* * *
Вылет «сто сорок четвертый» был праздником, наверное, для каждого, кто имел хоть самое малое касательство к этому событию.
Нетрудно представить себе, каким же праздником оно было для Генерального конструктора! Впрочем, он и сам не скрывал этого: шутил, смеялся, охотно разговаривал с окружающими (куда девался мрачновато нахохлившийся старик, сидевший час назад в автомобиле на краю летного поля?), фотографировался с летным экипажем, с механиками, мотористами, с кем угодно, — словом, откровенно радовался происходящему...
Как много пережил в своей большой — не просто долгой, но именно большой — жизни этот человек! Ему дано было счастье много, много раз видеть реальные результаты дел своих, но дано было познать и горькие стороны жизни: людскую несправедливость, неблагодарность, клевету. Не зря, однако, были сказаны умные слова о том, что «тяжкий млат, дробя стекло, кует булат».
Андрей Николаевич Туполев — и в техническом творчестве, и просто в жизни — был всегда сильнее любых внешних обстоятельств.
Он был — булат.
Тот апрель...
В стартовом расписании на пуске первого «Востока» я назывался несколько загадочно: «инструктор-методист по пилотированию космического корабля».
Наверное, в обширной истории всех и всяческих инструктажей это был первый случай, когда инструктирующий сам предварительно не испробовал, так сказать, на собственной шкуре того, чему силой обстоятельств оказался вынужден учить других. Но иного выхода не было. Людей, которые имели бы за плечами личный опыт космических полетов, на земном шаре еще не существовало. Оставалось одно: привлечь к делу специалистов, умеющих управлять летательным аппаратом если не в космосе, то хотя бы в околоземной атмосфере. Привлечь летчиков. Или, еще лучше, — летчиков-испытателей, работа которых, кстати, в значительной мере в том и состоит, чтобы каждый раз заранее, на Земле, представлять себе, что и как произойдет в полете (иначе, как проверено жестокой статистикой, долго не пролетаешь...).
И вот месяцы занятий с первой шестеркой симпатичных старших лейтенантов и капитанов — будущих космонавтов — позади.
Позади и полеты двух беспилотных космических летательных аппаратов, полностью идентичных «Востоку» и по конструкции, и по программе одновиткового полуторачасового полета, и по внутреннему оборудованию, — словом, по всему, за исключением двух пунктов. Первое, самое существенное отличие этого корабля от «Востока» заключалось в том, что рабочее место космонавта занимал в нем не живой человек, а искусно сделанный манекен. Второе отличие было, в сущности, следствием первого: поскольку манекену ни пить, ни есть не требовалось, небольшой контейнер, располагавшийся справа от космонавта и предназначенный для хранения еды и питья (космонавты, кажется с легкой руки Быковского, прозвали его: «Гастроном»), по прямому назначению не использовался. Вместо продуктов в нем помещалась клетка с подопытной собакой: Чернушкой в полете 9 марта и Звездочкой — 25-го.
Слетали оба эти корабля успешно...
Наступил апрель шестьдесят первого года. Степь вокруг космодрома вся в тюльпанах. Это красивое зрелище, увы, недолговечно. Через месяц здесь будет голая, потрескавшаяся земля. Но сейчас обитателям космодрома — не до красот природы, пусть сколь угодно медленно или быстро преходящих.
«Восток-1» готовится к полету...
* * *
Работа на космодроме шла, как на фронте во время наступления. Люди уходили из корпуса, в котором готовились ракета-носитель и космический корабль, только для того, чтобы наспех чего-нибудь перекусить, поспать — когда глаза уж сами закрываются — часок-другой, и снова вернуться в корпус.
Один за другим проходили последние комплексы наземных испытаний. И когда какой-то один из многих тысяч элементов, составлявших в совокупности ракету и корабль, оказывался вне допусков и требовалось лезть в нутро объекта, чтобы что-то заменить, — это каждый раз означало, как в известной детской игре, сброс на изрядное количество клеток назад. Еще бы! Ведь для одного того, чтобы просто добраться до внушающего какие-то подозрения агрегата, приходилось снова разбирать иногда чуть ли не полкорабля и этим, естественно, сводить на нет множество уже проведенных испытательных циклов.
И ничего: разбирали, собирали вновь, проверяли все досконально, повторяли иную трудоемкую операцию по нескольку раз, не оставляли «на авось» ни единой, внушавшей малейшее сомнение мелочи... Правда, особенно заботиться о сбережении нервных клеток (тех самых, которые, как утверждает наука, не восстанавливаются) участникам работы тут уж не приходилось. На санаторий это похоже не было...
Но проходили считанные часы, очередная задержка (ее почему-то называли «боб», а задержку более мелкую соответственно — «бобик») ликвидировалась, и работа по программе шла дальше... до нового «боба».
Весь ход дел держал в своих руках Сергей Павлович Королев — Главный конструктор, академик, заместитель председателя Государственной комиссии, технический руководитель пуска — и прочая, и прочая, и прочая... За каждым из этих титулов стояли немалые права и еще больше — ответственности.
Но не в титулах было дело. Не они определяли то особое место, которое занимал Королев во всем сложном, небывалом по масштабу комплексе работ по созданию и вводу в строй ракетно-космических систем.
Среди участников этого огромного дела было немало личностей — именно личностей! — исключительно ярких. Созвездие создателей космической техники состояло — как оно и положено уважающему себя нормальному созвездию — из настоящих звезд: больших инженеров и больших ученых.
И почти все они признавали Королева своим лидером!
Почему?
Не знаю. Не берусь ответить на этот вопрос с полной категоричностью. Но думаю, что, кроме глубоких знаний, выдающихся организаторских способностей и конструкторского таланта, не последнюю роль тут играла очевидная для всех неугасающая эмоциональная и волевая заряженность Королева. Для него освоение космоса было не просто первым, но первым и единственным делом всей жизни. Делом, ради которого он не жалел ни себя, ни других (недаром говорили сотрудники его КБ: «Мы работаем от гимна до гимна»). Да что там — не жалел! Просто не видел, не умел видеть ничего вокруг, кроме того, что как-то способствовало или, напротив, препятствовало ходу этого дела.
И сочетание такой страстности однолюба с силой воли, подобной которой я не встречал, пожалуй, ни в ком другом из известных мне людей (хотя на знакомства с сильными личностями мне в жизни, вообще говоря, повезло), — это сочетание влияло на окружающих так, что трудно им было бы, да и просто не хотелось что-нибудь ему противопоставлять. Великая сила — страсть, а тем более — страсть праведная...
Как известно из элементарной физики, выполнение любой работы требует соответствующего расхода энергии. Это справедливо в буквальном смысле слова, когда речь идет об энергии механической, электрической или тепловой, — справедливо и в смысле переносном, когда в действие вступает энергия душевная.
Так вот, в деле освоения космоса центральным источником энергии был Сергей Павлович Королев.
Автор известного «Закона Паркинсона» разделял облеченных той или иной мерой власти людей на две основные категории: «Да-человеков» и «Нет-человеков», отмечая при этом, что, к сожалению, в реальной жизни последняя категория решительно превалирует.
Королев был «Да-человеком» — в самом что ни на есть ярко выраженном виде!
Как же было не принимать того, что исходило от него?
* * *
Спустя пять лет, когда Королева не стало, знавшие его люди, после первых месяцев самого острого ощущения непоправимости потери, почувствовали потребность как-то разобраться в характере этой яркой, нестандартной, во многом противоречивой личности, — так сказать, подвести итоги. И тут-то, неожиданно для многих, казалось бы, хорошо его знавших, выяснилось интересное обстоятельство. Оказывается, бросавшаяся в глаза резкая манера обращения Королева с окружающими чаще всего была действительно не более чем манерой. Во всяком случае, при всей своей склонности к тому, чтобы пошуметь, за воротами без куска хлеба он ни единого человека не оставил и вообще неприятностей непоправимых никому не причинил.
