– Он что, высокий такой, худощавый брюнет, да? – продолжает расспрашивать его Вейцзеккер, хотя и сам видел личного представителя гаулейтера Заукеля, высокомерного штурмбанфюрера СС, всего один раз в жизни и взирал на него с не меньшим, пожалуй, страхом, чем Дыбин. Штурмбанфюрер Мюллер обладал слишком большими полномочиями, чтобы не бояться заглянуть ему в глаза.

– Так точно, господин майор! – не задумываясь, отвечает на вопрос Вейцзеккера начальник полиции.

– А как он разговаривал? На каком языке?

– Больше по-немецки. Русские слова коверкал ужасно. Я даже не все понимал…

«Да, действительно Мюллер в русском был не силён», – вспоминает Вейцзеккер. А как штурмбанфюрер в Овражков попал, его даже не удивило. Он мог поехать куда угодно. Генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы всемогущий гаулейтер Заукель дал ему такие права. Отчета о своих поездках Мюллер не находил нужным никому давать. И нет ничего удивительного, что он заехал даже в Овражков. С отправкой русской рабочей силы в Германию у них, кажется, большие затруднения. Видно, придрались к чему-то у Куличева. А этот болван со страху мог еще и замысел наш выболтать, так что, может быть, и хорошо, что вовремя отдал он богу душу?…

– В том, что у вас был именно штурмбанфюрер Мюллер, нет, значит, никаких сомнений? – снова спрашивает Вейцзеккер Дыбина.

– Никаких, господин майор. Я же лично видел его документы…

– Ну, а куда же они поехали? Не сообщили вам разве?

– Никак нет, господин майор. Но думаю, что к вам.

– Только думаете или есть более веские основания для такой догадки?

– Видите ли… – смущенно мнется Дыбин. – Я случайно слышал часть их разговора…

– Подслушали, – уточняет Вейцзеккер.

– Да, но совершенно случайно. Выл в другой комнате, а дверь…

– Ну ладно, Дыбин, без подробностей. И что же вы услышали?

– О какой-то школе диверсантов. Но может быть, я и ослышался…

– В общем-то, это и не имеет теперь значения, – прерывает его Вейцзеккер.

– Ну, а тела Мюллера и Куличева, подорвавшихся на партизанских минах, так и не удалось, значит, найти? – помолчав немного, спрашивает Вейцзеккер, хотя Дыбин уже докладывал ему об этом.

– Обшарили все дно в районе того места, господин майор, но никаких следов. Выудили только пилотку шофера да автомат его. А фуражку господина штурмбанфюрера нашли на берегу. Течение там бешеное, так что трупы их унесло, конечно. Через несколько дней всплывут где-нибудь в нижнем течении.

– А разве могли они из машины выскочить?

– Дверцы не были заклинены, хотя машину изрядно покорежило. Да и лежала она на боку, так что вполне могли вывалиться из нее.

– А может быть, увели или унесли их с собой партизаны?

– Да разве можно было кому-нибудь из них остаться в живых при таком взрыве? Посмотрели бы вы на машину штурмбанфюрера. Но мы их трупы еще поищем. А может быть, и еще какие-нибудь вещички их обнаружим. Но в том, что это именно господин штурмбанфюрер и наш бургомистр Куличев на партизанской мине подорвались, у меня никаких сомнений…

Вейцзеккер снова надолго умолкает, потом решает посвятить начальника полиции в свой план подготовки железнодорожных диверсантов в Овражкове. Рано или поздно все равно пришлось бы это сделать, если бы даже Куличев и не погиб.

– А как же с партизанами быть? – с тревогой в голосе спрашивает Дыбин, внимательно выслушав Вейцзеккера. – Пока они у нас под боком, никакая школа такого рода работать нормально не сможет. Это уж я точно знаю…

– Партизан отсюда мы уведем. Это я беру на себя. Заинтересуем их другим районом. Покойный Куличев кое-что уже сделал для этого. А сам бы он очень нам пригодился как железнодорожник. Вся надежда теперь на его племянника Тимофея Стецюка. Куличев ничего вам не говорил о нем?

– О том, что у вас такие планы на него, не говорил, конечно. Но что скоро приехать должен из-под Полтавы, об этом уведомил.

– А вы видели его когда-нибудь?

– Нет, господин майор, не видел. В Овражкове он ни до войны, ни после не был ни разу. А мать этого Тимофея, сестру Куличева, помню. Когда она еще девушкой была, подолгу гостила у своего брата.

– Надо полагать, Тимофей Стецюк прибудет скоро и явится в дом Куличева, – помолчав немного, говорит Вейцзеккер. – У покойного бургомистра кто еще из родных остался?

– Да никого. Вдовцом ведь был. А в хоромах его теперь одна только домоуправительница Марфа. С хитрецой бабенка. Видать, большие планы на него имела…

– Ну так вот, – нетерпеливо прерывает разглагольствование Дыбина Вейцзеккер, – за этого Тимофея Стецюка отвечаете теперь вы. Примите его и устройте где-нибудь в укромном месте.

– А дом Куличева не подойдет разве?…

– Я же сказал: в укромном месте. Русского языка не понимаете? И никому ни слова, кто он, откуда и с какой целью. Понятно вам это?

– Так точно, господин майор!

– Как только он появится, сразу же дайте мне знать.

– Слушаюсь, господин майор!

И уже в машине, возвращаясь в свою резиденцию, Вейцзеккер невесело думает о Дыбине: «Не такой человек мне сейчас нужен. Этот, конечно, слепо исполнит любой мой приказ, но уж очень недалёк… А мне бы таких молодцов, как партизанские подрывники, оседлавшие наши железные дороги… С выдумкой, с блеском работают! И никаких для них преград… Вот бы кого к нам завербовать. Может быть, Стецюку это и удастся… А тактикой их непременно нужно воспользоваться…»

ДЕРЗКИЙ ЗАМЫСЕЛ АЗАРОВА

Они идут следом друг за другом. Впереди Азаров, потом Куличев со связанными за спиной руками, за ним майор Огинский. Дорога к партизанскому отряду лежит густым, труднопроходимым лесом через балки и овраги.

– Развязали бы, – хнычет Куличев, – не сбегу ведь…

– А мы и не потому вовсе, – усмехается Азаров. – Предоставляем тебе возможность побывать в шкуре тех, кого сам не только вязал, но и порол.

– А со мной-то вы что же теперь?…

– Полагалось бы на ближайшем суку вздернуть, – спокойно говорит Огинскнй, – да не хотим уподобляться тем, кому вы так верно служили, господин бывший бургомистр.

– Петлю, однако, он давно уже заслужил, – зло замечает Азаров.

– Ох, виноват я, что уж тут говорить, страшно виноват… – стонет Куличев. – Только по советским законам нельзя ведь без суда…

– Вот же негодяй! – возмущается Азаров. – Советские законы вдруг вспомнил!…

– Да, у нас без суда не полагается, – соглашается Огинский. – И судить вас будут, в этом можете не сомневаться. А получите за свои грехи лишь то, что заслужили, не более того.

– Ибо более и не бывает, – смеется Азаров. – На всю катушку заработал.

– Но ведь советский суд справедлив…

– Ишь подлец, о справедливости заговорил! – плюется Азаров.

– Не зачтется разве моё чистосердечное признание и покаяние?

– А ты какой, думаешь, суд тебя будет судить? Специально, что ли, из Москвы прилетит сюда с прокурорами и адвокатами? Сами мы судить тебя будем. Я, майор Огинский, партизаны нашего отряда. А мы все твои грехи и без твоего чистосердечного признания знаем.

– А ты помолчал бы, – неожиданно строго говорит Азарову Куличев. – Молод ещё меня учить. И потом, тут постарше тебя начальство есть. Вон товарищ майор, например…

– Не смейте называть меня товарищем! – с яростью, удивившей даже Азарова, кричит Огинский.

– Виноват, гражданин майор, – смиренно поправляется Куличев. – Они, гражданин майор то есть, знают, конечно, что за чистосердечное признание полагается смягчение кары…

– Ну, если только в смысле замены повешения расстрелом, – усмехается Азаров. – Но это тоже смотря в чём покаешься, какие секреты своих хозяев нам поведаешь.

– Не беспокойся, у меня есть что поведать. Они, немцы то есть, многое мне доверяли. А на тебя, мил человек, я не в обиде потому, что молод ты еще и не сдержан на язык. И потому еще, что ты мне племяша моего Тимошку напоминаешь…