Мне было всего двадцать восемь лет, и я еще мог надеяться. Теплый ветер навевал бодрящие мысли, и, принимая неизбежное, я чувствовал — чувствовал всеми фибрами своего существа — как во мне растет надежда, великая надежда молодости. В тот вечер я решил, что я должен делать. Но, вдыхая аромат лип, я все же подумал: «Шейла сказала, что для нее все кончено. Ну а для меня еще далеко не все кончено!»

Я посмотрел на ее окно. Я уже достаточно долго откладывал разговор с нею — медлить дольше нельзя. В доме царила тишина. Я открыл дверь будуара Шейлы. Она стояла неподвижно, словно застыв, у чемодана.

— Я просила тебя оставить меня одну, — сказала она.

— Шейла, я не хочу, чтобы ты уходила, — сказал я.

На миг выражение ее лица смягчилось, но тут же снова стало жестким.

— Я же сказала, что уйду сегодня!

— Я не хочу, чтобы ты вообще уходила, — сказал я.

— Ты понимаешь, что ты говоришь? — спросила Шейла.

— Отлично понимаю, — ответил я. И добавил: — Я хочу еще сказать, что никогда больше не буду говорить с тобой так, как сегодня. Никогда, до самой смерти!

— А ты понимаешь, что это для тебя означает?

— Отлично понимаю, — повторил я.

— Я верю тебе! — воскликнула Шейла. — Я верю тебе! — Самообладание, казалось, вот-вот изменит ей, но она справилась с собой и резко произнесла: — Учти, все останется по-старому! Я ничем не могу облегчить твою участь.

Я кивнул и улыбнулся ей.

— Кроме тебя, у меня никого нет на свете, — тем же резким тоном продолжала она. Лицо у нее от волнения задергалось. Она повторила: — Кроме тебя, у меня никого нет!

Шейла пошатнулась — казалось, она сейчас потеряет сознание. Я опустился на диван; она, не произнеся ни слова, без единого звука уткнулась лицом мне в колени. Время от времени я поглаживал ее по голове. За окном ветер раскачивал верхушки деревьев.