«Однажды, несмотря на полностью враждебное окружение, я выбрал свой путь, – говорил Адольф Гитлер, – и, безвестный и безымянный, я шел по нему, пока, в конце концов, не добился успеха. Я, кого часто провозглашали несуществующим, кому всегда желали исчезновения, в конце концов оказался победителем»10.
Должен существовать некий период времени, в течение которого произошло «превращение Гитлера в Гитлера», когда ничтожество преобразилось в провидца и политика, способного в самое короткое время совершить то, что казалось невозможным: уничтожить унизительный Версальский договор, поставить на ноги падшую, отчаявшуюся Германию, объединить страну, превратив ее в военную машину, способную осуществлять его маниакальные, преступные цели, явные и тайные. Должен был существовать некий источник силы, поддерживавшей этого человека без корней, осыпаемого насмешками и постоянно недооцениваемого, источник энергии, необходимой для создания мощной и безжалостной политической партии, источник, вдохновлявший его в самые критические моменты, заставляя подниматься над теми, кто был выше его как в Германии, так и за ее пределами. Должен существовать источник зла, который, используя Гитлера, пытался разрушить человечество, отбросив его к варварскому состоянию, оставшемуся, казалось бы, в далеком прошлом.
Германию лихорадит
Когда слышат слово «каста», его обычно ассоциируют исключительно с древней Индией. При этом не замечают, до какой степени кастовая структура определяла и все еще продолжает определять порядок существующих на Западе социальных отношений. В Средние века – не так уж и давно – каста была фактом самой жизни. Существовала католическая церковь со своим духовенством (брахманы); затем шла знать и феодальная иерархия (кшатрии); затем – развивавшийся и очень активный класс торговцев (вайшьи); на последнем же месте – по счету и по важности – стоял класс рабочих (шудры). Главным образом, это были бесправные крестьяне, к которым относились как к домашнему скоту и прочей собственности.
Возрождение поставило под сомнение эту социальную пирамиду. Вместе с ней оказался под вопросом весь жизненный уклад и само мировоззрение Запада. Вдохновленное идеалами Возрождения – а среди этих идеалов была и идея равноправия всех людей, – «третье сословие», то есть торговцы или буржуа, стало проникаться сознанием собственной значимости. Революцией этого третьего сословия станет Великая французская революция. Чтобы как следует закрепить в обществе эти новые идеи, за революцией 1789 года должны будут последовать новые революции девятнадцатого века. Этот век станет веком торжества буржуазии, материализма, либерализма, прогресса и разума. Революции, шедшие за Великой – а именно революции 1830, 1848 и 1870 годов, – были необходимы для того, чтобы сломить сопротивление со стороны знати и духовенства, боровшихся за выживание, а также для преодоления обычной инертности, свойственной всякому человеческому существу.
Но как же быть с «четвертым сословием», классом трудящихся, рабочих, крестьян, слуг всякого рода? Они ведь тоже люди, а значит, заслуживают равных с другими людьми прав. Параллельно с Французской разворачивалась другая революция, которую также никто не предвидел заранее, – революция индустриальная. В ее ходе возрастала роль класса рабочих, шудр, – ведь именно они были силой, делавшей возможным это гигантское развитие индустрии. Бросая опостылевшую крестьянскую долю, от плуга и коров люди шли в города. Они ожидали найти там рай, но оказывались в еще худшем аду. Они превращались в «пролетариат». И лишь слепой мог не видеть того, что рано или поздно эти люди восстанут и потребуют равноправия от тех, кто так долго использовал их и издевался над ними.
После подготовки и накопления сил – что заняло почти столетие – с русской революцией 1917 года пролетариат решительно вышел на сцену истории. Верховное командование германской армии, которое к тому времени практически правило страной, поддержало русских революционеров в надежде, что переворот приведет к крушению царской России, решит все проблемы на восточном фронте и позволит ему нанести решительный удар по союзникам на западе. Этот план едва не увенчался успехом. Германское «весеннее наступление» 1918 года – а его сделало возможным мирное соглашение с русским революционным правительством в Брест-Литовске – прорвало оборону противника. Париж вновь оказался под угрозой. Немцы опьянялись предстоящей победой. Но союзники оправились – отчасти этому помогли свежие войска вступивших в войну Соединенных Штатов. Восьмого августа, ставшего «черным днем» для Германии, Гинденбург и Людендорф, фактические военные правители страны, поняли, что поражение неизбежно. Они доложили об этом кайзеру.
Все это напрямую касается нашей истории. Германский пролетариат составлял значительную часть населения страны. Его интересы выражали Социалистическая партия Германии и более радикальная марксистская Независимая социалистическая партия Германии (которую вскоре переименуют в Коммунистическую партию Германии). Как раз перед войной, на выборах 1912 года, Социалистическая партия Германии получила большинство. Это вызвало беспокойство и страх в традиционных высших классах, которые очень хорошо осознавали свой социальный статус, другими словами – обладали классовым сознанием. Рабочие, по их мнению, должны находиться уровнем ниже, а не рядом и уж тем более никак не выше. Им не место в правительстве или администрации. Германия так и не прониклась идеалами Возрождения – она осталась прусским автократическим и иерархически организованным обществом, где низшие ждали указаний от высших, а высшие с презрением поглядывали вниз.
Но война потрясла устои, казавшиеся незыблемыми. Немцы поняли, что Русская революция непосредственно угрожает их существованию. Разве не говорили марксисты, что Германия, страна с самым развитым и многочисленным пролетариатом, лучше других готова к великой пролетарской революции? Разве российские большевики не делали все возможное, чтобы поджечь фитиль революции в других странах – прежде всего в Германии? В Берлин, Гамбург, Лейпциг и Мюнхен прибывали толпы беженцев из России. Каждый рассказывал ужасы о красных, каждый стремился предостеречь. Вместе с ними внедрялись и большевистские агенты, управляемые Третьим Интернационалом. Германским марксистам они казались героями, осуществившими исторический подвиг, которому суждено изменить мир.
Традиционные классы Германии – высший и средний – в последние месяцы 1918 года стали оголтелыми националистами. Их одурачила пропаганда Верховного командования и собственные предрассудки. Об аде, царившем на поле боя, они знали понаслышке. Великое множество молодых людей уже никогда не вернется домой; еды все меньше, ее все труднее достать, а напряжение войны выносить все сложнее – все это подрывало порядок вещей, еще недавно казавшийся нерушимым. Левые силы, которых социальные барьеры уже не сдерживали, а события в России будоражили, в конце октября – начале ноября 1918 года объявили всеобщую забастовку.
Тогда произошел Мюнхенский переворот: Курт Эйснер, журналист, еврей, 7 ноября провозгласил Баварию социалистической республикой. В тот же день король Баварии Людвиг III Виттельсбах отрекся от престола – первым из восемнадцати владетельных принцев Германии. (Кайзер Вильгельм II последует его примеру 9 ноября. Дело в том, что американский президент Вудро Вильсон включил в условия мирного соглашения пункт, согласно которому все авторитарные и военные структуры и организации Германии должны быть ликвидированы.) Эйснер, бородатый интеллигент, не походил на революционера и не был фанатиком. Он был пацифистом, социалистом идеалистически-гуманистического склада. Его влек вперед энтузиазм товарищей, усталость от войны многих его сограждан, пусть мыслящих по-иному, но одинаково голодных. Баварией стал управлять Совет рабочих, солдат и крестьян, не имевших никакого опыта. В этих тяжелых условиях им пришлось изобретать систему управления самим. Меньше всего опыта было у самого Эйснера. Вскоре он доказал это на социалистическом конгрессе в Берне, где публично обвинил Германию в развязывании войны. Этим он подписал себе смертный приговор.
