Егор умолк.

— Ну, а дальше что же было? — нетерпеливо спросил Ефим.

— Злость меня тут взяла, а усталость как рукой сняло. Поднялся я осторожно, вижу — фашисты стоят около ворот и о чем-то спорят. Должно быть, обсуждают, как меня удобнее схватить. Достал я гранату-лимонку, зубами выдернул чеку и метнул им под ноги. Да еще крикнул зачем-то: «Берегись!» Только она разорвалась, я тотчас спрыгнул во двор. Трое лежали не то ранены, не то убиты, остальные бросились под сарай. На ходу, не целясь, я выстрелил по ним, потом схватил подвернувшийся автомат да и рванул к лесу со скоростью, которой позавидовал бы любой чемпион.

— Где же тебя ранило?

— Это потом, когда к лесу подходил. Легко задело, поверх фуражки, — пошутил Егор и, не желая, видимо, продолжать разговор, принялся чистить автомат.

IV

Рачков быстро освоился с партизанской жизнью.

Все бывалому солдату пришлось в отряде по душе: и люди, и жизнь в шалашах среди леса, и командир Остап Гуров, человек еще молодой, но рассудительный, знающий военное дело. Харчи тем более удовлетворяли неприхотливого Ефима. Лишь одна мысль не давала покоя старому солдату. В отряде не было пушки, и артиллерист чувствовал себя как бы не у дел. На карабин, который ему выдали в отряде, Ефим смотрел скептически. Втайне и к людям он относился несколько снисходительно, с превосходством старого артиллериста над «горемыкой» пехотинцем. Правда, из деликатности он скрывал это от партизан, но Егор давно заметил Ефимову слабость.

Раз как-то под вечер Егор сидел в шалаше и протирал автомат. При этом он не столько чистил, сколько щелкал затвором да нахваливал свое оружие, косясь озорным глазом на Ефима. Старый артиллерист молча отворачивался, чаще обычного подкручивал усы, желая показать полное равнодушие. Под конец, не вытерпев, раздраженно заговорил:

— Ну, что ты чирикаешь, словно воробей?

— Эх, Ефим Акимыч, не знаешь ты, что это за штука и какие она чудеса может творить!

— Известно, для тебя и это чудо, — сказал Ефим, с сожалением глядя на коварного собеседника. — Вот ты взглянул бы на пушку, когда она в деле, так это... Да что попусту разговаривать. — Он безнадежно махнул рукой.

В это время к шалашу подошел Гуров.

— Что за спор среди друзей, по какому поводу ссора? — спросил он.

— Не ссора, товарищ командир, — ответил Ефим, вылезая из шалаша. — Об оружии толкуем. Вот у нас в отряде винтовок достаточно, есть автоматы и даже пулеметы. А только все это без пушки — сущие пустяки.

— Почему же пустяки? — удивился командир. — А ты спроси-ка своего друга, сколько он фашистов перебил без пушки.

— Известно, огнестрельное оружие... Но в большом деле без пушки нам никак невозможно, — убежденно проговорил Ефим.

— Спору нет, пушка не помешала бы, только где нам с тобой взять-то ее?

— Ха, где взять?—оживился старый солдат. — Был бы артиллерист, а пушка всегда найдется! Я давно хотел поговорить с вами, товарищ командир, да не доводилось быть наедине. В Карнауховке, к примеру, шестьдесят или семьдесят будет этих паршивцев — не более. У них и не бог весть какая артиллерия, да все с винтовкой ее не сравнишь. Тут вот как надо бы обстряпать дело...

Командир сел у шалаша на скамейку и пригласил Ефима. Тот достал кисет и начал тщательно скручивать цыгарку, давая понять, что разговор предстоит важный и длинный. Старый артиллерист долго и обстоятельно излагал свой план. Командир внимательно выслушал его, потом сказал:

— Хорошо, Ефим Акимович, обдумаем, потом решим.

В эту ночь Ефим долго не мог заснуть: возился на сене, служившем ему постелью, несколько раз вставал курить и ворчал, ругая комаров, словно они были виноваты в его бессоннице. Только под утро он крепко заснул.

После завтрака командир отряда вызвал Ефима к себе. Неизвестно, о чем они говорили в штабе, но оттуда артиллерист вышел довольный, с важностью покручивая усы. Вскоре отряду стало известно, что предстоит боевая операция. Какая именно, никто не знал, да и не пытался узнать. Так заведено было здесь: задача ставилась перед самым выступлением.

Каждый был занят своим делом: набивали диски ручных пулеметов, чистили винтовки, примеряли запалы ручных гранат. Протер свой карабин и Ефим.

Один Егор не брался за оружие — оно у него всегда было чистым. Разведчик сидел около шалаша на траве и, ловко орудуя иглой, чинил шаровары. Приштопав заплату, Егор расправил места, кое-где стянутые ниткой, и, любуясь своей работой, спросил Ефима, находившегося неподалеку:

— Как думаешь: я переживу штаны или они меня?

Не дождавшись ответа, он беззаботно и звонко рассмеялся смехом человека, на душе у которого светло и спокойно. А Ефим с напускной ворчливостью укорял разведчика:

— И когда только ты перестанешь скалить зубы!

К обеду отряд был в полной готовности. Словно по уговору, каждый старался закончить дело, чтобы со спокойной совестью взять котелок и неторопливо шагать к огромному вязу, под которым дымил котел, распространяя аппетитный запах. Широколицая, всегда румяная Агафья Петровна, искусный кашевар отряда, щедрой рукой наливала вкусный кулеш и, взглянув опытным глазом на посудину, категорически заявляла:

— Добавки не проси.

После такого заявления никто не дерзал к ней обращаться с просьбой. Все знали непреклонный характер поварихи. Других она, наоборот, поощряла доброжелательным тоном:

— Уж больно миска-то у тебя мала. Это только малому ребенку... Съешь — еще добавлю, подойди беспременно.

Ефим явился сегодня раньше всех, чего с ним никогда не бывало. На ходу он протер шершавой ладонью котелок, Егоров подарок, сильно дунул внутрь его и подал Петровне.

— Чтой-то больно ты прыткий нынче, Ефим Акимыч, али плохо позавтракал? — спросила Петровна, подняв крышку котла, висевшего на дубовой перекладине.

— Да и впрямь давеча мало ел, не до того было спросонья.

Вслед за ним пришел Егор. Протянув Петровне свой котелок, разведчик сказал:

— Где ваше меню, «краденая невеста»?

— Вот моя меню, прощалыга, — ответила повариха, показывая огромный пухлый кулак.

— Почему «краденая»?—удивился Ефим.

Размешивая в котле длинным черпаком, Агафья Петровна свирепо посматривала на разведчика:

— Сколько раз говорила тебе, бездельник, чтобы ты не обзывал меня так. Видно, придется комиссару пожалиться, он те приструнит.

— Не я тебя воровал, что ты сердишься?

— На вот, ошпарь язык-то горячей кашицей, может, скорей замолчишь, — сурово промолвила Петровна, возвращая разведчику дымящийся котелок.

Агафья Петровка пришла в отряд не обычным путем. В феврале 1942 года муж ее, Филипп Дорогавцев, человек пожилой, ушел из деревни в лес к партизанам. Агафья Петровна пожалела свое хозяйство и отказалась пойти с ним.

— На кого я брошу дом, корову? Иди уж ты один.

Но к весне в хозяйстве Петровны, кроме голых стен, ничего не осталось. Гитлеровцы угнали скот, забрали все, что было ценного в доме.

Агафья Петровна жила в деревне Радицино, раскинувшейся на высоком берегу Десны. На другой стороне реки начинались леса. В Радицине стояли полицейские. Сюда нередко наезжали гестаповцы, используя деревню для наблюдения за партизанами. Партизаны, разместившиеся в ближайшем лесу, были отделены только рекой. Часто они открыто появлялись на противоположном берегу.

Как-то весной, уже в мае, партизаны услыхали из-за реки голос женщины:

— Пили-ип! Тикай домой, тебе ничего не будет!

Она кричала долго, и Дорогавцев по голосу узнал свою жену. С тех пор она приходила каждый день. Высокая, полная, станет над кручей, как идол, и, подняв руку, кричит:

— Пили-ип! Пили-ип!..

Вначале партизаны подшучивали над Дорогавцевым, но, видя, что муж нервничает, решили «полонить смутьянку». Утром, еще затемно, три автоматчика, хорошо умевшие плавать, перебрались через реку и замаскировались в кустарнике, недалеко от того места, куда приходила Петровна.