В эпоху перестройки все сомневающиеся в том, что именно Сталин организовал заговор против Кирова, чуть ли не автоматически зачислялись в ряды противников демократических перемен. Властям всегда требовались простые, понятные широким массам мифы, которые помогают осуществлять те или иные повороты в политике. Истина же всегда неудобна и по большому счету волнует не так уж многих.
Только в 1993 году в Петербурге вышла книга историка Аллы Кирилиной «Рикошет, или Сколько человек было убито выстрелом в Смольном», где, как кажется, расставлены если не все, то очень многие точки над i. Правда, которую приоткрывают закрытые прежде архивы ЦК и НКВД, в конечном счете не устраивает ни одну из политических сил современной России. Вывод, который уверенно сделала исследовательница, подвергся ожесточенной критике со стороны так называемой демократической общественности. Между тем, основываясь на материалах книги «Рикошет» и на некоторых других источниках, нельзя не прийти к выводу, что в случае с Кировым, как и со многими другими громкими политическими убийствами, мы имеем дело с акцией террориста-одиночки, а отнюдь не с заговором, будто бы организованным Сталиным для устранения опасного соперника и укрепления собственной власти.
Как же был убит Киров? Близко знавший Сергея Мироновича член Ленинградского обкома партии и врач по основной профессии Михаил Васильевич Росляков многие годы спустя, похлебав лагерную баланду и вкусив запоздалых плодов реабилитации, так вспоминал о роковом вечере 1 декабря 1934 года: «В пятом часу мы, сотрудники, собравшиеся на совещание в кабинете второго секретаря обкома (М. С. Чудова. – Б. С.), слышали выстрелы – один, другой. Сидевший у входных дверей кабинета Чудова завторготделом А. И. Иванченко первым выскочил в коридор, но моментально вернулся. Выскочив следом за Иванченко, я увидел страшную картину: налево от дверей приемной Чудова в коридоре ничком лежит Киров (голова его повернута вправо), фуражка, козырек которой упирается в пол, чуть приподнята и отошла от затылка. Под левой мышкой канцелярская папка с материалами подготовленного доклада: она не выпала совсем, но расслабленная рука уже ее не держит. Киров недвижим, ни звука. Его тело лежит по ходу движения к кабинету, головой вперед, а ногами примерно в 10–15 сантиметрах за краем двери приемной Чудова. Направо от этой двери, тоже примерно в 15–20 сантиметрах, лежит какой-то человек на спине, ногами вперед, руки его раскинуты, в правой находится револьвер. Между подошвами ног Кирова и этого человека чуть более метра, что несколько превышает ширину входной двери приемной Чудова, где находится его секретарь Филиппов. Подбегаю к Кирову, беру его за голову, шепчу: „Киров, Мироныч“. Ни звука, никакой реакции. Оборачиваюсь, подскакивая к лежащему преступнику, свободно беру из его расслабленной руки револьвер и передаю склонившемуся А. И. Угарову. Ощупываю карманы убийцы, из кармана пиджака достаю записную книжку, партийный билет. Угаров, через мое плечо, читает: „Николаев Леонид“. Кто-то из подбежавших хочет ударить ногой этого Николаева, но мы с Угаровым прикрикнули на него – необходимо честное следствие, а не поспешное уничтожение преступника».
Показания других очевидцев разнятся только в несущественных деталях. В частности, некоторые утверждали, что в предсмертный миг Киров нес не папку, а портфель. И разумеется, между свидетелями выявились разногласия по поводу того, кто именно первый подбежал к телу Кирова и вынул партбилет у Николаева. Что ж, каждому хотелось войти в историю и утвердить себя в качестве первого, кто пытался помочь Миронычу и обезоружил и помог опознать его убийцу. Для нас все эти детали, повторяю, несущественны, хотя и показывают, что процесс сакрализации Кирова начался буквально с первых минут после его гибели.
К убитому секретарю Ленинградского обкома уже при жизни относились чуть ли не как к живому божеству. Культ личности главы коммунистов второй по величине парторганизации после московской уступал в Северной Пальмире, пожалуй, только сталинскому. И хотя по характеру ранения в затылок было очевидно, что поврежден головной мозг и что Киров умер мгновенно, была предпринята заведомо безнадежная попытка вернуть его к жизни с помощью искусственного дыхания и массажа сердца. Это больше походило на ожидание чуда воскресения. Первую помощь убитому попытались оказать присутствовавшие на совещании трое врачей (среди них Росляков). Через 5–7 минут прибыла доктор санчасти Смольного Мария Давидовна Гальперина. Кирова перенесли в его кабинет и положили на стол. В 1964 году М. Д. Гальперина вспоминала: «Руки продолжают делать искусственное дыхание, но жизнь вдохнуть в него я не в силах. А может быть я ошибаюсь, может вот эти профессора, которыми сейчас заполняется кабинет Сергея Мироновича Кирова, его спасут? Их сейчас много в кабинете: профессора Добротворский, Гессе, доктор Вайнберг. В этот момент подошел крупнейший хирург страны профессор Джанелидзе, он спросил меня: „Кто первый видел Кирова после выстрела?“ – „Я“. – „Он был еще жив?“ – „Нет, – ответила я, – он погиб сразу же“. – „Так почему вы до сих пор делаете искусственное дыхание?“ – „Потому что хочу его спасти“. – „Не спасете уже, – с горечью отвечал профессор. – Всё. Перед смертью мы бессильны“».
Был составлен акт о смерти, датированный 19 часами 55 минутами 1 декабря 1934 года. Там говорилось: «Тов. Киров был ранен в 16 час. 38 мин. около приемной тов. Чудова. При первом осмотре Богеном, Росляковым, Фридманом обнаружен тов. Киров лежащим лицом вниз с вытянутыми ногами и лежащими по бокам руками, причем изо рта и носа сгустками шла кровь; кровь частично была и на полу. В двух-трех шагах от него распластавшись лежал другой, неизвестный человек. Через 7–8 минут после этого тов. Киров был перенесен в его кабинет. В это время, при переносе тела, явилась доктор Гальперина, которая констатировала цианоз (посмертное посинение. – Б. С.) лица, отсутствие пульса и дыхания, широкие, не реагирующие на свет зрачки. Сразу к ногам были положены горячие бутылки и произведено искусственное дыхание. При осмотре была констатирована рана в затылочной области. Впереди в лобной части слева оказалась большая гематома (кровоподтек). Была наложена давящая повязка и введена камфора, по два кубика три раза, кофеин два кубика два раза. Продолжалось искусственное дыхание. Прибыл врач Черняк в 16 ч. 55 мин. Врач Черняк застал тов. Кирова на столе, полное отсутствие пульса, дыхания, цианоз лица, синюшность конечностей, расширенные зрачки, не реагирующие на свет. Была впрыснута камфора и кофеин, продолжалось искусственное дыхание. В 5 ч. 10 мин. прибыл д-р Вайнберг, д-р Фейертат, д-р Цадкин и сразу за ним проф. Добротворский (прибыл в 5 ч. 15 мин.). Профессор Добротворский констатировал резкий цианоз лица, расширенные зрачки, не реагирующие на свет, полное отсутствие пульса и отсутствие сердечных тонов при выслушивании сердца. Было продолжено искусственное дыхание, был дан кислород и был вспрыснут внутрисердечно один куб. сантиметр адреналина и также дигален. Было заметно, что синюшность теряется, продолжалось искусственное дыхание еще в течение минут 25-ти. В 5 ч. 40 мин. прибыл проф. Джанелидзе. Он застал тов. Кирова, когда ему производилось искусственное дыхание. При исследовании констатировал: пульса и дыхания нет, тоны сердца не выслушиваются. Положение признано совершенно безнадежным. Несмотря на это, еще некоторое время производилось искусственное дыхание. Зрачки расширились до максимума и на свет не реагировали. Установлена смерть.
На фуражке тов. Кирова найдено сзади слева сквозное отверстие от пули. На черепе сзади на 5 пальцев от левого уха в области мозжечка имеется сквозное отверстие пули в центре затылочной кости. Над левой надбровной дугой припухлость от подкожного кровоизлияния.
Заключение: Смерть наступила мгновенно от повреждения жизненно важных центров нервной системы».
Да простят меня читатели за частые повторы скучных стандартных фраз: «полное отсутствие пульса и дыхания»; «расширенные зрачки, не реагирующие на свет». Но именно сухой язык медицинского протокола точнее всего передает состояние медицинских светил Ленинграда, более полутора часов терзавших бездыханное кировское тело. Хотя уже доктору Гальпериной должно было бы через 10 минут стать ясно, что искусственное дыхание поможет пострадавшему не более, чем мертвому припарки. Ведь за время, прошедшее с момента выстрела, головной мозг должен был неизбежно погибнуть, и заставить Кирова подняться теперь могла лишь труба Страшного суда. Тем не менее только крупнейший специалист в области травматической хирургии будущий академик и Герой Социалистического Труда Юстин Юлианович Джанелидзе рискнул в начале второго часа бесполезных манипуляций признать положение безнадежным, хотя и после этого врачи какое-то время продолжали делать искусственное дыхание. Объяснение тут, по всей видимости, двоякое.
