— Это правда, браток? — спросил он.

— Что правда, Мики?

— Билл тут толкует, будто этот фриц сказал тебе, что в пятницу наш аэродром сотрут с лица земли.

— Я не говорил «сотрут с лица земли», — вставил Фуллер.

— Ты сказал «налет», нет? Какая разница? — Мики снова повернулся ко мне. — Ты же не станешь отрицать, что говорил с этим парнем. Я видел это собственными глазами. Чешут себе по-немецки, будто парочка закадычных дружков. Он вправду сказал, что в пятницу нам хана?

Притворяться, что немец мне этого не говорил, смысла не было.

— Да, он мне так сказал, — подтвердил я.

— Он сказал — в пятницу?

Я кивнул.

— Боже милостивый, браток, ведь это же, считай, завтра, а я собирался в субботу подстричься.

— Ты думаешь, он действительно что-то знал? — спросил Кэн.

— Не знаю, — ответил я. — Может, это была лишь бравада. Он хотел запугать нас.

— Ну, тут он своего не добился, — вставил Мики. — Но, господи, завтра! Тут поневоле задумаешься, правда? А мы должны сидеть и ждать. Жаль, что я не пошел в эту чертову пехоту. — Он вдруг нахмурил брови. — А за что тебя посадили под домашний арест? — спросил он.

Прямота вопроса несколько смутила меня. В этом был весь Мики. Человек постоянно сталкивается с проблемой, как отвечать на замечания, которых другие никогда бы и не сделали. Я не ответил ничего. Наступило неловкое молчание. Его нарушил Лэнгдон, спросив о моем разговоре с пилотом. Я передал им то, что он сказал. Лэнгдон на это никак не отреагировал. Другие тоже молчали.

— Откуда ты знаешь немецкий? — спросил вдруг Мики.

— Я одно время работал в берлинском бюро нашей газеты, — объяснил я.

Он переварил эту информацию в голове, затем пробормотал:

— И ты подзалетел. Уж не из-за того ли, что ты сказал этому фрицу, а?

— Нет, — ответил я.

Вероятно, я поспешил с отрицательным ответом, так как вдруг ощутил атмосферу подозрительности. Я отдавал себе отчет в том, что я не единственный, кто задумался над попыткой передать подробности об оборонительных сооружениях аэродрома врагу. Я почуял враждебность. Истрепанные нервы вовсе не способствуют ясности мысли, а новичок не так легко приживается среди людей, которые долгое время работали вместе. Я остро ощутил свое одиночество. Если я не проявлю осторожности, у меня будут неприятности не только с начальством, но и с ребятами из моего подразделения.

— Ты когда-нибудь раньше встречался с этим парнем? — Вопрос задал Четвуд.

Возможно, я увидел подозрение там, где его не было и в помине, но как только я сказал:

— С каким парнем? — я сразу понял, что пытаюсь разыгрывать беспечность.

— С этим фрицем-пилотом, разумеется.

— Нет, — сказал я.

— Почему же тогда он говорил с тобой так свободно? — спросил Четвуд.

А Фуллер добавил:

— Ты уверен, что больше он тебе ничего не сказал?

Я заколебался. Я чувствовал себя загнанным в угол. Кэн, в присущей ему манере, отделался бы от этих вопросов шуткой. Я же больше привык писать, чем говорить, поэтому реакция в разговоре у меня была замедленная. А тут еще Мики последовал за другими, подкинув:

— Так ты точно больше ничего ему не сказал?

Я был совершенно сбит с толку. Но тут вдруг Кэн сменил тему разговора.

— Сранно, — сказал он, — что именно на пятницу Уэстли попросил отпуск.

— Для чего? — спросил Мики.

— А, похороны дяди или что-то в этом роде.

— Похороны дяди! — фыркнул Мики. — Только потому, что его отец олдермен в Сити, ему дают отпуск. Умри моя мать, мне бы отпуска не дали. Говорю вам, в настоящей армии такого бы не случилось.

— Ну, и дали ему этот отпуск? — спросил Четвуд.

— Да, он получил увольнительную на двенадцать часов.

— В этот роковой день она убережет его от опасности. Ловко, правда?

— Готов спорить, что это он и выдал информацию врагу.

— Подобные заявления, Мики, если только ты не уверен, что они истинны, делать не следует, — врезался в разговор Лэнгдон. Тон у него был терпеливый, но не допускающий возражения.

— Но, согласись, совпадение довольно странное, — сказал Четвуд.

— И тем не менее, совпадения бывают, — сказал Лэнгдон. — Хочешь обсуждать его поведение, делай это в его присутствии, чтобы он мог ответить на твои обвинения.

— Да не предъявлял я никакого обвинения, — пробормотал Мики и вдруг с вызовом добавил: — Впрочем, человек ведь имеет право на подозрение, разве нет?

Я подумал, а где же будет в пятницу Вейл. Пока моя голова была занята этим, разговор перешел на другое событие — прибытие новой эскадрильи. Они прибыли пополудни на смену эскадрильи 62А, которая отправилась на отдых. Всем было жаль расставаться с 62А. Ребята здорово себя показали. Они пробыли в Торби месяц, а месяц на аэродроме для истребителей на передовой был в то время долгий срок. За этот месяц они сбили более 70 вражеских самолетов. Им приходилось тяжело, и уж если кто и заслужил отдых, так это они. Эскадрилья 85Б, сменившая их, тоже была оснащена «харрикейнами». О ней мы ничего не знали, однако Лэнгдон, побывавший вечером в сержантской столовой, сказал, что у этих парней большой опыт боев во Франции и что они заслуженно отдохнули в Шотландии.

— Командир эскадрильи, по-моему, один из лучших наших летчиков-истребителей, — сказал Лэнгдон. — Орден «За боевые заслуги» с пряжкой и 19 самолетов на его счету. Бесшабашный дъявол, и всегда напевает, когда идет в бой. Странно, что у него и фамилия Найтингейл[21].

Фамилия была редкая, и, услышав ее, я будто вернулся в школьные годы.

— А ты не знаешь, как его имя? — спросил я.

— Нет. А что? Ты его знаешь?

— Не уверен, что это он. У нас в школе был один Джон Найтингейл. Отчаянный парень. На его последней базе в Тидуорт Пеннингс он отмочил такую хохму: поставил на крышу палатки ВТС две каких-то штуковины. По-моему, их называли предметами фаянсового сервиза. Вот я и подумал, не тот ли это парень. Фамилия, что ни говори, необычная, а он после окончания школы прошел один из этих краткосрочных курсов по подготовке офицеров ВВС.

— А как эта эскадрилья показала себя во Франции, ты не знаешь? — спросил Кэн у Лэнгдона.

— Насколько я понимаю, довольно неплохо, — ответил тот. — Во всяком случае, они о себе высокого мнения.

— Ну, надеюсь, они себя не переоценивают, как ради себя, так и ради нас, — сказал Четвуд. — Я слышал об одной эскадрилье в Митчете, летчики которой думали, что они асы. Они тоже прилетели из Шотландии. Но у них совершенно не было опыта пробиваться сквозь большие скопления самолетов. В первый свой вечер они здорово кутнули в столовой. А наутро поднялись в воздух над Фолкстоном и нарвались на пятнадцать «мессершмиттов». Они потеряли чуть не половину эскадрильи, не сбив ни одного джерри. Не думаю, что после этого они особенно кичились. Но, послушав их в первый вечер в столовой, можно было подумать, что лучше них никого нету.

Мики протянул мне бутылку с пивом. Не думаю, чтобы он специально старался казаться дружелюбным, просто период подозрения у него уже прошел. До конца дежурства ничего существенного больше не произошло. Самолетов прилетало мало. В 10 нас сменили, и мы сразу же завалились спать. Небо заволакивали облака.

Без пяти час меня разбудили и сообщили, что четверть часа назад дали отбой воздушной тревоги. В бараке слышалось ровное дыхание спящих. Я первым из нашего расчета должен был нести сторожевую вахту у орудия. Натянув обмундирование, я вышел к окопу. Было по-прежнему облачно, но взошла луна, и ночь была полна опалового света.

— Было что-нибудь интересное? — спросил я Хэлсона, оставленного на страже другим расчетом.

— Ничего, пока была тревога, — ответил он. — Они тянулись бесконечным потоком и сбросили несколько осветительных бомб дальше к северу. Ума не приложу, почему они вдруг иссякли. Зато Харрисон рассказал мне увлекательную историю. Он только что пришел из оперативного отдела. Командир эскадрильи 85Б поднялся на «харрикейне» на перехват. Очевидно, ему надоело слушать, как они летят и летят без остановки, и он испросил разрешения у командира базы поднять самолет в воздух. Только командир ни за что не хотел, чтобы для него зажигали огни ВПП. Это не беда, сказал Найтингейл, для приземления ему нужен только один огонек в конце полосы. Но даже и этого не разрешили, тогда он заявил, что со светом или без света, а он взлетит. Он выехал вон из того капонира. Мы видели, как он взлетел, и гадали, что он задумал. Безрассудство, конечно. Темно было, хоть глаз выколи, но взлетел он нормально.