Тауазуота, конечно, мог убить Мирика, но он не сделал к этому ни малейшей попытки, а наоборот, закричал ему:

–  Хо, хо! Нина ийайе ! Беги, беги!

Белый понёсся к реке.

«Ага, он бегает быстро! Он спасётся!» – подумал Тауазуота.

Но воины уже заметили беглеца. Град выстрелов осыпал бегущего. Но он только побежал ещё быстрее. Вот он уже у откоса, который может послужить ему защитой. Но ещё выстрел, – и он падает мёртвым.

Раздался громкий воинственный клич. Убитого сочли за одного из тех белых, которые украли доверенные им деньги индейцев.

А Тауазуота всё ещё сидел в тени и курил трубку. Племена объединили силы и отправились на другой берег выполнять своё смертоносное дело. Тауазуота не пошёл с ними. Через некоторое время к нему подошли несколько пожилых воинов и закурили трубку.

–  Хо , племянник, – сказал серьёзным тоном один из воинов, – а ведь ты навлёк на нас большое несчастье. Теперь несдобровать ни нам, ни нашей земле. Как же это ты так поступил?

Этот вопрос был задан вождём Вахпетонов, родственником Тауазуоты. Последний не ответил на вопрос, а молча набил трубку и подал её тому, кто бросил ему этот упрёк. Укор был вполне справедлив. Тауазуота был твёрдым человеком и мог отклонить требование своего вождя начать кровопролитную резню.

Уже распространился слух, что из форта Риджели на индейцев пошли солдаты. Большой отряд воинов приготовился выступить им навстречу.

– Племянник, – сказал старый вождь. – Ты первый пролил кровь белых, иди же теперь воевать с солдатами. Они вооружены и могут защищаться.

– Ты, прав, дядя, – ответил ему Тауазуота. – Я поступил, как трус. Я сделал это, правда, не по своей воле. Но всё же, раз я поднял оружие против белых, я пойду воевать и буду биться до последней капли крови. Если они одержат верх, мне не миновать смерти.

Он поднялся, взял оружие и присоединился к воинам.

Ужасный день резни склонялся к вечеру. Завидев приближавшиеся войска, испуганные женщины и дети Лакотов бросились вверх по реке. Закатное солнце обливало лучами холмы. С одной стороны они были красными, как кровь, а с другой – тёмными, подобно теням смерти. Дым от горящих посёлков стлался тяжёлым облаком над прекрасной речной долиной. Даже индейские лагеря совершенно обезлюдели, и все белые палатки, стоявшие на западном берегу Миннесоты, исчезли.

Там и сям возвращались группы воинов со своей кровавой работы. Среди них был и Тауазуота.

Долго смотрел он на то место, где стояло его жилище: оно исчезло, а с ним и вся его семья! О, прекрасная страна предков! Он знал, что расстаётся с ней навсегда, так как белые захватят её. Печальным голосом запел он песню в честь духов, помолился Великой Тайне и старался оправдать свой поступок тем, что стрелял только по обязанности. Этот поступок не покрыл его славой. Он не может хвалиться им, как геройским подвигом, он не получит за него орлиного пера. Мысль, что он застрелил беззащитного, невооружённого человека, не давала ему покоя.

Тауазуота пошёл по широкому следу убегавшей толпы соплеменников и через несколько часов добрался до лагеря. Там не слышно было военных песен, не было танцев, как это обычно бывает после битв. Всюду царило мёртвое молчание. Даже собаки, и те лишь чуть-чуть залаяли, когда он подошёл к палаткам. Все находились под тяжёлым впечатлением от ужасной резни.

Тауазуота спросил про жену и двух маленьких сыновей, которых он уже учил следовать по славным стопам отца. Ему указали на палатку матери.

– Сын мой, сын мой, что ты наделал? – воскликнула мать, увидев его. – Иди сюда, иди! Поедим ещё раз вместе: у меня предчувствие, что мы поедим с тобой в последний раз. Ах, что ты наделал!

Тауазуота молча вошёл в палатку свой матери-вдовы, и три сестры предложили ему занять почётное место.

– Мать, не брани нашего старшего брата. Не забудь, что он был первым воином вождя. Если бы он не послушался его приказа, его назвали бы трусом. А этого он не смог бы перенести!

Тауазуоте дали поесть. Он проглотил несколько кусков и вернул миску.

– Ты ещё не сказала мне, где моя жена и дети, – проговорил он с глубоким вздохом.

– Ах, сын мой, сын мой! Придётся мне опечалить тебя! Я не хотела говорить тебе об этом, пока ты не поел. Её мать увела их всех в Фарибо – к белым! Я не могла убедить её дождаться твоего возвращения. Их семья любит белых: они перешли в их веру! – с плачем проговорила старуха.

– Мать моя, я слишком горд, чтобы покинуть своё племя и жить теперь с женой среди белых. Пусть мой зять в моих интересах лжёт и уверяет, что мои руки не запятнаны кровью. Духи тех, кто погиб сегодня, упрекали бы меня, и эти упрёки были бы справедливы. Нет, теперь я обязан до самой смерти воевать с белыми. Но прежде, чем уйти, я хочу ещё раз увидеть сыновей.

Тауазуота вышел от матери и быстрым шагом направился к палатке старейшин, чтобы поговорить с Канги. Он натянул на себя покрывало и спрятал под ним оружие. Зоркий глаз вождя сразу подметил строгое выражение лица гостя, и он первым повёл речь:

– На долю каждого выдающегося человека время от времени выпадают тягости и заботы. Для блага народа он должен принести в жертву и свою жизнь, и свои выгоды.

– О себе я не забочусь, – ответил Тауазуота, – но мне сегодня очень тяжело. Моя тёща увела мою жену и сыновней к белым. Если узнают, что мы наделали, их жизни грозит опасность. Я ухожу повидаться с ними.

–  Угх, угх ! Ты понадобишься мне завтра. Я хочу утром с большим отрядом напасть на форт Риджели. В нём немного войска. А потом мы двинемся на Нью-Ульм и другие города. Мы прогоним белых назад к Сент-Полу и к форту Снеллинг. – Канги говорил очень решительным тоном. – Ты обязан остаться. Ты поведёшь нападение на форт или на Нью-Ульм.

Несколько минут Тауазуота молча думал. Наконец, он сказал:

– Хорошо, я повинуюсь.

Было произведено нападение на форт Риджели, но оно не увенчалось успехом. Поднялась вся Миннесота. Все пограничные поселенцы, оставшиеся в живых, бежали в более крупные, хорошо укреплённые города. Большая часть Дакотов была уже готова сдаться. Они хотели показать, что не принимали никакого участия в резне и не одобряли этот необдуманный поступок своих вождей.

К вечеру Тауазуота понял, что предстоит продолжительная война с белыми. Индейцам пришлось спешно уводить семьи в какое-нибудь надёжное место. Ночь не принесла никакого облегчения его тяжёлому состоянию духа, но зато в нём созрело решение на смелый шаг. Он не стал ни с кем советоваться, а прямо отправился к посёлку Фарибо, находившемуся на довольно большом расстоянии.

Он шёл вдали от торных путей, направляясь по невысоким холмам вдоль Миннесоты. Он шёл быстро, зная, что придётся пройти около ста миль за очень короткое время. Каждый упущенный день всё более и более затруднял ему свидание с семьёй.

Он старался держаться как можно дальше от всяких поселений, но всё же, иногда, ему приходилось наталкиваться на одинокие остатки построек, разрушенных до самого основания. Вокруг них валялись трупы белых. О, как дорого заплатит его народ за это!

От всего хозяйства одного фермера оставалась лишь собака, жалобно вывшая возле мертвецов.

Иногда Тауазуота слышал шум повозок, нагруженных женщинами и детьми беженцев. Вооружённые мужчины шли перед фургонами и за ними. Повозки, запряжённые обыкновенно быками, медленно двигались по направлению к более крупным городам.

На рассвете Тауазуоте пришлось отыскать себе укромное местечко. Он завернулся в одеяло, улёгся на дне высохшего ручья под красными ивами и сейчас же заснул.

Вечером он снова двинулся в путь и к полуночи добрался до Фарибо. Здесь тоже считались с возможным нападением индейцев, и потому день и ночь были настороже. Тауазуота прекрасно знал эту лесистую местность. Вскоре он набрёл на индейский посёлок, но не решился зайти, так как эти индейцы были в союзе с белыми. Если бы они приняли враждебного Лакота, то их могли заподозрить в предательстве, а уж никого не ненавидели с такой силой, как Маленького Ворона и его военного вождя!