Жению ветром сняло с койки. Подлетела к двери.

– Гиви! Солнышко! Радость моя! Читай через дверь, покуда я…

Она постеснялась добавить: "… одеваюсь".

Она бежала к Русико – не грела ступнями землю.

– Соседушка! Ты чего по теми прискакала? – удивилась Русико раннему налёту Жении. – Петухи ж ещё не пели!

– А ты что, думаешь, без петухов и день не завяжется? Профессорша твоя всё ещё давит соньку?

– Ясно. Спит как пропащая.

– Разбуди, а… Письмо от Вано… Какие мы с тобой толкушки тёмные… Э-э-э…

Русико жаль будить дочку. Но надо.

Русико садится на край койки, тихонько поталкивает в открытое детское плечико. Одной рукой будит, другой кутает.

– Медико… Зёрнышко… Проснись… Почитай нам письмо от дяди Вано…

Притворяшка Медико в другой раз и потянула бы всласть волынку, поломалась бы как медовый пряник. Но тут, заслышав про письмо с фронта, готовно, словно и не спала, а лежала ждала материной просьбы, выставила из-под одеяла розовую пятерню, как лучики проснувшегося молодого солнца. Давайте!

Жения почтительно подала письмо, проговорила, одновременно и винясь за свою неграмотность, и восторгаясь девочкой, умеющей читать:

– Грамотный человек – зрячий, неграмотный – слепой.

Медико – Тамарина подружка, бегали в один класс, за одной партой сидели – навалилась читать торопливо, взахлёб и невыразимо громко, на весь упор, точно на трибуне была.

– Ты на скорый поезд опаздываешь или на пожар? – осадила дочку Русико. – И чего кричишь?

– Торопливая нога спотыкается. Не спеши, – ласково попросила Жения, из стороны в сторону запретно проведя перед Медико жёстким указательным пальцем, широко лопнувшим сбоку на впадинке. Это от большого сбора чая растёрла. Распекла до косточки. – Не спеши, читай получше, – уже как-то заискивающе кланялась Жения. – Ничего не пропускай…

Медико самой не терпится узнать, что же в письме дальше.

Однако, сдерживаясь, теперь она читает вежливо, на заказ. Медленно, чётко выговаривает каждое словушко и раз по разу посматривает поверх письма на Жению. Всё ли понятно?

Жения в спешке кивает.

Понятно, понятно. Дальше читай!

Но чем дальше читает Медико, тем всё заметней тускнеет Жения.

Не нравится Жении чтение. Ведь и про сквозное ранение в шею, и про госпиталь Жения уже слыхала от старика Гиви.

К Гиви она отнеслась с недоверием. Старый человек, вполне мог чего не разобрать. Пропустил. Самое хорошее, самое важное, может, и пропустил!

И Жения, с быстрыми поклонами проводив Гиви, помела к Медико. Молодые глаза наверняка увидят то, что не увидели старые!

Но странно…

Разные люди, старое и малое, а читают слово в слово одно и то же. Как сговорились!

Жения панически косится на Медико.

Письмо уже к концу… Неужели ничегошеньки, ни полсловечка нету про то, что и мучения, и госпиталь уже позади, что Вано уже снова в деле?

Вот письмо уже кончилось. Но даже намёка нет на то, чего так ждала Жения.

Помолчав в нерешительности, она всё же с открытым сарказмом бросила Медико:

– Читаешь не лучше старчика Гиви!

Подумала:

"Похоже, в школу ты бегаешь лишь от дождя укрываться!"

А вслух добавила:

– Зря тебе пятёрки ставят!

И холодно забрала письмо.

Что же делать? Что?

Может, всё так и есть, сговорились Гиви с Медико?

Не-ет, ваша не спляшет!

Бог любит троицу. А чем я хуже? Написанное не сотрёшь. Для верности пускай вот почитает мне ещё сам председатель сельсовета, наша верховная власть. Последняя косточка покажет! Как верховный прочитает, так тому и положу веру.

Но Совет закрыт.

Рань.

День ещё толком глаза не разлепил.

Жения к председателю домой.

– Чего тебе, ласточка? – насторожённо встретил сановитый председатель на крыльце – чинил порожки.

– А чего, батоно, [3] слепой хочет? Два зрячих глаза… Чтоб прочитать, что пишет сын, – и устало, с надеждой подала письмо.

Верховный топор в пень. Прочитал.

Он ни слова не прибавил к тому, что уже дважды слыхала Жения.

– Горько… Рубятся на войне, а сюда, – верховный медленно складывая письмо, – какие щепки летят…

– А знаешь, батоно, – вслух думает Жения, заворачивая письмо в платок, – я поеду к Вано…

– Женико! Ты ненормальная! – вскричал председатель.

– Не кричи в кувшин, а то и кувшин на тебя крикнет.

– Ненормальная! Там же стреляют. Война!

Она рассудительно ответила:

– Кому суждено умереть – хоть в сундук запри, всё равно умрёт.

– Хоп-хоп! – уступчиво проворчал председатель. – Когда женщина потянет, девять пар волов не удержат…

– И все сто девять не удержат! Если не мать, так кто же поднимет сынка с госпитальной койки? Сын – один, последний свет в окне. Мне больше не для кого жить…

Председатель надвое хмыкнул. Что же закручивается? Если каждый пожелает быть там, где ему вздумается, это ж будет полная чепуха. Дай ему, председателю, волю, он бы, больной, давно б стриганул на фронт. Но его держат здесь. Значит, так нужней… Кто спорит, мать в госпитале – подарок сыну. Да кому же прикажешь тянуть её воз дома? В Лали? Для каждого фронт там, к чему он приставлен. Мать вряд ли поднимет сына. У врачей это лучше получится. А ну уйди она отсюда, не крутнётся ли так, что сын сядет утром чаю попить, а ему новость на блюдечке подносят: нету чаю, нечем заваривать. Не повернётся ли так, что именно Вано не хватит именно того чая, который не соберёт его же мать? Жения?.. Нет, нет… Видно, она хочет, чтоб я помог ей с поездкой в госпиталь… Ну уж увольте! Не тот дурак, кто на чердаке сеял, а тот, кто ему помогал.

– Наверно, батоно, – сказала Жения, – ты думаешь, как же её отпускать, а кто ж за неё будет здесь?.. А ты не бойся… Я как-то говорила в бригаде, а вдруг меня прижмёт катнуться на время к сыну – как чуяла! – возьмётся ли кто собирать и мою норму? Нашлись такие. Взялись. Русико, Пация, Натела. Так что меня не будет, а норма моя будет исправно идти!

– Ну, это куда ни шло, – смято посветил бледной улыбкой председатель. – Дальше. Дам я тебе справку, что ты, такая-то, направляешься к раненому сыну в геленджикский госпиталь. И что, ты пошла? Ка-ак?

– Ножками! – радостно выкрикнула Жения. – Будешь спрашивать – до Греции дойдёшь! Язык до края земли доведёт!

– Это ты-то будешь спрашивать? А по-каковски? Ну, за Абхазию выскочила, по-каковски станешь спрашивать? Ты хоть одно русское слово знаешь?

Жения срезанно сникла.

– Одно-то знаю… Здравствуй … – И трудно произнесла по-русски: – Д…ра-а…сти…

– Не густо, калбатоно [4] Жения. Вай, как не густо… В справке я попрошу, чтоб помогали в дороге с транспортом, с ночёвкой… А вдруг ты посеешь мою бумагу? Ты для подстраховки выучи ещё несколько русских слов. Язык, знаешь, может и продать и выкупить человека. Тут на одном драсти далече не ускачешь. Уж запомни, пожалуйста, ещё такие: Гэлэнжик, госпитал, син .

Возвращалась Жения от председателя и заведённо твердила про себя:

«Гэлэнжик… госпитал… син… Гэлэнжик… госпитал… син… Гэ…»

Жения осеклась, уколовшись взглядом о карточку Тамары на своей утлой пацхе, старинной избе-плетёнке. Карточка была на чёрной ленте. Лента широко закрывала посредине убитое лицо домика.

"Ка-ак я могла забыть?.. Прости, сынок… Простите, раны… Не мучайте Вы больно моего Вано… Прошу Вас… Нельзя мне сейчас к Вам… Как же я оставлю Тамару? Мёртвые не ждут… Вот отмечу Тамаре сороковой день… Пообедает Тамара в последний раз дома, [5] тогда…"

До больших поминок оставалось недели три. Времени вполне достаточно, чтоб проведать Вано. Но Жения не собиралась просто проведать. Она будет там непременно до того самого часа, покуда Вано не поднимется совсем. А сколько надо на это? Неделю? Месяц? Два? Разве кто скажет?