— Как... что...

— Движущиеся стены, — пояснила Триш. — На сервоприводе. Сдвинешь угол буквально на волосок, и все отражения меняются. Как в калейдоскопе. — Она крикнула невидимому оператору: — Спасибо, достаточно!

Бессчетно размноженные отражения Петры снова слились в одно. Она перевела дух. Но за долю секунды до того, как ее отражения воссоединились, ей показалось, что она увидела что-то еще... огонь. Да. Пламя, бьющее из глаз мертвеца. Он был абсолютно голый, и он пытался вырваться из зеркальной дверцы. Его глаза полыхали огнем, а взгляд был исполнен запредельного ужаса. Лишь на долю секунды. А потом все прошло. Никакого огня. Только ее собственное отражение.

Она вдруг поняла, что дрожит. «Кажется, я схожу с ума, — подумалось ей. — Это просто такой спецэффект с зеркалами. Просто такой спецэффект».

— Да, — добавила Триш, — стены еще и летают.

Она хлопнула в ладоши три раза. Одна стена отъехала в сторону, и Петра увидела, что они были в каких-нибудь несколько футах от «буфетного» столика.

— Кажется, мне надо выпить еще чашку кофе, — сказала Петра.

— Да, меня тоже всегда пронимает, — кивнула Триш. — Я никогда раньше не делала ничего такого... такого стихийного. Вроде бы это моя конструкция... но все равно пронимает.

• наплыв •

Миссис Битс сидела в вестибюле гостиницы «Паводок», потому что никто не знал, что с ней делать. Она сидела одна, потому что никто не знал, что ей сказать. Когда у человека большое горе, те, кто рядом, никогда не знают, что тут можно сказать. Ее дом сгорел, ее дочь мертва и скорее всего горит в аду — мертва стараниями мальчика из Узла...

В данный момент этот мальчик беседует с полицейским.

— Да, сэр. Моя фамилия Галлахер. Меня очень долго здесь не было. Я жил в другом месте. Я до сих пор удивляюсь, что мне предложили эту работу... Да, сэр, я вытащил миссис Битс из горящего дома... Нет, я не знаю, как начался пожар... Они пользовались керосиновыми лампами... у них электричество отключили. Вот, может быть...

— Как это ужасно, — сказал полицейский, не переставая писать у себя в блокноте. — Хорошо бы они там нашли ее обезболивающие таблетки. Если, конечно, все не сгорело. У нее со спиной очень плохо. И куда ей теперь? У нее есть сестра во Флориде... я ее уже лет двадцать не видел... живет в приморском городке Бока-Бланка.

Тот самый город, где был последний концерт Тимми Валентайна.

Это все музыканты... как их там, рокеры. Как-то они с этим связаны. Что там вчера бормотала Шеннон, когда заявилась домой на рассвете? Теперь я с Тимми и буду жить вечно.

Проклятые сатанисты.

Господи, как же я отвратительно выгляжу. Смотреть противно. Вот оно — зеркало. Вы посмотрите на это чучело. Просто старуха. А ведь мне всего шестьдесят два. А выгляжу старше на двадцать лет. И что меня дернуло пить, когда умер Дэн? Не пила бы как лошадь и выглядела бы приличнее.

Эти проклятые сатанисты. Заморочили девочке голову. Моя ошибка. Не надо мне было ей разрешать работать в этом отеле. И надо было уехать из Паводка — сразу после пожара в Узле... было же ясно, что теперь все покатится под откос. Города, выгорающие без причины, какие-то жуткие россказни очевидцев, которые видели бог знает что... и теперь еще эти киношники... понаехали тут... будить призраки прошлого. И вот, пожалуйста — разбудили. Они забрали ее Шеннон... прямо в объятия тьмы. Узел был проклят, и теперь это проклятие распространилось и на Паводок тоже. Мы все катимся в бездну, и спасения нет... все мы, кто помнит ту ночь пожара...

Она вдруг поняла, что плачет. Тихонько, чтобы никто не видел. Впрочем, никто на нее и не смотрел. А если бы даже смотрел, то не стал бы ее осуждать. В конце концов она старая женщина и вольна плакать, если ей хочется. Она плакала, а этот мальчик-индеец и полицейский продолжали говорить о ней, словно ее и не было рядом, словно она не сидела здесь, в том же фойе... они все говорили, и говорили, и говорили. Она закрыла лицо руками.

А потом кто-то прикоснулся к ее рукам.

— Не плачьте, мэм, — сказал тихий голос. Такой ласковый. Такой знакомый.

Он убрал ее руки с лица, и она подняла глаза на джентльмена, чей голос звучал с таким искренним сочувствием. Это было настоящее чудо. Она не верила своим глазам.

Перед ней стоял Дамиан Питерс.

— Я вас видела по телевизору, — сказала она. — О, вы посланник небесный. Ангел Господень.

Питер коротко хохотнул.

— Да, иногда меня так называют, — сказал он. — Но я стараюсь не впадать в грех гордыни.

— О Господи, это правда вы? А я думала, вы пришли забрать меня на небеса.

— О, стать ангелом смерти, миссис... э-э...

— Битс.

— Это была бы большая честь. Но нет, я всего лишь скромный странствующий проповедник. Приятно с вами познакомиться. И мне больно видеть, как вы горюете.

— Мне уже легче, — сказала она.

— Может, поднимемся ко мне в номер и... — тут он ей подмигнул, своим «фирменным подмигиванием», которое постоянно использовал в своих трансляциях, — ...выпьем чего-нибудь освежающего? Все будет очень прилично, я вас уверяю, поскольку мы будем там не одни, а с... э-э... еще одной дамой. И я попробую вам помочь как-то избыть вашу печаль.

Миссис Битс улыбнулась. Преподобный Питерс — человек знаменитый. По телевизору выступает. Да, она потеряла все, что имела и что любила, но она знала, что на телевидении творят чудеса. И не раз испытала это на себе, когда протягивала руки, чтобы прикоснуться к экрану, пока Питерс шептал ей о небесной любви...

• ангел •

Эйнджел пел. Это было вовсе не обязательно, но он просто не мог сдержаться. Все равно его заглушал голос, льющийся из скрытых динамиков. Он пел для себя. Чтобы было, на чем сосредоточиться, пока оператор снимал его крупным планом.

Один раз — всего один раз — он по ошибке взглянул прямо в объектив, нарушив тем самым самое первое правило съемки. Он увидел свое отражение в линзе. Только это был не он. Это был Тимми. И Тимми тянул к нему руки, Тимми звал его из-за стены огня...

— Время подходит, — сказал Тимми. — Скоро мы оба освободимся.

Эйнджел тут же отвел взгляд. Но было уже поздно. Режиссер крикнул: «Стоп!», — и все вернулись на первоначальную разметку для нового дубля.

Камера в работе. Дубль двенадцать. Мотор.

Эйнджел пел. Отдавшись музыке целиком. Он закрыл глаза и выхватывал музыку прямо из воздуха — тонкую ниточку звука.

Так хорошо. Так красиво. Гул разговоров вокруг, потому что снимали без звукового сопровождения, и никто не соблюдал тишину, но теперь ему было уже все равно — он погрузился в свой собственный мир и впустил Тимми к себе в сердце.

Больше он не смотрел в камеру. Но ему и не надо было туда смотреть. Он знал, что Тимми там будет всегда — для него.

Так хорошо. Так красиво.

• колдунья •

Она услышала, как ключ повернулся в замке. Услышала, как Дамиан насвистывает «Удивительную благодать». Это был их условный сигнал.

Она притаилась за дверью. Дверь открылась, в номер кто-то вошел, какая-то старая женщина, и Симона сразу же прижала ей к лицу платок, пропитанный хлороформом. Дамиан держал ее за руки. Женщина почти не сопротивлялась — разве что в самый первый момент. Но это была старуха, в которой уже не осталось сил для борьбы. Жертва обмякла, повиснув на руках Дамиана. Они вдвоем оттащили ее на журнальный столик. Симона еще мимоходом подумала, какой же он безобразный, этот столик — ножки из поддельного красного дерева в стиле ранней американской резьбы и зеркальная столешница. Дурной вкус процветал в этом городе пышным цветом. Ей хотелось вернуться к себе в пустыню. На пустынных просторах астральные путешествия проходят легко — без помех этих грязных ничтожных умишек, что застилают общую картину ее грандиозных видений.

Телевизор работал с приглушенным звуком. Какая-то серия «Чип и Дейл спешат на помощь».