Агата, стоявшая позади них, услышала этот разговор и, прервав Франсиона, сказала:

— Ах, дитя мое, каким славным и похвальным нравом вы обладаете! Вижу, что если б все походили на вас, то брака бы вовсе не существовало и никто не соблюдал бы его законов.

— Вы правы, — отвечал Франсион, — действительно, большинство человеческих страданий происходит от несносных уз брака и правил чести, этого тирана наших желаний. Если мы берем красивую жену, то ее ласкает всякий, причем у нас нет никакой возможности этому воспрепятствовать: народ, весьма склонный к подозрительности и готовый придраться к любому внешнему поводу, ославит вас рогоносцем и осыплет оскорблениями, хотя бы ваша супруга была образцом добродетели, ибо, увидав ее беседующей с кем-либо на улице, он обвинит ее в том, что она позволяет себе дома гораздо худшие вольности. Если во избежание этого зла вы женитесь на безобразной женщине, то, надеясь обойти одну пропасть, попадете в другую, еще более опасную: вы не получаете ни блага, ни радости и приходите в отчаяние, так как за столом и в кровати вам служит подругой фурия. Было бы лучше, если б все были свободны: мы бы соединялись без всяких обязательств с тем, кто был бы нам больше по сердцу, а пресытившись, пользовались бы правом расходиться. Если бы женщина, отдавшись вам, тем не менее осквернила свое тело с кем-нибудь другим, то, узнав об этом, вы бы нисколько не обиделись, ибо химера чести не преследовала бы вашей души и вам не было бы запрещено ласкать чужих подружек. На свете существовали бы одни только незаконнорожденные, и, следовательно, на них смотрели бы как на вполне приличных людей. Внебрачные дети всегда чем-нибудь возвышаются над посредственностью. Все герои древности были таковыми: Геркулес, Тезей, Ромул, Александр и многие другие. Вы возразите, что если б женщины стали у нас общими, как в республике Платона, то было бы неизвестно, какому мужчине приписать рождающихся детей. Но какая в том беда? Вот Лорета не знает ни отца, ни матери и не тщится наводить о них справки: может ли это причинить ей какие-либо неприятности, если только сюда не примешается чье-либо глупое любопытство? Но такое любопытство не имело бы места, ибо его сочли бы тщетным; а только безумцы желают невозможного. Это привело бы к великому благу, так как мы принуждены были бы уничтожить превосходство и знатность: люди стали бы равными, а земные плоды — общим достоянием. Тогда уважали бы одни только естественные законы, и мы жили бы как во времена золотого века. Можно еще многое сказать по сему поводу, но я оставлю это до другого раза. После того как Франсион кончил свою речь, сказанную им, быть может, в шутку, а быть может, и всерьез, Ремон и Агата заявили ему, что он должен на сей раз удовольствоваться одной только Лоретой. Он выразил согласие, а в этом месте их беседы в залу вошли скрипачи, которые принялись играть всевозможные танцы. В замок прибыли все красивейшие женщины окрестных городов и деревень, а с ними также много девушек, исполненных всяких совершенств, и мужчин, слывших отменными танцорами. Ритмы, па и движения курант, сарабанд [186] и вольтов [187] разжигали сластолюбивые вожделения всех и всякого. Повсюду только и видны были целующиеся да обнимающиеся. Когда окончательно наступила ночь, на стол поставили роскошное угощение, стоившее доброго ужина, ибо на первое было сервировано множество отличнейших жарких, коими насытились те, кто был голоден. Сладости оказались в таком изобилии, что, после того как все набили ими животы и карманы, их оставалась еще немалая куча, и гости устроили конфектную войну, швыряя ими друг в друга. Тут заиграли во дворе барабаны, трубы и гобои, а скрипицы — в горнице по соседству с залой, так что вместе с голосами присутствующих они создавали ни с чем не сравнимый шум. Суматоха была так велика и забавна, что не сумею вам ее описать. Затрудняюсь также перечислить, сколько было перепорчено девушек и сколько мужей превращено в рогоносцев. Среди сутолоки столь многолюдной ассамблеи, мешавшей замечать отсутствующих, многие уединились со своими возлюбленными, дабы удовлетворить распаленные желания. Некоторые назначили там свидание своим ласкателям, почитая это место самым подходящим и более безопасным, нежели их собственные дома. Ремон, желая всецело посвятить замок Амуру, приказал оставить открытыми несколько обитых прекрасными шпалерами горниц, дабы служили они убежищем для влюбленных, и горницы эти не пустовали. Что касается шести кавалеров и их дам, то они не покидали залы, обладая достаточным досугом, чтоб отложить свои совместные увеселения на другой час. Каждый из них искал приключений налево и направо, предаваясь бесчисленному множеству всяких удовольствий. Франсион тискал по углам всех женщин, какие ему попадались под руку. Он взял одну из шести красавиц замка, по имени Тереза, и, опрокинув ее на длинную скамью, над которой горели свечи, задрал ей сзади юбку и поцеловал ее в афедрон, на котором заметил черную родинку; но не успел он ее увидеть, как воскликнул:

— Ого, Тереза! Вы отличная притворщица. Теперь я знаю, кого мы застали голой сегодня утром; родинка вас выдала.

Тотчас же он отправился поведать всему обществу, как ему удалось узнать собственницу полушарий, удостоившихся знаков почитания, и всякий от души похохотал. Тереза, никогда не сердившаяся, отвечала в том же духе, вполне соответствовавшем месту, где она находилась:

— Итак, вы видели мои ягодицы. Ну и что же? Хотите еще раз посмотреть? Я не поскуплюсь их показать. Кто из нас более достоин насмешек, я или вы? Я показала их, подчиняясь насилию, а вы целовали их

добровольно.

После этих речей Ремон, находивший удовольствие в битве стаканов, приказал принести лучшего в мире вина, дабы повеселиться с несколькими добрыми собутыльниками, вызвавшими его на состязание.

— Ничто не может сравниться с этим напитком, — сказал Ремон, — он наполняет пьющих чем-то божественным. Необходимо рассеять трусливые мысли, навеваемые заблуждением и глупостью. Благодаря действию вина оратор не боится высказать в речах много рискованных вещей, а любовник — смело поведать о своих страданиях той, которая их причинила. Победа в битвах дается тем, кому это зелье внушает мужество. Давайте же, давайте пить вечно и пожелаем друг другу умереть, как Джордж, граф Клеренсский [188], который, будучи вынужден по приказу короля покончить с собой, велел посадить себя в бочку с вином и пил его до тех пор, пока не лопнул. Итак, Франсион, выпьем!

— Ни за что, — отвечал тот, — я предпочитаю истратить свои силы, тешась с Лоретой, нежели с Бахусом. Если я перепьюсь, то мое тело впадет в грубую сонливость, и удовольствие, получаемое мною от женщин, будет вялым и, смею сказать, даже мучительным.

— Хорошо, — сказал Ремон, — здесь всякий свободен в своих поступках; предавайтесь тому наслаждению, которое вам более всего по вкусу.

Тут появились музыканты и принялись исполнять множество песен, сочетая звуки лютен и виол со своими голосами.

— Ах, — сказал Франсион, склонивши голову на грудь Лореты, — после лицезрения красоты нет такого удовольствия, которым бы я упивался больше, нежели музыкой. Сердце мое трепещет при каждом звуке; я сам не свой. Вибрация голосов заставляет сладостно вибрировать мою душу; но в этом нет ничего удивительного, ибо я от природы склонен к движению и постоянно пребываю в приятной ажитации. Дух мой и тело непрестанно вздрагивают от мелких толчков; это можно было только что видеть на примере: я с трудом удержал стакан, так дрожала моя рука. Удачнее всего выходят у меня на лютне тремоло. Да и к этим прекрасным персям я прикасаюсь не иначе, как с дрожью. Лучшее удовольствие для меня — это трепетать; я божествен с ног до головы и хочу находиться в постоянном движении, как небо.

С этими словами Франсион взял лютню у одного из музыкантов и, после того как дамы попросили его показать свое умение, принялся перебирать струны и спел песенку, слова коей я не премину здесь привести. Будучи историком отменно правдивым, я, право, не знаю, что удерживает меня от того, чтоб напечатать здесь и ноты, дабы не упустить ни единой подробности и осведомить читателя обо всем. Это не составило бы для меня никакого труда, ибо я не помещаю в своих книгах стихов, не положенных на музыку, и не похожу на тех, кто приводит сонеты вместо куплетов, не ведая, можно ли их петь или нет. Итак, будьте уверены, что если б завелась мода включать в романы музыку и лютенную табулатуру для помещенных там песенок, то это изобретение послужило бы им в не меньшую пользу, нежели те прекрасные картинки, коими украшают их теперь издатели для увеличения сбыта. Но в ожидании того, пока мне придет фантазия подать пример другим, постарайтесь узнать с живого голоса мотив Франсионовой песенки и удовольствуйтесь на сей раз следующими словами;