— Ну-ка, любезный, предупредите своего хозяина, что в городе беспорядки, и опросите его, не желает ли он послать кого-нибудь из своих людей с мушкетом на главную площадь согласно приказу, который я уполномочен ему передать от имени капитана. Обегайте к нему поживей и не беспокойтесь о том, чтобы кто-нибудь сюда вошел: я постерегу как следует.
Слуга поспешил подняться по лестнице к хозяйской горнице и постучал в дверь; но так как там еще не проснулись, то ему никто не отпер. Тем временем капралу, доброму горожанину, гордившемуся не менее Цезаря военным своим снаряжением, столь отличным от обычного его оружия, шила и мясорубной доски, наскучило дожидаться так долго у ворот, тем паче что были у него другие дела. Он рассердился и, заявив, что к нему относятся недостаточно уважительно, принялся браниться, ибо не заимствовал от знати ничего, кроме брани. А так как, несмотря на громкий его зов, никто ему не отвечал, то он удалился в превеликой досаде, пригрозив, что заставит хозяина дома заплатит пеню.
Джоконда еще не осмеливалась вернуться в свою горницу, опасаясь встретить на пути слугу или кого-нибудь другого. Она решила, что Франсиону способнее всего выбежать в ворота, пока они были открыты, ибо к каким бы хитростям он ни прибег, ему будет трудно спрятаться в кадках возчика так незаметно, чтоб никто не обратил на это внимания. Он одобрил ее совет и тотчас же принялся пересекать двор. Дойдя до главной аллеи, ведущей к воротам, он так испугался, чтоб слуга не сошел вниз и его не увидал, что пустился бежать изо всей мочи, желая поскорее выбраться из дому. Но, не заметив высокого порога, он не поднял ноги, чтоб его переступить, и растянулся во всю длину на мостовой, отчего чуть было не переломал себе и рук и ног. Джоконда, увидав его падение, весьма огорчилась, но не бросилась ему на помощь, а отправилась высыпаться в свою горницу и притворилась, будто с вечера оттуда не выходила.
Франсион поднялся с превеликим трудом, и так как v еле держался на ногах, то стал передвигаться, опираясь
о стенку. Он хорошо сделал, что удалился, ибо слуга, посланный своим хозяином на главную площадь, тотчас же вышел из дому в полном вооружении. Итак, плелся он по мере сил и собирался было опуститься на землю, чтоб передохнуть, когда увидал на углу портшез, откуда вылез какой-то человек, который быстро зашагал по улице и вскоре исчез из глаз, несмотря на расслабленную походку.
«Право слово, — сказал себе Франсион, — я не буду так привередлив, как ты, и охотно усядусь в эти носилки, если только удастся до них добраться».
Промолвив это, он напряг силы и так принатужился, что наконец дотащился до портшеза, где присел на мягкую подушку, каковая подвернулась ему весьма своевременно.
Пока Франсион покоится на ней в свое удовольствие, надлежит рассказать.о персоне, чье место он занял. То был старый подагрик, самый злющий человек в городе, а может статься, и во всей округе, несмотря на то, что изобиловала она отъявленнейшими мерзавцами. Единственным его удовольствием было сеять раздор повсюду и даже среди самых именитых лиц. Он злоумышлял против одного вельможи, которого республика за несколько времени до этого назначила туда губернатором. Ему скорее следовало ценить его, ибо никто на него не жаловался; но такой уж был у этого подагрика скверный нрав, что он постоянно злословил о сильных мира сего. Осуждал же он губернатора, очевидно, только по дурному своему обыкновению, ибо даже никогда его не видал и не слыхал ни о добрых, ни о злых его поступках. Он приписывал ему недостатки, которые замечал у его предшественников, полагая, что с одинаковой должностью связаны одинаковые пороки. Между прочим, состоял он в хороших отношениях с одним весьма влиятельным лицом. Дабы поссорить его с губернатором, он как-то сказал своему знакомцу, что этот сановник (как ему за верное передавали) был вероломнейшим человеком на свете, что надлежало всячески его опасаться и что он задумал предать город в руки иноземцев; ему поверили, как оракулу, ибо этот старейший горожанин так ловко скрывал свой злодейский характер, что его считали образцом порядочности. К тому же он ссылался на дошедшие до него слухи о весьма злостном заговоре. Случилось так, что губернатор накануне вечером разъезжал в сопровождении своей охраны по улицам с какой-то особливой, но, во всяком случае, благой целью. Тот, кого предостерегал подагрик, заметил это и без колебаний поверил в дурные намерения губернатора. Вот почему, собрав самых именитых людей в городе и сообщив им про дошедшие до него слухи, он решил вместе с ними призвать горожан к оружию, чтобы предотвратить могущее случиться несчастье. Был дан приказ по околоткам явиться каждому в свою часть, так что все пришло в волнение; Тут выехал губернатор с большим и лучшим отрядом, чем накануне, дабы узнать, чего ради происходят такие собрания без его повеления. Если б не сдержали народной ярости, возбужденной распространившимися слухами об измене, то толпа набросилась бы на губернатора и растерзала его в клочки. Дабы подстрекнуть ее к расправе, подагрик приказал подвести себя к окну и надрывался от крика:
— Да здравствует свобода! Повесьте злодея, который хочет нас продать!
Но голос разумных людей, обладавших большим весом, чем он, удержал руки наиболее ярых мятежников. Вошли в переговоры с губернатором, который выразил толпе свое расположение. Несмотря на это, капралы, все еще бродившие по своим околоткам, доканчивали призыв горожан к оружию, желая, чтоб каждый нес свою долго бремени. Один из них заходил в дом купца, как мы о том упоминали.
Тем временем губернатор, слышавший крамольные речи подагрика и узнавший стороною, что он зажег пламя возмущения, распорядился послать за ним, дабы наказать его по заслугам. Он дал это поручение двум своим людям, каковые отправились к подагрику на дом и сказали, что их господин, будучи наслышан о нем, как о весьма разумном человеке и дельном советнике, приглашает его к себе, дабы помог он успокоить народное волнение. Сперва подагрик не хотел верить, но под конец, убежденный их настойчивой божбой, вообразил, что губернатор ничего не знает о наветах, которые он на него возвел, и, может статься, будет рад выслушать его мнение. Представив себе, какие блага и какая честь могут для него воспоследовать от такого дела, он решил не отказываться от сближения с этим сановником. А посему он согласился, чтоб губернаторские люди усадили его в портшез, принесенный ими для этой цели, и позволил нести себя добровольно в такое место, куда его в противном случае отвели бы только силой. Они проделали уже немалый путь, когда к качалочникам подошел какой-то человек и шепнул одному из них на ухо:
— Господин губернатор уже изволил отбыть из прежнего места; он находится в замке: несите туда этого молодца.
Обладая лучшим слухом, чем о нем думали, подагрик отлично расслышал их слова и заподозрил какой-то злой умысел, направленный против него. К тому же его несли не так почтительно, как носят государственных мужей, а с большой быстротой, то и дело задевая носилками о тумбы. Это навело его на мысль, что по прибытии в городской замок с ним обойдутся далеко не ласково. Тем не менее он сидел смирно и, зная, что никакие слова в мире не спасут его от несчастья, притворился спящим и начал храпеть. У его носильщиков, не привыкших к столь тяжелой ноше, ломило руки от усталости, и пот струился с них крупным градом, а посему, дойдя до угла той улицы, где жила Джоконда, о ту пору совершенно безлюдной, они вздумали отдохнуть и, дабы освежиться, зашли в питейный дом и хватили там по стаканчику, полагая, что их пленник не проснется, а если бы и проснулся, то не пожелает убежать, а если б и пожелал, то не мог бы этого учинить, ибо ноги его до крайности распухли и ступни скрючились от подагрических болей. Но молодцы изрядно обманулись, ибо не успели они отойти, как, опасаясь губернаторского гнева, он нашел в себе силы удалиться и опростал то место, которое занял Франсион.
Оба качалочника, напившись вдосталь, вернулись к своему делу и не заметили, что в портшезе сидит уже другой человек, так как Франсион был закрыт со всех сторон занавесками и торчали наружу только его ступни. Они подняли ношу и двинулись с нею бодро вперед, ибо вино придало им новые силы. Франсион не проронил ни слова, боясь их остановить, а поскольку не мог еще ходить как следует, был весьма рад, что его несут хоть куда-нибудь.
