Икки говорил Браму, что они специально условились о встрече на людях: араб не мог поверить, что они явятся безоружными. Полный бред, если кто-то просит о встрече на людях, значит, ему комфортнее быть среди своих. В кафе любой мог прийти на помощь арабу. Брам взял стоявший поблизости стул и сел рядом с Икки.
Араб ткнул сигарету в переполненную пепельницу. Голову его покрывала куфия, как у всех, но лицо было чисто выбрито. И никаких следов пота на щеках. На правой руке красовался «ролекс», без сомнения – поддельный. Прикидывается, что баскетбол интересует его больше, чем деньги Брама. Сплошная показуха. Ничего, кроме денег, ему не надо.
– Джонни – это ты? – спросил Икки.
Араб покосился на него и кивнул. Ум и ирония светились в его глазах.
– Джонни, да. А тебя зовут Шон?
– Шон, – согласился Икки.
– Чудесное ирландское католическое имя, – вздохнул Джонни.
– Меня назвали в честь американского актера, – пояснил Икки. – Шон Пенн.
– Знаю такого, у него отец был еврей.
– Прекрасный актер, – заметил Икки, пораженный широтой познаний собеседника. Мрачное выражение наконец исчезло с его лица.
– Но глуп, как пробка, – оживился Джонни. – Нечего было ему лезть в Сенат.
Икки посмотрел на него весело и спросил:
– А тебя в честь кого назвали?
– В честь Тарзана. Джонни Вайсмюллера.
Икки радостно хихикнул. Абсурдность Джонни ему нравилась.
– Вайсмюллер был прекрасным пловцом. Но плохим актером, хотя и безумно популярным. Родители его – эмигранты из Венгрии.
Продолжая следить за игрой, Джонни заметил:
– Говорят, его мать была еврейкой. И я считаю его хорошим актером.
– Этого я не знал, – удивленно промолвил Икки и покосился на Брама. Он явно находил разговор забавным: чего угодно можно было ожидать, но встретить поклонника Тарзана в Яффе…
Джонни кивнул, удовлетворенный ответом. Не отрывая глаз от экрана, он сказал:
– Ты многого не знаешь из того, что знаю я. В тысяча девятьсот двадцать четвертом году, сто лет назад, Вайсмюллер выиграл золотую медаль во время Олимпиады в Париже, на дистанции сто метров вольным стилем. Ровно пятьдесят девять секунд. Сейчас рекорд сорок одна и восемнадцать сотых. Но в его время это был сенсационный результат. Фантастическая жизнь. А умер совсем один, в Мексике. В Акапулько. Дом сохранился, они называют его Casa de Tarzan, принадлежит какому-то отелю, его можно снять. Круглый дом, розовый, я видел фотографии. Был женат пять раз, это его и доконало. Все деньги на этих сук спустил. Но фильмы о Тарзане перестали снимать, а в другие его почти никогда не приглашали. Одно время он, чтобы заработать, нанимался в казино в Лас-Вегасе – встречал в дверях гостей. Представляешь? Великий Вайсмюллер в вестибюле казино! Я так никогда и не узнал, какое казино это было: «Фламинго» или «Дворец Цезаря». Умер в бедности, и все-таки его не забыли. Похоронен в Акапулько. На его могиле можно послушать знаменитый «зов джунглей». Смотри-ка, хороший бросок.
Брам повернулся к экрану и увидел замедленный повтор броска. Игрок взлетел к кольцу и обеими руками опустил в него мяч. Мужчины в кафе зааплодировали.
Джонни пояснил:
– Измаил Хамдар. Его родители уехали из Хеврона в двухтысячном году. Родился в Хьюстоне. Два метра пять. Я поставил на него три сотни.
Он подозвал человека, разливавшего у соседнего стола черный, как деготь, кофе, высоко поднимая серебристую джезву и элегантно наклоняя ее над чашечками, и спросил по-арабски еще два стакана чаю.
– Если Хамдар заработает тридцать очков, я получу вдвое больше.
– Тридцать – это много, – заметил Икки.
– В последних десяти играх он набирал в среднем по тридцать шесть очков, – парировал Джонни.
– Сколько тебе еще осталось?
– Двадцать два.
– Много.
– Хамдар сейчас в наилучшей форме. Ему надо только чуть-чуть разогреться.
Джонни вытянул из мятой пачки сплющенную сигарету, прикурил от древнего «ронсона» и сказал:
– Когда-нибудь я посмотрю его игру вживую.
– В Хьюстоне?
– В «Хьюстонских ракетах»[4]. В зале «Тойота».
– Тогда и я с тобой поеду, – сказал Икки.
Джонни повернулся к Браму:
– А ты?
– Что – я?
– Ты с нами поедешь?
– Конечно, поеду.
– Втроем, значит, – с удовольствием заключил Джонни.
Брам подумал, что пора заканчивать ритуальные пляски:
– А чем-нибудь другим мы не можем втроем заняться?
– Мы можем посмотреть на лос-анджелесских «Клип-перов», – кивнул Джонни, освобождая место на столе для прибывшего тем временем чая. – И конечно, на Casa de Tarzan.
Икки обхватил ладонями стакан, словно хотел согреть руки; на самом деле ему стало неловко из-за вмешательства Брама. В кафе было не меньше тридцати градусов. А вентилятор лишь равномерно разгонял дым по всему помещению.
– Брам имел в виду девочку, – проговорил Икки.
Джонни поднял глаза:
– Брам – это ты?
– Да. Брам. Авраам. Ибрагим.
Икки смотрел на него выжидательно, хотел, чтобы как можно скорее стало ясно: он – подчиненный Брама.
– Я хочу перейти к делу, – сказал Брам.
Джонни скрылся за дымовой завесой.
– Конечно, перейдем к делу, хоть сейчас.
– Мы должны сперва разобраться, что каждый из нас имеет в виду.
– Вне всякого сомнения, – равнодушно ответил Джонни.
– Я пока не видел подтверждений.
– У меня они есть.
– Можно посмотреть?
Джонни пошарил под столом и достал кожаную папку. Он открыл замочек, вытащил конверт и протянул Браму:
– Только здесь не открывайте. После посмотрите.
– Но я должен получить подтверждение сейчас.
– Не теперь. Я не хочу, чтобы другие видели.
Икки шепнул:
– Самир сказал, что ты все знаешь.
– Самир ведет себя, как глупая баба. Он ничего не знает.
– Мы перейдем наконец к делу или нет? – спросил Брам. Он понимал, что давить на араба неразумно, но не мог справиться с накатившей злобой. В конце концов, они не подержанную машину приехали покупать.
– Мне не нравится вести дела, – холодно отрезал Джонни, – если мы заранее не договорились, в чем они состоят.
– Девочка, – сказал Брам, – Сара Лапински. Пропала три года назад.
Брам вытащил из кармашка рубахи сложенный листок бумаги и положил на стол. Это была копия цветной фотографии. Брам вспотел, и бумага стала чуть влажной. Джонни даже не притронулся к ней.
Брам сказал:
– Посмотрите. Это компьютерная обработка старой фотографии: так Сара должна выглядеть теперь, ей через три месяца исполняется восемь лет. Три года назад она исчезла с пляжа. Ее искали, прощупали морское дно в окрестностях, сделали объявление по телевидению. Ее видели в Герцлии, в Рамалле, даже в Норвегии, в Осло. Какие-то психи задерживались на работе, чтобы послать мэйл, что видели ее во сне и абсолютно уверены, что ее продали в гарем, в Эр-Рияд или Исламабад. Или что она пасет овец на ферме в Новой Зеландии. Пришло время вернуть ее домой. Мы привезли деньги. Так что мы готовы перейти к делу, если ты поможешь нам ее найти. Мы больше не будем задавать вопросов. Мы хотим одного: вернуть ее домой.
Мужчины позади Брама зааплодировали. Джонни поглядел на экран:
– Осталось двадцать очков.
– Слушай, Джонни, речь идет о девочке. – Голос Брама звенел от злости. – Ты можешь понять, что есть люди, которые ее очень любят? Или у тебя мозги усохли и в голове осталась только ненависть к жидам и восторг перед великими талантами арабских торговцев? Так мы как раз и приехали кое-что купить.
– Думаешь, ты чего-то добьешься, если будешь меня оскорблять? Одно неверное движение, и мы с удовольствием отрежем тебе голову. Фильтруй базар.
– Ты блефуешь, – отозвался Брам, понимая, что отступать нельзя. – Тебе нечего нам дать. И ты ни хрена не знаешь о девочке.
– Я деловой человек, – ответил Джонни. – Я знаю, когда могу добыть просимое, а когда нет.