Например, вижу в плане двадцать четыре пункта. Так ведь это вот что за пункты: Лиляна Стефанова – болгарская поэтесса, прожившая пять лет в Москве, рассказывала мне двадцать четыре пункта пожеланий, то есть что бы она хотела посоветовать Москве на примере своей столицы Софии. Помнится, в одном из самых первых пунктов значилось: «Ввести униформу для кондукторов трамваев, троллейбусов, автобусов». Это пожелание, интересное само по себе, пожалуй, немного устарело. Теперь троллейбусы ходят все больше без кондукторов.

Или шел разговор о сладкарницах. Это такие заведения (в Болгарии они на каждом шагу), открывающиеся в пять часов утра, где можно быстро, дешево, вкусно и питательно позавтракать. В продаже главным образом молоко и сласти. Но молоко в разных видах: и «млеко кисло», и «млеко пресно», и горячее, и холодное, и по-всякому. То же и сласти. Главное же – буза. Этакий густой, похожий на хлебную гущу, действительно хлебный напиток, какой-то уж очень повышенной калорийности и полезности. Дешевый. Безалкогольный. Вкусный и сытный. Его пьют и дети, и старики, и молодежь. Пуще же всего кормящие матери. Представляете теперь, сколько всего полезного было бы во всех 24 пунктах Лиляны Стефановой!

Что резко врезалось в мою зрительную память и держится до сих пор, так это партизанское шествие.

Мы стояли на гостевых трибунах, слева от мавзолея Георгия Димитрова, и, приподымаясь на цыпочки, старались то поверх голов, то в просветы между головами смотреть на происходящее. Впрочем, старались мы только первое время. Внимание вскоре ослабло. Ну, парад как парад. С протяжными командами, с перекатистым ура, с отчаянным битьем подошвами о жесткую брусчатку, с жуткими линиями чуть подрагивающих штыков. В общем, все как на Красной площади. Случалось нам и самим проносить помянутые штыки мимо нашего ленинского Мавзолея.

Вот пронеслись над центром Софии реактивные истребители. Вот проскрежетали танки, вот проехали мимо молчаливые пушки.

Сейчас должна по идее начаться демонстрация. Колонны нарядных людей с лозунгами, транспарантами хлынут на площадь. Наступила пора прислушаться, не доносится ли отдаленный гул праздничной толпы, но все было тихо слева. Площадь опустела, подготовив себя для чего-то нового, торжественного, необыкновенного. Вдруг, как порыв ветра по мокрой осенней листве, по гостевым трибунам прокатился рокот одобрения, дружный шум, а затем и аплодисменты.

Без всякого строя, вразброд, рассредоточась на пятнадцать-двадцать шагов друг от друга, не то ленивой, не то усталой походкой вступили на площадь люди. Они были одеты не по форме, как солдаты, и не празднично, как демонстранты. Один – в грубой брезентовой куртке, другой – в рубахе с засученными рукавами, третий – в лыжном костюме… Преобладали в одежде защитные тона, и даже были костюмы, разрисованные пятнами камуфляжа.

У некоторых болтаются прицепленные к поясу гранаты, у некоторых из-за пояса торчат пистолеты. Свое оружие эти люди несли тоже кто как, но больше всего наперевес, в правой, опущенной вниз руке. На головах у некоторых были пилотки, у некоторых – береты, а некоторые были и вовсе простоволосы.

Шли и пожилые люди, и юноши, и молодые женщины.

Время от времени и тоже вразброд люди поднимали оружие – винтовку, карабин или автомат – и, потряхивая им над головой, приветствовали таким образом стоящих на Мавзолее руководителей государства.

Постепенно я понял их походку. Она была вовсе не ленивой. Она была независимой, полной достоинства и глубокой сдержанной силы. Это шли хозяева города, победители, шел народ. Нет боязни, что собьешься с ноги или потеряешь строй. Нет и стремления как можно выше поднять ногу, как можно сильнее ударить ей о брусчатку, как можно резче повернуть голову в сторону генерала. Идет себе пожилой человек, идет под тысячами глаз, идет, как ему удобно, как ходил он по тайным балканским тропам. Оружие при нем. Он поднимает его для приветствия. Идут его друзья. Их много. Они в редком шахматном порядке заняли всю площадь. И если любую воинскую часть можно одной командой повернуть направо, налево или даже кругом, то как повернешь этих людей, каждый из которых есть отдельный характер, отдельная личность, а все вместе они объединены идеей, они – сила, партизаны, в конечном счете народ.

…Смотришь теперь, спустя восемь лет, на план ненаписанной книги, и не всегда даже вспомнишь, что означает та или иная фраза. Например, я долго недоумевал, к чему у меня записано: «Красивые ли русначки в Мариуполе?»

Потом-то вспомнилась яблоневая (как если бы в райском саду) дорога. Груды яблок по сторонам. Ветви, отягощенные плодами. Яблоки падают прямо на асфальтированное шоссе и раскалываются при падении. Иной раз яблоко стукнется о верх машины или упадет на капот. Сады одной деревни сливаются с садами другой, охватывая всю Кюстандильскую котловину. Ни заборов, ни сторожей, ни собак, ни воришек. Груды яблок, яблони, осыпанные плодами, асфальтовое шоссе, пробегающее через грандиозный, на десятки километров раскинувшийся сад.

Мы подошли к крестьянкам, убирающим яблоки, и разговорились. У одной молодой болгарки (надо ли говорить, что у нее черные большие глаза, черные волосы и яркий румянец сквозь смуглую кожу) муж уехал в Советский Союз, в Мариуполь, не то на практику, не то на курсы по сталелитейному делу. И вот уж живет там, в Советском Союзе, третий месяц. Болгарка, вроде бы шутя, но с затаенной тревогой раза три переспрашивала у нас: красивые ли русначки в Мариуполе? Мы постарались убедить ее, что рядом с ней померкнет любая русначка. Но не знаю, добились ли успеха, потому что, когда прощались, она еще раз захотела уточнить: светло-русые ли русначки живут в Мариуполе или тоже все больше темные, как здесь, в Кюстандильской котловине?

Или вот еще два слова: «Собиратель музея». В городе Котеле попали мы в необыкновенный музей. Народный учитель Василий Георгиев (когда мы были, ему исполнился 81 год) еще в молодости увлекся собирательством. Страсть собирательства у него не сузилась до одного, целенаправленного, так сказать, пучка или луча, когда человек собирает либо марки, либо старинную утварь, либо живопись, либо мало ли еще чего.

Василий Георгиев собирал все. Насобирал в конце концов столько, что коллекцию пришлось оформить как городской музей, и теперь все это доступно для обозрения. Василий Георгиев в музее директор.

Ископаемые наконечники стрел и копий, тысячи насекомых, гербарии, грандиозная коллекция птичьих яиц, сотни чучел птиц, рыб и животных – вся местная фауна, образцы горных пород и руд, то есть попросту камни, подобранные в окрестных горах.

Особую линию занимают всякие несообразности и отклонения от нормы. Тут собирателем владела психология кунсткамеры, и он шел у нее на поводу.

Ягненочек о двух головах, ягненочек о восьми ногах. Цыпленок о двух головах, галка о трех ногах, крыса о двух хвостах… На совсем особом месте стоит плавающее и спирту женское сердце, пронзенное широким кинжалом.

Дело в том, что все женщины в Котеле раньше были заняты ковроделием. Мужчины же, напротив, уходили па всю зиму с отарами овец к морю. За долгие зимние месяцы, значит, появлялись, накапливались поводы для мужской ревности. В результате – пронзенное ножом сердце в музее Василия Георгиева.

О внешности собирателя у меня записано в старой тетради: «Седой ежик». Значит, в то время мне хватило бы этой детальки, чтобы восстановить весь облик человека. Теперь этот «седой ежик» для меня пустые, мертвые слова. Ничего не вижу я за «седым ежиком».

Все же поездка у меня была – не развлечение, а, напротив, деловая командировка, и я должен был кое-что обязательно написать по горячему следу. Я записал несколько встреч с людьми разных профессий на дорогах Болгарии. Всего получилось 10 зарисовок.

Для того чтобы закончить с этой поездкой и чтобы можно было получить представление о характере зарисовок, я рискну возвратиться хотя бы к трем из них.