Скоро нашелся повод ставить ей преграды. Один ганноверский артиллерийский офицер посетил своего друга, гамбургского купца Вуппермана, и спросил, где можно заказать известное число жестяных труб. Вупперман указал на Клемпнера, с которым офицер заключил торговое соглашение, и вручил купцу деньги. Французский министр в Гамбурге, Шамбо, беспокойный человек, навлекший много бедствий на Мекленбург своими пагубными советами, узнает случайно об этом и находит, что это удобный случай для проявления его национальной ревности и авторитета. Он в своем мемуаре изображает самыми черными красками преступление купца, его союз с врагами Франции и требует обратно его заказ под всевозможными угрозами. Но совершить такое насилие над гражданином этого вольного города было не так легко, тем более что купец этот принадлежал к числу весьма уважаемых и имел связи с большими торговыми домами внутри и вне своего отечества. Во всех почти других странах он сделался бы политической жертвой, но в Гамбурге этого не могло быть, благодаря конституции города. Ошеломленный французскими угрозами магистрат приступил, однако, к рассмотрению дела. Склады купца и его торговые книги были подвержены тщательной проверке, но в них не нашли никакого следа подозрительных соглашений и сделанных доставок. Однако Шамбо не удовлетворился этим. Он грозил городу потерей его торговых преимуществ во Франции, арестом всех гамбургских кораблей в королевстве, даже уничтожением их торговли при помощи французских каперов. Тогда Вупперман превратился в пленного в своем доме, пока сам версальский двор не убедился в его невиновности. Но вскоре после этого явились новые жалобы против Гамбурга, потому что французы не хотели позволить пруссакам и их союзникам делать тут наборы рекрутов. 24 мая 1760 года Людовик XV уничтожил данные им этому городу торговые преимущества.
В Силезии, между генералами Лаудоном и Гольцом, было заключено перемирие до 21 мая 1761 года, под тем условием, что оно прекратится не раньше, как за 4 дня до объявленного истечения срока. Прусский генерал, принц Бернбургский, хотел постоять за свои права, ссылаясь на то, что страна принадлежит его королю и он имеет право делать здесь набор рекрутов. Ответ Лаудона был краток: он атаковал совершенно не готовый к сопротивлению гарнизон Франкенбурга и взял тут в плен батальон пехоты и эскадрон rycap; это была для пруссаков потеря настоящих солдат, которых никак не могли заменить несколько сотен рекрутированных невежественных крестьян. Таким образом перемирие внезапно кончилось и опять возобновились кровавые и ничего не решающие схватки.
Король Фридрих после победы при Торгау поселился на зиму в Лейпциге, куда после битвы привезли множество раненых. Город этот жестоко поплатился за свой патриотизм. Жители его громко изъявляли желание дать убежище имперским войскам, в качестве союзников их курфюрста; за это хотели их наказать. Пруссаки предъявили к ним новые усиленные требования. Они должны были внести огромные суммы денег и поставить необъятное количество всяких продуктов. Магистрат заявил, что город не в состоянии дать требуемое, и ссылался на письменные обещания короля, определявшие размер их, который теперь был превышен.
Размер этот состоял в денежной контрибуции 500 000 рейхсталеров, которая уже была внесена. Но представления были бесполезны; а так как сопротивление продолжалось, то была употреблена сила. Уже часто пугали жителей серными венками, вешая их на домах. Теперь им предоставили выбор: либо дать деньги, либо город будет сожжен. Но так как они имели много причин сомневаться в жестокости короля, а в угрозе усматривали жадность к деньгам второстепенных начальников, то они и не подумали повиноваться. Смехом, а не страхом были встречены угрозы, и серные венки были вновь сняты.
Тогда были сделаны иные попытки. Знатнейшие члены магистрата и самые богатые купцы были брошены в тюрьму, где с ними обращались как со злодеями. Их заперли по чуланам, где они должны были лежать на соломе, без всяких самых примитивных удобств. Им не давали ни кроватей, ни стульев, ни теплых кушаний. Вначале обрекли на эту участь 120 человек, которой они, впрочем, подвергались всего 10 дней, после чего их освободили, оставив лишь 17 самых знатных, которые должны были выдержать четырехмесячное тюремное заключение. Привыкшие к самой роскошной жизни, они должны были довольствоваться самой грубой пищей, изнеженные всеми изысканными удобствами этого века тела их вынуждены были отдыхать на твердой земле, а сосуд с супом, тайно принесенный под складками шелкового платья их прекрасными дочерьми, навещающими их, считался уже большим приобретением. Они по необходимости жили в страшной грязи и ходили с большими бородами, словно евреи. «Что ж, собаки! Будете платить?» – было обыкновенным утренним приветствием сборщика контрибуций, который таким жестоким обращением выгодно устраивал свои личные дела. Если бы узники были посажены отдельно, цель была бы, может быть, скоро достигнута, но, будучи вместе, каждый из них ободрял друг друга и побуждал к терпению. Между ними возникло соединявшее их одушевление, благодаря которому они стойко выносили всякие оскорбления и жестокости. Только после угрозы, что все эти главы столь богатого города, отцы семейств, проливавших о них слезы день и ночь, будут отведены рекрутами в Магдебург, пешком и с ранцами за спиной, заключенные оробели. Город согласился дать все, что только было возможно[245*].
Требования, предъявляемые теперь к городу, составляли сумму в 1 100 000 рейхсталеров; но и при самом искреннем желании нельзя было выплатить ее за недостатком наличных денег. Часто упоминаемый купец Гоцковский находился тогда в Лейпциге и видел горе жителей. Магистрат, зная, какое уважение Фридрих питал к этому человеку, умолял через высланную к нему депутацию о его посредничестве, на что тот охотно согласился. И вот опять спаситель Берлина оказался если и не спасителем – то все же благодетельным помощником Лейпцига в минуту бедствия. Фридрих удовольствовался 800 000 рейхсталеров, и Гоцковский поручился на эту сумму. Король потребовал, чтобы он вознаградил себя за службу, оказанную чужому городу. Но купец счел это за низость и поручился безо всякого обеспечения, за что получил указом совета от 26 января 1761 года самую трогательную благодарность и уверения всех граждан в готовности оказать ему всевозможные услуги.
Совершенные тут жестокости, которые, впрочем, не все происходили вследствие приказов короля, стоили многим жизни. Горе свело в могилу мужей, жен и детей. Многие жители ушли из Лейпцига; торговля почти прекратилась, а знаменитые ярмарки превратились в обыкновенные рынки.
Необходимость, вынудившая Фридриха вести против величайших государей Европы продолжительную и дорогую войну, несмотря на его отчасти занятые врагами, отчасти опустошенные области, побудила его ко всевозможным вспомогательным средствам, отличавшимся своей необыкновенностью. Самое важное из них было уменьшение стоимости прусской и саксонской монетной меры. Это средство было распространено неслыханным образом. Монеты были арендуемы берлинским евреем Эфраимом[246], который ежегодно отчеканивал бесчисленное множество золотой и серебряной монеты разных сортов и различного достоинства под всевозможными штемпелями[247]. Эта аренда была повышаема из года в год и достигла наконец семи миллионов рейхсталеров. Начало было сделано саксонскими золотыми и серебряными монетами, на которых обозначен был 1753 год. Затем использовали прусские, мекленбургские и наконец бернбургские штемпеля, для чего было куплено разрешение бернбургского князя. С каждым годом монеты становились все хуже, так что в конце концов стоимость августдора, состоявшего по большей части из меди с небольшой примесью золота, не превышала стоимости полутора рейхсталеров хорошего серебра[248]. Старые августдоры и фридрихсдоры стоили, вместо обыкновенных пяти талеров, двадцать рейхсталеров ходячей серебряной монетой, которую в насмешку звали эфраимитами или жестянками. Ею платили прусским войскам, всем поставщикам армий, гражданским чиновникам и при всех торговых операциях. Этот легкий способ размножать деньги вскоре нашел последователей. Много мелких немецких князей, никогда не пользовавшихся монетным правом, воспользовались этим случаем и стали чеканить плохие монеты, которыми платили своим придворным и которые меняли на старое серебро. Значительные государи, участвовавшие в войне, как-то ландграф Гессен-Кассельский, герцог Брауншвейгский и другие, принуждены были делать то же самое; один Ганновер сохранил неизменной свою собственную высокую монетную меру[249]. И другие нации присоединились к этой спекуляции. Шведы, у которых между всеми воюющими нациями меньше всех было денег, первые воспользовались этим средством; они вошли в сношения с несколькими гамбургскими купцами и основали в Штральзунде большой монетный двор. В английском мануфактурном городе Бирмингеме изготовлялись тайно многие сотни центнеров таких монет, которые распространялись по миру на голландских кораблях[250].
