– И в самом деле! – добавила Лора. – Однако теперь Тала и ее девочка в безопасности. Хочу напомнить тебе о нашем уговоре. Отныне я запрещаю тебе приближаться к Робервалю даже на пушечный выстрел. Если ты будешь часто общаться с ребенком, ты к нему привяжешься. А я этого не выдержу, слышишь? У нас есть Луи, вот его и будем любить! Ничего не могу с собой поделать, я ужасно ревную тебя к Тале и Кионе!

Она не могла сдерживаться и была готова вот-вот разрыдаться. Жослин встал и обнял ее.

– Лора, моя любимая, мне очень жаль, но на этот раз я не пойду на уступки. На улице в Робервале я чувствовал себя полным ничтожеством. Киона разглядывала меня, не девочка, а настоящий ангелок! Так радовалась, что гуляет с Эрмин, а я сначала даже отказывался ее поцеловать! И при этом все время тискаю Ламбера, сына Онезима. Я достаточно часто шел на попятную в своей жизни! Оставил нашу дочь на крыльце приходской школы, много лет скрывался, думая, что виновен в твоей смерти. Официально я считаюсь крестным Кионы и должен следовать своим обязательствам.

В полном изумлении Лора отрицательно покачала головой.

– Жослин, об этом не может быть и речи! – выкрикнула она.

– А тебя устраивает, что твой муж – трус? – процедил он сквозь зубы. – Киона не просила, чтобы ее рожали. Почему это невинное дитя должно страдать из-за чьих-то капризов? Она не обязана расплачиваться за мои ошибки.

Его просто трясло от возмущения, и это озадачило Лору. Она никогда не видела его в таком состоянии. Но она тут же вспылила, не желая ни в чем с ним соглашаться.

– Значит, ты объявляешь мне войну? Отлично! В этом случае ты до меня больше не дотронешься. Даже в постели! Если будешь встречаться с Кионой или Талой, обо мне забудь! Ты понял? И будь любезен, не пересказывай никому наш разговор, это никого, кроме нас, не касается. Постарайся держать язык за зубами. Я не шучу. Люди любят сплетничать даже по пустякам и здесь, и в Робервале. И пусть всю оставшуюся жизнь они думают, что эта девочка – твоя крестница!

С этими словами Лора вышла, даже не хлопнув дверью.

«Бедный я, бедный!» – подумал Жослин. Но в глубине души он был очень доволен собой.

Большую часть дня Эрмин отдыхала, но перед ужином, верная своему слову, ко всеобщему ликованию, исполнила две арии из опер. Мирей не спускала с нее восхищенных глаз.

– Спасибо тебе, моя дорогая Эрмин, – произнесла она взволнованно. – Твое пение – настоящий подарок! Ты тоже должна записать пластинки, как Болдюк. Буду слушать их, перед тем как заснуть.

– Вот мысль, достойная воплощения, – засмеялся Жослин, – дорогая, к тебе не обращались с аналогичными просьбами?

– Нет, – ответила она без всякого энтузиазма.

Правда, Октав Дюплесси собирался представить ее в начале лета директору граммофонной компании, но Эрмин отклонила это предложение, поскольку была беременна.

«Мне следовало бы отказаться и от многих других! – подумала она. – Я пожертвовала ребенком, которого носила. Он родился очень слабеньким».

Экономка подала аппетитный фасолевый суп, потом невероятных размеров омлет с картофелем. А на десерт – превосходный ореховый торт в кленовом сиропе.

– Мне в школе больше всего удавались пироги, – стала вспоминать Эрмин, которая до этого молчала. – Сестра Викторианна делилась со мной рецептами. Однажды он сгорел у меня дотла, потому что я замечталась.

– И о чем же ты мечтала? – спросила Лора наигранно весело.

– Перед этим я увидела Тошана на катке за универмагом. Он катался и насвистывал песенку «У светлого ручья», а я глаз не могла отвести от этого силуэта – такого подвижного и пластичного одновременно. Я просто застыла в восхищении, и он наконец заметил меня. Подошел ко мне, и я увидела, что он очень красивый. Я не могла сдвинуться с места. Потом мы поспорили. Я была смущена тем, что разговариваю с незнакомцем. Я не послушалась матушку-настоятельницу и Бетти, но это было так потрясающе! Прошло почти десять лет, и вот теперь я – мать его детей, а он далеко от нас. Тошан редко находился рядом, я должна была к этому привыкнуть.

После этих слов повисло тяжелое молчание. Жослин взял руку дочери и легонько пожал.

– Мужайся, дорогая! – сказал он. – Тошан вернется. Я читаю газеты. Война долго не продлится.

– Первая мировая шла больше четырех лет! – возразила молодая женщина. – А с тех пор многое изменилось: оружие, средства связи, техника боя…

– Никогда нельзя отчаиваться! – отрезала Лора. – Мадлен, отведи детей в кровать. Мирей, мы будем пить чай в гостиной. Эрмин, ты выглядишь очень усталой, приляг на диван. Мы поболтаем.

– Я лучше пойду к себе, мама, – ответила та. – Я загляну поцеловать вас перед сном.

Как только родители вышли из столовой, Эрмин отвела Шарлотту в сторону.

– Можешь оказать мне услугу? – спросила она.

– Конечно!

– Зайди к Маруа. Завтра утром мне понадобится Шинук и сани. Мне нужно поехать в Роберваль. Шинук по-прежнему у них? Надеюсь, эта лошадь доживет до того времени, когда Мукки сможет ездить на ней верхом.

– Конечно! Он в отличной форме, месье Маруа регулярно его запрягает. Бегу, Мимин! Но твой отец может отвезти тебя на машине… или Симон, а ты взяла бы меня с собой!

Очаровательное личико Шарлотты осветилось надеждой. Растрогавшись, Эрмин потрепала ее по щеке.

– Увы, на этот раз ты не сможешь поехать со мной. У меня много дел.

Девушка не стала спорить. Она надела пальто, меховые сапожки, а на голову натянула белую шерстяную шапочку. Она наверняка увидит сейчас Симона Маруа, а это самое главное. Ей улыбалась удача. Подойдя к дому соседей, она увидела, что в конюшне горит свет. Кто-то внутри насвистывал. Шарлотта подошла ближе.

– Добрый вечер, Симон, – мягко сказала она.

– Мисс Шарлотта, – весело ответил молодой человек. – Да ты вся в снегу! Метет без остановки. Завтра утром тоже будет сильный снегопад. Что ты делаешь на улице так поздно?

– Я с поручением, – пошутила она. – Эрмин хочет одолжить у вас завтра утром лошадь и сани.

– Соловей не успел прилететь и уже жаждет упорхнуть из золотой клетки? – сострил он. – Нужно спросить у отца, тута хозяин не я.

– Тогда я подожду.

Шарлотта села на какой-то ящик и стала наблюдать за каждым движением молодого человека. Он накладывал сено в кормушки лошадям и коровам.

– Скажешь Мимин, что пора ей попрощаться со старушкой Эжени. Папа распорядился продать бедное животное мяснику следующей весной, после двадцати лет безупречной службы.

Симон с печальным видом почесал корову за ушами. Девушка смотрела на него влюбленными глазами. Она не находила в нем никаких недостатков, даже теперь – в резиновых сапогах и видавших виды брюках, в фуражке, надвинутой на самые глаза.

– Какой ты милый! – вырвалось у нее.

– Ишь ты! Милый с коровами и лошадьми, это да! Но стоит увидеть девушку, становлюсь неотесанным деревенщиной, и она тут же спасается бегством… Хотя, по правде сказать, мне бы следовало жениться, на всякий случай, а вдруг правительство введет обязательную воинскую повинность из-за войны.

Симон присел на корточки возле Шарлотты. Свернул себе самокрутку, закурил.

«И тогда ты женишься на мне? – подумала она. – Прошу тебя, раскрой глаза, мне двадцать лет, и я умираю по тебе».

– Не такой уж я завидный жених! – продолжал молодой человек. – Мои так называемые невесты это быстро понимают. У меня нет своего жилья, а жене не очень-то понравится обитать под одной крышей с моими родителями, братьями и сестричкой. К тому же я еще и деньгами сорю. Зарабатываю немного и все спускаю.

– Когда по-настоящему любишь, ко всему приспосабливаешься! – возразила Шарлотта.

Симон был так близко от нее. Она увидела, как у него на виске бьется жилка, и ей захотелось прижаться к ней губами. Сердце у нее колотилось. И она бросилась как в омут с головой, покраснев от смущения.

– Если тебе так хочется жениться, женись на мне, – предложила она еле слышно.