимся, почти детским, пугающим голосом.

– Ты можешь приехать, папочка? Ты можешь приехать сюда?

– Да, – ответил он. – Конечно. – Похоже, отец пытался взять себя в руки.

– Я буду у парадного подъезда.

Она положила трубку и быстро сбежала вниз на подгибающихся ногах. На крыльце увидела, что дождь еще идет, но облака уже рвутся, и в разрывы проглядывает послеполуденное солнце. Автоматически поискала радугу – и нашла, далеко над водой, подернутый туманом мистический серп. Чувство вины не отпускало, в животе, где находилось другое существо, что-то трепыхалось, и Фрэн снова заплакала.