Тут он сочинил целую генеалогию на основании той, которую сообщил его спутник, и хотя дю Бюисон заметил разные промахи, однако же убедил себя в ее подлинности, будучи весьма доволен, что маркиз, окруженный пышной свитой, называл себя по собственному почину его кузеном, и надеясь извлечь из этого данные для опровержения злословцев, отрицавших его благородное происхождение. Засвидетельствовав Франсиону на словах, сколь много удовольствия и чести доставило ему это знакомство, он начал со следующего акта учтивости:
— Ни вы, ни ваши служители никогда не были и нашей стороне, — сказал он, — а потому вам, вероятно, неизвестно, где здесь можно пристать. Необходимо указать им харчевню; они отведут туда лошадей и там переночуют. Мой слуга их проводит.
Франсион, предвидя, что дю Бюисон намеревается выкинуть одну из своих обычных скопидомских штучек, решил этому воспрепятствовать и сказал:
— Я постоянно нуждаюсь в своих лакеях, любезный брат, а потому запрещаю им меня покидать; лошадей же моих нельзя оставить в харчевне без присмотра, а кроме того, разрешите вас заверить, что они совершенно запарились и что у них не хватит силы туда добраться.
Таким образом, Франсион отпарировал первый удар.
— Вам придется удовольствоваться весьма плохим ужином, — заметил сьер дю Бюисон, когда его люди расставляли на столе овечью лопатку и салаты, — это лишь то, что подается у нас в обычные дни; к сожалению, меня не предупредили о вашем приезде, а то бы вам приготовили что-нибудь получше; вдобавок жена моя нездорова и лежит в постели, а только она одна понимает здесь толк в кухне и распоряжается там.
— Ради бога, не торопитесь, — отвечал Франсион, — нам нетрудно и обождать: предоставляю вам сколько угодно времени, для того чтоб приготовить все, что вы захотите. Кстати, если у вас есть какая-нибудь говядина понежнее той, которую принесли, то не откажите приказать, чтоб ее подали, так как эту я, право, не смогу есть. Кроме того, я мимоходом видел ваш птичий двор: это один из богатейших во всей Франции. Если б я не знал, что у вас все в изобилии, то не посмел бы докучать вам просьбами о своих желаниях. Да вот еще: мне вспомнилось, что один местный житель, встреченный мною по пути, рассказывал о каком-то человеке из вашей деревни, который исключительно занимается охотой и продает свою добычу кому угодно: недурно было бы послать к нему, чтоб раздобыть куропаток и крупной дичины.
Скупец был вынужден исполнить все, о чем просил Франсион; он не смел ему отказать, надеясь, что будет терпеть эту обузу не более одного вечера и что его гость продолжит предпринятое им путешествие; но он неприятно изумился, когда расчет его оказался ошибочным, так как Франсион сказал ему:
— Любезный братец, вы, как я вижу, напрасно расстраиваетесь из-за невозможности угостить меня так, как вам бы хотелось; но в грядущие дни мы лучше попируем: у вас будет больше досуга, чтоб раздобыть дичь; я так полюбил ваши беседы, что мне будет трудно отсюда уехать.
«Вот так проклятье! — промолвил про себя дю Бюисон. — Неужели мне придется столько времени кормить этого человека со всей его свитой? Но нет! Этому не бывать, честное слово! К тому же он рассчитывает еще на лучшее угощение, чем сегодня. А откуда его взять? Разорить, что ли, он меня собирается? Его лакей, затесавшийся на кухне, потребовал столько масла, мозгов, пряностей и приправ, что на один только этот ужин ушли все мои запасы».
После этих размышлений он обратился к Франсиону и посоветовал ему отправиться в путь на другой день поутру для завершения своего путешествия и не упускать установившейся хорошей погоды, так как если он задержится на неделю, то дожди испортят дороги, согласно предсказаниям Альманаха мильмонтского священника, каковой никогда не лжет.
— Ах, любезный братец, надо мною не каплет, — отвечал Франсион. — Если на той неделе погода испортится, то я не уеду и подожду до следующей.
— Но через две недели, братец, у нас начнутся грозы, — возразил дю Бюисон.
— Ну что ж, — отозвался Франсион, — повременю здесь с месяц; мне наплевать: спешного ничего нет. Да пот, кстати, когда дело до этого дойдет, то вам придется одолжить мне четырех лошадей; они потащат маленькую тележку, которую я прикажу завтра же здесь (мастерить, для перевозки пожитков, слишком тяжелых для моего вьючного животного; кроме того, эти лошади повезут моих лакеев, так как им тяжело идти дальше пешком. Вы будете также столь любезны одолжить мне тысячу триста или четыреста ливров, в которых я сейчас очень нуждаюсь, ибо, выехав из дому, не думал забираться так далеко и не захватил с собой достаточно денег.
Все эти слова раздирали сердце сьера дю Бюисона, как удары кинжала. При каждом предложении Франсиона он оборачивался к самому верному из своих лакеев и шептал ему:
— Герен, Герен, какое бесцеремонное обращение у этого человека!
По окончании ужина он проводил Франсиона до опочивальни и отвел помещение всем его слугам; затем он отправился к своей жене, которую не показал гостю, полагая, что она уже давно находится в объятиях сна. Застав ее бодрствующей, он рассказал ей о вновь открытом им родстве и как дорого оно уже ему обошлось.
— Ах, голубка моя, — добавил он, — я, право, не знаю, что это за чертов маркиз, но он самый наглый человек, какого мне приходилось встречать. По его фамильярному обращению можно подумать, что он мне родной брат и всю жизнь отсюда не выходил. Он высказывает свои желания и требует, чтобы их выполняли. Все, что ему здесь не по вкусу, необходимо тотчас же изменить. Он вводит меня в излишние расходы и распоряжается моими лакеями так, словно я дал ему власть над ними. Если он останется здесь дольше, то я боюсь, как бы ему не вздумалось стать полным хозяином и в конце концов выгнать нас из дому.
— Какая вам корысть от такого знакомства? — отвечала жена. — Зачем вы позволили ему остаться? Я не сомневаюсь, что это какой-нибудь любитель поживиться на чужой счет; он, вероятно, забрался сюда, чтоб нас обокрасть.
— Если б вы видели, какая у него пристойная наружность, то не возымели бы такого мнения, — сказал скупец. — Его свита состоит из приближенного дворянина и лакеев, одетых по придворной моде. Вся эта пышность скроена не наспех, как у людей, которые сразу вздумали прикинуться вельможами, чтоб осуществить какую-нибудь преступную затею. Тем не менее я не позволю ему пробыть здесь больше одной ночи, будь он мне хоть раздвоюродным братом. Мне ничего не Прибавится, если люди узнают о том, что он прожил у нас долго и что я с ним в родстве: напротив, значительная часть моего имущества пойдет прахом. Побольше прибыли и поменьше почета — таков девиз моего отца. От кровного родства с маркизом еще не наживешь палат каменных; но как бы то ни было, а я не стану ему более близким родственником оттого, что угостил его хорошо, как не сделаюсь ему более дальним, если угощу плохо. Конечно, я не посмею выставить его отсюда взашей, но прибегну для этого к более мягкому способу; так, чтоб он не мог на меня досадовать. Завтра же скажу, что у меня крупная тяжба, требующая моего присутствия в городе; а вы притворитесь еще более больной, чем на самом деле, и когда у вас попросят каких-нибудь припасов для него, то прикиньтесь, будто вы бредите и вовсе перестали соображать; увидав, что мое отсутствие затягивается и что ни я, ни вы не составляем ему компании, он непременно будет вынужден уехать. Но надо строжайше наказать слугам, чтоб они не позволили ему увести наших лошадей, как он, по-видимому, собирается.
Госпожа дю Бюисон одобрила доводы и намерения своего супруга, который, покинув ее, отправился спать в другую горницу.
Тем временем их дочь, за коей ухаживал один красивый молодой дворянин, оповестила его письмом, что представляется отличный случай осуществить их желания, так как мать ее больна и не будет следить за ней с обычной бдительностью, а кроме того, в доме царит суматоха по случаю приезда некоего вельможи, который у них пристал. Любовник действительно явился, причем ему очень повезло, ибо один из челядинцев замка, повстречавшись с ним, принял его по росту за дворянина из свиты Франсиона. Красавица укрылась с ним в горнице, помещавшейся между покоями мнимого маркиза и се отца. Любовная война пришлась им весьма по сердцу, и они' возобновляли ее всякий раз, как только позволяли силы. Постель так дрожала под ними, что шум этот мог долететь до почтенного родителя. В продолжение всей ночи дю Бюисону не удалось сомкнуть глаз:
