* * *
В последующее время я много сплю. Первый раз просыпаюсь от терпкого прикосновения к коже. Тусклый свет за окном подсказывает: вечер. Грузный парень натирает мою кожу какой-то мазью. От мази кожа холодеет, и сладкая блажь разливается по сердцу. Шумно выдыхаю и закрываю глаза.
Снова ухожу.
Просыпаюсь второй раз. Ночь. Ожидаю увидеть созвездия и бескрайнее чёрное пятно моря, но я всё в той же палате. Моё сознание становится столь ясным, что я сажусь. Простыня, которой я накрыт, не спадает. Оборачиваюсь, и… ой-ёй-ёй! Я продолжаю лежать в кровати, точнее…моё тело. Я будто вылетел из него, и в то же время в нём. Может, я всё-таки умер? Или такие галлюцинации?
Вместо возвращения, стараюсь встать, но не получается. Мои вторые ноги привязаны к бренным. И тогда я возвращаюсь на место. Некоторое время смотрю в потолок. Что-то в этой палате не так. Не настоящая она. И не потому, что я только что вылетел из тела. Просто, мне кажется, будто я не ощущаю под собой кровати. И могу как встать, так и уйти сквозь неё вниз.
Я пытаюсь лишь немного откинуться сквозь подушку и оооооо! Будто бы на мягкой стене висит фотография, нанесённая на тряпицу, а потом тыкаешь в её центр, протыкаешь стену, и изображение начинает комкаться к точке втягивания. Такая точка сейчас я…
Потолок вздрагивает и тянется за мной, окна искривляются и тоже плывут в моём направлении, двери, стены… А главное — кровать, она будто сворачивается, скукоживается, становится толщиной с дюжину сантиметров. Всё потому, что я затягиваю её назад, в какую-то пустоту.
И чувствую, что еле держу себя. Если я захочу — смогу собрать всю силу и резко прыгнуть назад, но что тогда случится?
(…взрыв твоего сознания, коллапс матрицы галлюцинаций, какими награждает тебя Море…)
Я чувствую под собой темноту. Не вижу, а именно ощущаю спиной. В темноте шевелится Оно. Что не давало мне покоя всё время плаванья в Круге. Я медленно возвращаюсь в исходное состояние, это не сложнее, как сесть при накачивании пресса.
Происходящее нереально.
Не может такого быть.
Я брежу и умираю под палящим солнцем посреди моря.
Мысль настолько грустная, что я плачу. И на сей раз настоящая слеза стекает по моему виску к кромке уха.
* * *
Когда я открываю глаза, передо мной сидит мама. Утро. Всё та же палата. Какая-то затянувшаяся галлюцинация. Мама улыбается, что-то говорит, но я не слушаю, обследую взглядом окрестности на предмет разрыва реальности, как ночью.
Но теперь я не могу уйти сквозь кровать, и всё кажется очень реальным.
— Сынок. Никитушка. Ну хоть что-нибудь скажи, — внезапно мама начинает плакать. Беззвучно. Слёзы катятся по её красивому лицу, и становится грустно, я тоже хочу плакать.
Это тоже придумала тьма? Уловка галлюцинации номер… какая там по счёту?
— Ты помнишь? — заговорила мама. — Я отправила тебя на экскурсию четыре дня назад, а ты не хотел ехать. Потом нам сообщили, что связи с теплоходом нет, и корабль попал в бурю. Спасатели обследовали весь его путь, но никого так и не нашли. Все предположили, что корабль потонул. До сих пор ведут спасательные работы. А потом вдруг находят тебя. Ты был похудевшим, бледным, со впалыми глазами и совсем вялым. Не мог говорить, почти мёртвый. Тебя вовремя нашли. Вот, ищут других.
Из моего горла доносится клёкот. Я кашлянул и сказал:
— Все остальные умерли.
Мама затихла.
— Ты уверен?
— Я… я стоял на палубе. Держался за какую-то выемку и держал Круг… — говорить очень больно, как при сильной ангине. Я перевожу дыхание и хриплю дальше. — Корабль шатало очень сильно. Всех ребят из экскурсии смыло в воду. А потом волна размазала их о борт. Я уверен. Я видел, как из них брызгала кровь, и головы… А… потом корабль перевернуло. Я думал, что утону, но держался за Круг. Его потянуло кверху, и я вынырнул. И оказался в море один…
Замолкаю. Кажется, если я произнесу ещё одно слово, то разрыдаюсь от страха, столь реальным казались те жуткие часы, будто произошли этим утром. Мама молчит, её полные ужаса глаза льют слёзы.
— Ты восстановишься сынок, — говорит она. — Тебе повезло, что у тебя была вода. Кстати, откуда? Ты купил бутылку на борту?
Я молчу. Ничего не понимаю, хотя слабые догадки мерцают на горизонте сознания.
— У меня не было воды, — отвечаю.
Мама хмурится.
— Как же? Врачи сказали, что у тебя не было обезвоживания. Ни одна клетка не повреждена. Язык не распух…
— Распухал.
— Я… не понимаю… — растерялась мама.
Зато я теперь понимал.
— Я черпал воду из Моря… — говорю.
— Ты пил солёную воду? — глаза мамы расширились.
— Нет. Само Море питало меня водой. Правда, только в последние часы. Наверное, воду засасывало кожей. Только не солёную, а пресную. Соль куда-то уходила.
Мама вдруг улыбается и ласково гладит меня по голове. Слезинки уже высохли, только на ресницах блестит влага, и глаза красные.
— Пусть так, — говорит она. — Но знай, такого не бывает.
Я немного злюсь и говорю холодным тоном:
— Меня Море пожалело. Мы с ним очень долго разговаривали перед тем, как меня спасли. Я его уговорил спасти меня. Может, оно меня пожалело?
Улыбка меркнет на губах мамы, и она ничего не говорит. Растерялась. А когда собралась, произнесла:
— Вечером мы улетаем.
— Мы же должны были ехать на поезде, — говорю я.
— Двое суток? Тебе срочно нужно в больницу. В нашу, русскую. Поэтому я купила билеты на самолёт. Ты же знаешь, деньги у нас есть. Тебя повезут в специальном отделении самолёта на кровати, — мама снова улыбается.
— Зачем? — хмурюсь. — Я и сам дойду. Не маленький.
— Дело не в том, маленький ты или нет, просто тебе не стоит пока тратить калории. Ты можешь потерять сознание, и всё начнётся по новой. Кстати, хочешь есть?
Хочу ли я есть???
Боже! Я ОЧЕНЬ ХОЧУ ЕСТЬ!
Только сейчас я вспоминаю про чувство голода. Странно, ведь я не ел уже четверо суток, а организм не беспокоится. Может, в меня вводили еду по трубочке.
Я интенсивно киваю.
* * *
Мама приносит что-то молочное, похожее на пудинг, и бутерброд с маслом, хотя меня тянет на яичницу или борщ. Но и эти продукты исчезают в мгновение ока. Я глотаю еду, почти не жуя, и плевать на боль в горле.
Доедаю последние крошки, допиваю остатки тёплого слабого чая и смотрю на пустую миску. Потом мой голодный взгляд впивается в маму.
— Ещё хочешь? — улыбается она.
Я киваю. Мама уходит, а я продолжаю изучать донышко посуды, по которой размазаны остатки пудинга. Мои дрожащие от волнения пальцы обвивают миску с невиданной любовью. Как же я раньше не понимал, что кушать — это так здорово?
Мама возвращается и жмёт плечами. Она говорит:
— Больше не дают. Говорят, что у тебя срабатывает какой-то рефлекс, и ты можешь есть до бесконечности…
Но я её уже не дослушиваю. Честное слово, я начинаю вылизывать миску.
* * *
По-украински скорая помощь произносится как шведка медичнадопомога. Пока мы ждали эту допомогу возле больницы, я смотрел на море. То самое, в котором умирал пару дней назад. Лечебное здание оказалось недалеко от берега.
Мама разговаривала с медсестрой в шаговой доступности от меня. Я лежал на каталке, всё ещё накрытый простынёй, в одних плавках. Уже минут десять с каменным лицом я наблюдал за бескрайней водой, стараясь уловить дуновение разума. Но улавливал лишь дуновение слабого ветерка. Хотя, какой-то огромный эфир всё же парил над гладью воды.
Море! Море! — мысленно звал я, но не получал в ответ ни звука.
Может быть, мне и правда всё показалось. Но кто меня спас? Кто напоил водой моё тело? И всё-таки, я же не слепой, я вижу впереди марево, переполненное голосами волн, морских жителей. Вижу его не в физическом мире, а как бы мысленно.
— Да, Никите и действительно сильно повезло. Живых вряд ли ещё кого найдут, — улавливаю я голос медсестры и бросаю попытки связаться с Морем. Бесполезно. Оно далеко.