Министр внутренних дел сибирского правительства Крутовский в телеграмме комиссару Судженских копей приказал принять «экстренные меры… серьезного и решительного характера, опираясь на посланный в Ваше распоряжение отряд…».

Историк В.А. Кодейкин пишет: «На Судженские копи прибыл отряд белочехов со станции Тайга. Утром 9 июля начались новые аресты рабочих. Собрался митинг шахтеров. Решили начать забастовку.

Судженских шахтеров поддержали на Анжерских копях… Собрался многолюдный митинг. Эсер Литвинов пытался доказывать, что забастовка недопустима, так как она может остановить работу железной дороги. Но его стащили с трибуны… После митинга около пятисот рабочих с красными флагами направились на Судженские копи. Вечером 10 июля состоялся объединенный митинг шахтеров Судженки и Анжерки. Он был разогнан отрядом белочехов, которые открыли стрельбу по безоружным людям. Многие были ранены… К счастью, никто не убит. Но все равно, в советской историографии справедливо считается, что эсеро-меньшевистские правители потопили забастовку в крови».

Вот что пишет в своих дневниках один из видных военных чинов колчаковского правительства барон А. Будберг: «…никакие успехи на фронте нам не помогут, если местные агенты власти в тылу будут вести себя так, чтобы вызывать ненависть местного населения». Дед не вызывал ненависти своих земляков. Он не разгонял мирные митинги, спасал от расстрелов, освобождал незаконно задержанных. Он знал своих соседей по барачной колонии. Человеческая жизнь для него была бесценна. Это не осталось незамеченным. В конце 1918 года телеграммой председателя правительства Михайлова он был освобожден от должности, затребован в Томск, арестован и предан суду «за умышленное бездействие».

Он не занимался политикой. Не состоял в партиях. Бабушка рассказывала мне, что после Февральской революции дед высмеивал бурно вспыхнувшую моду на красные банты. Это, конечно, ничего не доказывает. Не любил банты, значит, монархист? Может быть. Но скорее всего, он был настоящим русским офицером.

В томской тюрьме дед провел четыре месяца. По решению суда в мае 1919 года был назначен младшим офицером в 11-ю роту 5-го Сибирского полка и отправлен в действующую армию на Пермский фронт, где в это время разворачивалось мощное наступление «красных».

Тот же А. Будберг так характеризует части, сформированные в то время в Томске: «Для этих спазматических формирований не было ни кадров, ни учителей, ни снаряжения; они только обманывали верхи своим наличием и своей численностью, они давали миражи армий и реальной силы там, где ни настоящих войск, ни реальной силы не было». Наверное, А. Будберг прав. Силы там было немного, но там было много реальных живых людей, очень быстро бессмысленно расстававшихся с жизнью…

Деду повезло. Он был только ранен и эвакуирован в Ново-Николаевск.

Разложение Белого движения нарастало. Армии потеряли способность даже сопротивляться. Никто никому не подчинялся. Авантюризм выскочек, анархия и атаманщина сделали свое черное дело. Белая армия начала откатываться назад.

А. Будберг пишет: «…сейчас большинство не желает воевать, не желает обороняться и пассивно уходит на восток, думая только о том, чтобы не нагнали красные; этот отступающий поток увлекает за собой немногие сохранившие порядок и боеспособность части и отдельных с непоколебленным духом солдат и офицеров…» В этом потоке шел или ехал в вагоне, а может быть, на телеге и мой дед, назначенный начальником хозяйственной части команды выздоравливающих. Как он прошел Анжерку, не знаю. Наверняка была тяжелая встреча с семьей, но он не остался, был еще верен долгу, как он его понимал, и пошел со всеми дальше на восток.

Однако, видимо, уже в Красноярске осознал перспективы этого отступления, которое могло закончиться только бегством от родины в эмиграцию. Он решил остаться и возвратиться домой.

Мне кажется, он хорошо представлял прием, который окажут ему большевики. Но все-таки не мог бежать, бросив Родину, жену, детей, сознательно предпочел эмиграции если не мученическую смерть, то уж мученическую жизнь точно.

Вот что записано в протоколе допроса арестованного: «При эвакуации отступающих белых войск я отстал в г. Красноярске 4 января 1920 г. В тот же день случился переворот, и я остался в городе. Был потом арестован как белый офицер…»

Вот такой круг от ареста белыми до ареста красными. Круг мытарств, совершенно независимый от его воли, противный его убеждениям.

Сергей Есенин признавался: «…с того и мучаюсь, что не пойму, куда несет нас рок событий…» Мне кажется, я не ошибусь, предположив, что и дед не понимал происходящего. Мерзость революционного безумия со всех сторон. Дед не допускал и не принимал глумления и бессмысленного насилия над кем бы то ни было. Но он ничего не мог изменить.

То было страшное время. Когда вернулись красные, Александра Петровича разыскивали. В квартире произвели обыск. Все перевернули вверх дном. Даже пух из перин выпустили. Бабушка спрятала на чердаке дома семейные документы, фотографии и золотые рубли. Их не нашли. Но потом все сгорело.

Мой отец, уже незадолго до своей смерти, по моей просьбе написал несколько страничек воспоминаний об Александре Петровиче. Приведу из них дословно небольшую выдержку: «Отца может характеризовать следующее мое воспоминание: во время колчаковщины дома (в Анжерке) отец смазывал (или протирал) револьвер, мне было лет семь, я его спросил, много ли раз он стрелял из этого револьвера в красных. Он мне ответил, что ни разу не стрелял, что красные такие же русские люди и стрелять в них нельзя».

Удивительно, что тогда, в 1920 году, в этом хаосе, подобие судопроизводства все-таки существовало. Даже в ЧК. Это факт. Схваченный в Красноярске белый офицер А.П. Бакатин не был расстрелян без суда и следствия. С ним стали разбираться.

Приведу известные мне документы. На один из них я не могу смотреть без волнения. Вырванный из школьной тетрадки листок в линеечку исписан ученическим четким почерком моей бабушки. Она, конечно, страшно волновалась. Об этом свидетельствуют исправления, зачеркивания, вставки. Я не анализирую ошибки. Я благодарю судьбу за то, что могу через этот ветхий тетрадный листок соприкоснуться с маленьким кусочком давно ушедшей жизни моей любимой бабушки. Как мне кажется, могу понять ее чувства, и хотя уже знаю, чем все это кончится, вновь пережить вместе с ней отчаяние и надежду.

В Революционный Комитет

Судженско-Анжерского района.

…Мы, нижеподписавшиеся, просим освободить арестованного Александра Бакатина и ручаемся, что никакой агитации против Советской власти с его стороны не последует и что, до разбора его дела, он будет проживать на Анжерских копях, колон. № 1, барак № 5, кв. 2.

Другой документ (дается в орфографии и пунктуации оригинала).

В Чрезвычайную

следственную комиссию

Анжеро Суджинского района.

Заявление Члена Р.К.П. (Большевик)

Павла Копылова.

По приезде моего на Анжерскую копь с 9 Всероссийского съезда Р.К.П. я узнал от своей жены, что бывший учитель школы Анжерской копи А.П. Бакатин содержится под следствием, и обвинение против него то что он разгонял митинг на копи Мехелъсона силой оружия своей дружины, если только это обвинение, то смею удостоверить что обвинения эти неправильны. Митинг был разогнан и расстрелян отрядом чехов, вызван комиссаром Ивановым Андрияном, дружина же въ это время была расставлена Бакатиным на посты на Анжерке, где и сам находился Бакатин, и за то что он допустил митинг на Анжерке которые перешел на Мехелъсон Бакатин был смещен (Министром) Михайловым телеграммой Выше изложенное удостоверяем жена моя Екатерина тоже присутствовала на митинге и сам лично

Павел Копылов.

Анжерская копь кол. № 6 бар 88 кв 1

(апрель, дата неразборчива)